Гаврилин А. В.

Русская эмиграция в Латвии

в 20 – 30- х годах XX века

 

"На положении сирот без родины, без отечества, без родного крова, без души родной в целом человечестве группы людей, исчисляемых миллионами. И это одиночество национальное
переживается еще во сто крат тяжелее, чем одиночество личное... Лишь у Того Единого, Великого Одинокого,беспримерное одиночество Которого в страданиях мы сегодня вспоминаем, обездоленное, отвергнутое, сиротствующее сердце может обрести утешение. Обратите еще раз свой взор к Нему (1)."

Сщмч. архиепископ Иоанн (Поммер

      Русское население на территории Латвии формировалось в течение несколько столетий, однако наиболее устойчивая тенденция к увеличению русского населения в Латвии прослеживается с 80-х годов XIX века, когