Гуманитарный семинар SEMINARIUM HORTUS HUMANITATIS: философия, история, образование

В Риге впервые побывала российский исследователь истории стран Балтии с конца 1930-х до хрущевской «оттепели», автор вышедшей в этом году уникальной монографии «Прибалтика и Кремль. 1940—1953» Елена Зубкова. На международной конференции в Военном музее она выступила с докладом по проекту «другого СССР» в 1950—1970 гг., пообщалась с русской общественностью в рамках Гуманитарного семинара Сергея Мазура и ответила на вопросы прессы.

Взгляд из Кремля

— Какими темами занимались и как вышли на Прибалтику и Кремль?

— Занималась социальной историей России послевоенного периода. Мои первые две книги посвящены общественным настроениям послевоенного периода. Историей стран Балтии я занялась около десяти лет назад едва ли не случайно.

Около десяти лет назад я в подавленном настроении сидела в архиве: никак не удавалось получить нужные документы... И тут, просматривая опись, наткнулась на структуру, о которой раньше не слышала: Бюро ЦК ВКП(б) по Латвии. Заказала документы, стала читать-изучать — и все, попалась. Документы оказались настолько интересными и неизученными, что больше эта тема меня уже не отпускала.

Параллельно балтийскому у меня шли другие проекты. Сначала думала написать несколько статей по балтийской тематике и поставить точку. Когда вышли статьи, коллеги стали убеждать, что такой материал и на книжку потянет. На это ушло еще лет пять... Так и появилась эта книга.

Первым импульсом к работе над материалом было разобраться чисто для себя, как там было на самом деле. По мере работы тема начала накаляться: пошли всплески эмоций, война памятников и историй... Я старалась не обращать на все это внимания и продолжала копаться в архивах. До выхода книги старалась не высовываться, не участвовать в развернувшейся полемике -- даже академических статей не публиковала. По той же причине сознательно не ездила в балтийские страны, чтобы не подпасть под влияние коллег.

— Какой материал лег в основу «Прибалтики и Кремля»?

— Документы, разбросанные по архивам Москвы. Прежде всего относящиеся к ЦК Коммунистической партии и других партийных структур, плюс документы советского правительства. За время работы я просеяла и собрала все, что можно было найти по балтийской теме в московских архивах. Причем некоторые из важных документов в силу изменения архивной политики в РФ сейчас снова переведены на секретное хранение. Так что я могу документально подтвердить каждый факт, каждое утверждение моей книги.

В документах я искала ответ на вопросы, почему и как принималось решение об инкорпорации и аннексии балтийских территорий, кто за ними стоял. Таким образом, моя книга отражает лишь один аспект истории балтийских стран — принятия кремлевских решений. Для полноты картины на следующем этапе работы следует привлекать материалы балтийских архивов.

Оккупация... на полтора месяца

— Вхождение стран Балтии в состав СССР было оккупацией — или?..

— С моей точки зрения, оккупацией можно назвать действия Советского Союза в отношении Латвии с 17 июня до 5 августа 1940 года. После 5 августа, когда было принято формальное решение о вхождении Латвии в состав СССР, началось насаждение политического режима советского образца. Даже если иметь в виду временный исторический характер этого периода, то под определение оккупации он никак не подпадает. Термин «оккупация» является некорректным как с юридической, так и с криминологической и политической точки зрения.

— Какое обозначение действий СССР в отношении стран Балтии вы считаете наиболее адекватным?

— Действия СССР в отношении балтийских стран однозначно носили насильственный, неправовой характер. Для обозначения подобных действий более подходит термин «аннексия». Притом что само по себе употребление того или иного слова ни на йоту не продвигает нас в понимании событий 1940 года и последующих лет. Особенно когда историко-юридические построения используются как повод для решения сиюминутных политических задач, не имеющих ничего общего с историей как наукой.

— Почему же политики и историки Латвии, Эстонии и Литвы на протяжении двадцати лет настаивают на термине «оккупация»?

— Прежде всего по соображениям политики по ограничению прав нелатышского населения. Кроме того, тут явно прослеживается экономический интерес: вдруг удастся получить компенсацию за потери оккупационного периода? Так что пока есть политическая воля решать вопросы подобным образом, этот термин будет использоваться вашими политиками и считаться политически и юридически легитимным.

Стратегия или спонтанность

— Намерение аннексировать балтийские страны сложилось в Кремле заблаговременно — или решения принимались по мере разворачивания Второй мировой войны?

— Документы свидетельствуют, что до мая 1940-го плана советизации Прибалтики у советского руководства не было. При желании можно отследить какие-то наброски, пожелания и устремления в действиях Наркомата иностранных дел во главе с Вячеславом Молотовым где-то с 1939 года.

Складывается впечатление, что при несомненном стремлении вовлечь балтийские страны в сферу советских интересов представления о способах его осуществления постоянно менялись вплоть до перелома ситуации на театре военных действий весной 1940 года. С началом большой войны начал вырисовываться план инкорпорации Прибалтики в состав Советского Союза, но и после этого решения Кремля сохраняли спонтанный, ситуативный характер.

То же самое наблюдалось после окончания войны. При наличии задачи интеграции балтийских стран в Советский Союз планы советизации постоянно менялись. Латвия, Эстония и Литва оказались крепким орешком для осуществления советского проекта. На специфику советизации каждой из республик влияло множество факторов: уровень сопротивления, настроения населения и качество местной советской элиты. Кроме того, планы советизации на западной границе СССР приходилось постоянно корректировать по мере разворачивания «холодной войны», в особенности под влиянием происходящего в странах Восточной Европы.

— До какого момента страны Балтии сохраняли возможность вооруженного сопротивления?

— Теоретически такая возможность существовала до конца весны 1940 года. Однако после подписания между СССР и тремя странами в сентябре-октябре 1939 года пактов о взаимопомощи, предполагавших размещение советских военных баз, открытая мобилизация армий балтийских стран стала практически невозможной. У руководителей балтийских государств оставалась возможность скоординировать свои действия и обратиться к международному сообществу. Однако они на это не пошли.

После июня 1940-го сложилась новая ситуация, потребовавшая от населения новой стратегии — выживания и адаптации. Возможность активного сопротивления появилась только после германского вторжения на территорию Литвы, Латвии и Эстонии.

— Как США и Великобритания отреагировали на события лета 1940 года?

— Как известно, пока шла война, вопрос о статусе балтийских стран оставался открытым. СССР вел об этом переговоры с партнерами по антигитлеровской коалиции, которые ничем внятным не закончились. США и Великобритания де-факто остановились на полупризнании включения балтийских стран в состав СССР, что позволило Сталину после завершения войны приступить к повторной советизации этих стран.

Вожди — предатели?

— По мнению историка Эрвина Оберлендера, существенную роль в подготовке стран Балтии к последующей советизации сыграли диктаторские режимы Улманиса, Пятса и Сметоны...

— Под «созданием предпосылок» следует понимать принципиальную природу авторитарных режимов, а не прямой коллаборационизм с Кремлем. В самом деле — страны, привыкшие к авторитарному правлению, более удобны для советизации, чем придерживающиеся демократического устройства. Накануне испытаний 1939--1940 гг. в странах Балтии фактически не было политических партий и оппозиции. Причем в деле централизации власти и государственного регулирования экономики Латвия продвинулась дальше Эстонии и Литвы и во многом приблизилась к советской модели.

Подобная реакция латвийского руководства на экономический кризис 1929 года не была исключением. Усиление государственного регулирования было характерно для экономики США и многих стран Европы. Так что продвижение на этом пути можно вполне расценивать как успех Улманиса — который объективно способствовал предстоящей советизации страны.

— Подтверждают ли ваши архивные разыскания версию эстонского историка Магнуса Ильмярва о тесном сотрудничестве трех балтийских диктаторов с советскими структурами?

— Подозревать Улманиса, Сметону и даже Пятса в том, что они были агентами Кремля, как это поспешили сделать некоторые журналисты после поверхностного знакомства с толстой книгой Ильмярва, по меньшей мере наивно. На протяжении своей политической карьеры они оставались национально ориентированными лидерами и ни за какие деньги не могли желать своим странам попасть под контроль СССР. Контакты и получение денег от советских структур относятся на время их пребывания в оппозиции.

— Как насчет сотрудничества с советскими органами латвийского министра иностранных дел Вилхелма Мунтерса?

— Мне известен такой взгляд на деятельность Мунтерса. Могу отметить, что документы, бывшие в моем распоряжении, этого не подтверждают. Они свидетельствует об обратном: в ходе заключения пакта между Латвией и СССР Мунтерс сопротивлялся.

От противостояния к консенсусу

— Как менялось отношение латвийского населения к советской власти?

— Единого латвийского общества в 1940 году не существовало, нет его и сейчас. Как это всегда происходит при радикальных переменах социально-политического строя, в июне 1940-го одни группы населения выиграли, другие — проиграли.

Если говорить об общественном климате того времени, то общее настроение было скорее выжидательным, чем ярко выраженным просоветским или антисоветским.

Согласно документам советские мероприятия не вызывали особого недовольства — скорее недоумение в отношении непривычной культуры отношений между властью и людьми. Например, в Литве крестьянам вменили натуральные продуктовые поставки вместо привычных денежных отношений. Но до открытых конфликтов дело не доходило.

Отношение балтийского населения к людям, олицетворявшим собой советскую власть, было очень разным. И люди эти были достаточно разными. Я обнаружила записку уполномоченного СНК и ЦК ВКП(б) Владимира Деревянского, посланного в Латвию полпредом. Его настолько поразил уровень экономики, характер отношений между людьми и повседневная культура, что он отослал в Москву подробную записку, звучащую как песня. В ней прославляется и культура обслуживания, и качество пива, и «Рижский бальзам», и как духи упакованы, и то, что ложки — алюминиевые... В области культуры и быта он не собирается ничего менять, наоборот: пишет, что «в Латвии есть образцы, которые следовало бы взять на вооружение». И позднее многие из прибывавших из Москвы представителей советской власти вполне отдавали себе отчет, что это другая страна, в которой следует себя вести корректно.

Выжидательно-лояльное отношение сменилось откровенно враждебным в результате массовой депортации 14 июня 1941 года. Она во многом определила восприятие первого советского периода как «страшного года». Тень, отброшенная первой и второй депортацией, настолько врезалась в историческую память народов трех стран, что эта боль не утихает и сейчас.

В 1960-е агроном латыш Отто Эглайс отослал письмо Хрущеву, в котором пытался объяснить нюансы отношения латышей к советской власти. Он пишет, что Гитлеру следовало бы наградить Сталина самым главным нацистским орденом. Несмотря на 700 лет немецкого господства, он добился того, что латыши ожидали их прихода как освободителей. До портации 1941 года это было немыслимо.

— Некоторые историки и политики называют эту и последующую депортацию 1949 года геноцидом латышского народа. Насколько справедлива такая оценка?

— «Геноцид» — это еще одно словечко, которое наряду с «оккупацией» крутится в публицистике и активно используется политиками. Понятие геноцида подразумевает репрессивную практику, направленную против конкретного этноса. Репрессивные акции 1941 и 1949 гг. не подходят под это определение.

Едва ли не первой группой латвийского населения, павшей жертвой советских репрессий 1940--1941 гг., стали русские белые эмигранты. Большинство из них не дожили до депортации — были уничтожены сразу после установления советской власти. Согласно документам, отлично известным латвийской стороне, обе советские депортации не имели целевой этнической составляющей. Тот факт, что среди депортированных в 1949 году большинство составляли представители титульного этноса, отражает национальную структуру сельского населения. Так что о геноциде тут говорить не приходится.

— На многих фотографиях июня 1940 года видны возбужденные люди с просоветскими транспарантами. Это инсценировка или правда жизни?

— При общем настороженно-выжидательном настроении было достаточно много людей левых взглядов, не принимавших режим Улманиса. Они с симпатией встречали советскую власть. Вместе с тем документы свидетельствуют об особых пропагандистских группах «целовальщиков танков».

— Как складывалось отношение латвийцев к советской власти в послевоенный период?

— По сводкам НКВД, многие латвийцы ждали, что Сталин перессорится с союзниками и англичане с американцами придут и восстановят независимость прибалтов. В этих ожиданиях было много утопического. Например, один рижанин распространял слухи, что в устье Двины приплыл белый пароход. На нем англичане привезли свободу Латвии, поэтому все должны дружно идти его встречать. Другой встретил в окрестностях Риги военную машину с офицерами британской и довоенной латвийской армии и призывал пойти встречать их с цветами... Последние ожидания белого парохода фиксируются в 1947—1948 гг.

Новые импульсы ожиданию освободителей с Запада придавали внешнеполитические обострения типа берлинской блокады 1948 года или начавшейся в 1950 году Корейской войны. Казалось бы, где Корея и где Латвия — но слухи о скором приходе американцев все равно поползли.

В 1949 году произошла вторая массовая депортация, за которой последовала массированная коллективизация крестьянских хозяйств. При ее несомненном противоправном и репрессивном характере следует отметить, что в ходе составления списков подлежащих депортации были нередки случаи, когда сосед доносил на соседа в целях завладения его имуществом. После этой насильственной акции на какой-то момент активизировались антисоветские настроения. Впрочем, до открытого сопротивления не дошло.

При этом при осуществлении любого советского мероприятия приходилось учитывать непохожесть Прибалтики на старые советские республики. Восходящая к «остзейскому укладу» — особому статусу западных губерний в составе Российской империи — непохожесть проявлялась очень по-разному. И в географическом положении (территория на протяжении столетий играла роль моста между Западом и Россией), и в вооруженном сопротивлении, относительно слабом влиянии компартии и коммунистической идеологии.

Документы показывают реакцию сельского населения Латвии на советскую предвыборную агитацию. Если в российской глубинке после обязательной лекции сельчане задавали вопросы по международному положению, то латвийские крестьяне интересовались, почему их посылают на заготовку телеграфных столбов, если заготовленные в прошлом году благополучно сгнили. Спрашивали, почему в товарной карточке написано про шерстяную ткань, а отоваривают ее хлопчатобумажной... В Латвии население привыкло доверять государственной бумаге, в России же радовались, что хоть что-то привезли.

Задавали латвийцы и опасные вопросы. Почему при советской демократии одна партия и безальтернативные выборы? Отчего при передовом колхозном строе в России голодают крестьяне?.. Слухи о послевоенном голоде быстро распространялись. Несмотря на атмосферу репрессий, прибалты оставались носителями иной политической и трудовой культуры.

Все это определяло необходимость особого подхода к советизации Балтии. Как ни трудно назвать товарища Сталина сторонником такого подхода, но и при нем советизация проходила здесь иначе, чем в других местах.

— Произошло ли примирение народа Латвии с советской властью?

— О примирении говорить трудно — скорее, был достигнут некоторый консенсус. После подавления движения «лесных братьев», угасания надежд на союзников и осознания бесперспективности борьбы с советской громадой большинство населения выбрало приспособление к советским условиям. Тем более что и сами условия существенно поменялись.

Витрина для Запада

— В чем заключались эти изменения?

— Наметки нового курса впервые были изложены после смерти Сталина в записке Берии по Литве и Западной Украине. Потом Хрущев переработал инициативу Берии и создал то, что исследователи сейчас называют новым курсом. Кстати, решение по Латвии, появившееся 12 июня 1953 года — как раз накануне ареста Берии, разработал именно Хрущев. Позже эту инициативу припишут одному Берии и раскритикуют ставку на коренное население — так называемую «коренизацию».

Новый курс 1953 года возник не в силу идеализма Берии и даже не из-за смерти Сталина, а как результат осознания провала сталинского проекта советизации. В первую очередь он предусматривал отказ от репрессий как основного инструмента советизации. Это еще не «другой СССР», но важный шаг в этом направлении.

Следующим шагом стала реформа 1955 и 1957 гг. по децентрализации управления, передавшая многие функции из Москвы в регионы. На первом ее этапе расширили права союзных республик, после чего провели реформу совнархозов. Эта реформа коснулась всего СССР, но в Прибалтике отдача от этих мер была наибольшей.

Например, в ходе обсуждения документа Совета министров о расширении прав республик пообещали учесть замечания с мест. Так вот из Латвии поступило больше всего поправок — 42. В них говорилось о повышении темпов экономического роста и уровня жизни населения со специальной оговоркой — за счет внутриреспубликанских трудовых ресурсов. Предложения поступали не только из руководящего эшелона, но и от простых латвийцев.

С 1957 года начинается коренная перестройка советского пропагандистского аппарата, вызванная сменой ориентиров во внешней политике. В середине 1950-х жесткое противостояние в «холодной войне» сменяется некоторым потеплением. Советский Союз начинает искать формы диалога с западными партнерами. Налаживанию диалога сильно мешало негативное восприятие Советского Союза как диктаторского режима и недемократического общества. Важнейшей внешнеполитической задачей становится формирование позитивного имиджа страны.

Прибалтике была отведена роль западной витрины советской жизни. Именно балтийские территории были первыми открыты для визитов с Запада и восприятия западных ценностей. Рига стала первым городом, открытым для западных туристов в 1957 году. В 1959 году присоединились Вильнюс и Таллин. Зарубежные контакты разрешили церквям — лютеранской и католической. Разрешили переписываться с родственниками за границей, в том числе и эмигрировавшими из Латвии в конце войны. Для других регионов запреты сохранялись еще долгие годы.

— Насколько корректно сравнивать роль остзейского региона при подготовке аграрной реформы при Александре Первом с проектом «другого СССР»?

— Такие аналогии вполне уместны. Более того — прослеживается историческая традиция. Освобождение крестьян в остзейских губерниях относится к 1817—1819 гг. — более чем на 40 лет раньше, чем в остальной России.

В советское послевоенное время освобождение крестьян — выдача паспорта, дающего право на передвижение, — началось с этого региона. В Литве крестьяне получили паспорта в 1945 году, в Латвии и Эстонии — в 1947-м. Не слишком известный факт: в других республиках СССР колхозники получили паспорта только в 1974 году.

Два разгрома национал-коммунистов

— Какое значение для осуществления проекта «другого СССР» имел разгром латвийских национал-коммунистов в 1959 году?

— Интересно сравнить две крупнейшие партийные «зачистки» в обсуждаемом регионе. Дело эстонских национал-коммунистов 1949--1952 гг. и латвийское 1959 года. Две эти истории четко показывают произошедшее за девять лет изменение отношений между центром и балтийскими национальными элитами.

В рамках эстонского дела в 1950 году произошла смена руководства компартии Эстонии. В том числе и первого секретаря ЦК КП(б)Э Николая Каротамма и председателя правительства Арнольда Веймера. Многие из них поплатились не только руководящими местами, но и свободой. На место старых подпольщиков, которых в 1940 году освободили из Центральной тюрьмы Таллина, где они сидели, не имея никаких связей с Москвой, у руля КП(б)Э оказались представители следующего поколения во главе с Йоханнесом Кэбином. .

Каротамма с товарищами можно считать первыми национал-коммунистами в балтийских республиках. Хотя эстонскую чистку не сравнить с ленинградским делом 1949 года, закончившимся шестью расстрелами и длительными сроками тюремного заключения, она выполнила свое назначение. Обозначила границы дозволенного и послужила предупреждением для партийной элиты национальных республик.

Для нас в эстонском деле важно то обстоятельство, что оно с начала и до конца было инициировано и контролировалось Москвой...

Принципиально по-иному разворачивается «латвийское дело» 1959 года, когда центр в лице Хрущева оказался втянутым в конфликт местной партийной элиты. Во время визита Хрущева в Ригу — он сопровождал делегацию ГДР — в ночь накануне отъезда он получил записку. Точное ее содержание и авторство неизвестны до сих пор. Считается, что ее написал Арвид Пельше. После прочтения записки настроение у Хрущева резко меняется, и наутро перед отлетом он устраивает разнос Эдуарду Берклавсу. Были сказаны слова: «Если вы честный человек, товарищ Берклавс, то вам придется это доказать, а если нет — мы вас сотрем...» После этого в Ригу прислали комиссию из центра во главе с секретарем ЦК Нуритдином Мухитдиновым. В итоге со своих постов полетели многие руководители. Не только латыши, но и русский Александр Никонов. Но никого не расстреляли и даже не посадили — просто перевели на более скромные должности.

Любопытно, что 1 июля 1959 года при слушании «латвийского дела» на ЦК в Москве Хрущев фактически признал, что его спровоцировали на эмоциональный взрыв в Риге. «Знаете, я сначала вспылил, а потом подумал — и остыл. В Латвии нет ничего страшного. То же самое происходит в Эстонии и Литве и в других наших регионах. Ничего там страшного нет. Пусть латыши сами разбираются! Пусть найдут домашнее средство лечения... Например, крапиву!» — сказал Хрущев в свойственной ему манере. И хотя он говорит, что в случае чего Москва не остановится перед роспуском КПЛ, но из контекста ясно, что это блеф. Важно, что Хрущев призывает «не подогревать» ситуацию в КПЛ. Но в ее подогреве в первую очередь был заинтересован инициировавший конфликт амбициозный Арвид Пельше, в результате «латвийского дела» ставший первым секретарем ЦК КПЛ.

Хрущева больше всего возмутили не выступления национал-коммунистов против роста промышленности или требование свернуть миграцию, а «ограничение прав русскоязычного населения» — так это было подано в записке. Его душа интернационалиста почувствовала себя оскорбленной. Он точно так же реагировал бы на ограничение прав представителей республик в Москве. В этом ключ к пониманию позиции Хрущева, которым воспользовался поднаторевший в партийных играх Пельше.

То есть «латвийское дело» возникло не по инициативе Москвы, а в контексте внутренних региональных разборок. Отмеченная разница характеризует изменения, произошедшие за десять лет после «эстонского дела». И развитие Латвии как западной витрины СССР разгром национал-коммунистов не демонтировал. Это истории разных уровней.

Головная боль от миграции

— Миграция рабочей силы в послевоенный период — это замысел центра по ассимиляции латышей или естественный процесс, вызванный развитием экономики?

— Версия о целенаправленной колонизации Латвии как политики Кремля пока не получила документального подтверждения. Не думаю, что оно когда-нибудь появится. После включения в СССР Латвия попала в общесоюзное экономическое пространство и была вынуждена приноровиться к характерной для него политике размещения производственных сил. Эта политика предполагала удовлетворение потребности в рабочей силе прежде всего из местных ресурсов. В случае нехватки квалифицированные кадры направлялись из других республик. Это был организованный набор, проходивший под контролем Госплана.

Из документов следует, что местным руководителям Прибалтики, как правило, удавалось отстаивать линию на использование собственных трудовых ресурсов, в частности молодежи. Например, в 1954 году молодежный набор на целину вызвал недовольство руководителей Прибалтики. В эмигрантской прессе появились статьи о том, что местная молодежь специально вывозится в Россию, чтобы освободить место для пришлых. И хотя все было совсем не так, в 1956—1957 гг. молодежь Латвии и Эстонии освободили от участия в освоении Севера.

— Но ведь была и неконтролируемая миграция?

— Вот она и доставляла головную боль центру и регионам. Собственно проблема мигрантов возникает именно в этой — неконтролируемой — зоне. Вторым каналом незапланированного притока населения стали демобилизованные военные и члены их семей.

При всем при этом утверждения о низком уровне трудовой квалификации мигрантов опровергаются статистикой, которая была секретной в СССР и стала доступной только сейчас. Например, доля лиц с высшим и средним специальным образованием среди русских и латышей в 1956 году была примерно одинаковой. Среди русских даже немного выше.

— Ваша книга заканчивается выводом, что у советского проекта в Прибалтике будущего не было. Он вытекает из обреченности большого советского проекта или специфики балтийских стран?

— Я исходила из бесперспективности советского проекта как такового. Просто в Прибалтике его тупиковость проявлялась нагляднее, чем в России. В итоге попытка реализовать иную советскую модель, отличную от сталинского образца — советский порядок с европеизированным лицом, — потерпела фиаско. По-видимому, любые попытки построить общество, основанное на нивелировании человека, государственном вмешательстве во все области жизни в принципе обречены на неудачу. И тогда, и сейчас.

История как данность

— К какой исторической школе, общественно-политическому направлению в широком смысле вы бы себя отнесли?

— На рижской конференции мой коллега Борис Соколов определил меня в либерально-демократический лагерь. Сама я об этом не думала. В работе как над российской, так и балтийской проблематикой мною движет простое человеческое желание разобраться, как оно там происходило. Именно на этом строится любая наука.

— Сейчас наблюдается тенденция относиться к советскому периоду в истории Латвии как к провалу, средоточию всяческого негатива...

— Я бы посоветовала всем живущим в вашей стране, независимо от национальности и цвета паспорта, серьезно относиться к своей истории. При всей боли от пережитого принять тот факт, что в истории Латвии был советский период как важный этап жизни страны. Попытки игнорировать тот или иной «неприятный период», объявить его «не нашим», как будто он вообще не существовал, обречены на поражение. История — это данность, с которой нельзя не считаться.

Современная Германия не исключает период с 1933-го до 1945 года из своей истории. Постперестроечные попытки продолжить российскую историю с падения дома Романовых, перепрыгнув советский период как «время выпадения из истории», преодолены в современной России. Мы пытаемся анализировать и тем самым преодолевать советское прошлое.

Елена Зубкова:

* доктор исторических наук, сотрудник Института российской истории РАН;

* преподает в Российском государственном гуманитарном университете;

* работала в качестве приглашенного профессора в университетах Констанца и Тюбингена (Германия);

* сфера научных интересов — история России периода «позднего сталинизма» и хрущевской «оттепели»;

* автор книг «Общество и реформы.1945—1964» (1993), «Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945—1953» (2000), «Прибалтика и Кремль. 1940—1953» (2008) и документальных публикаций «Лазарь Каганович. Памятные записки» (1998), «Советская жизнь. 1945—1953» (2003), мультимедийного информационно-образовательного комплекса «ХХ съезд» (2003), серии передач на радио «Свобода» «Документы прошлого» (1998—2005).

Расширенная версия публикации 12.11.2008 в газете «Час».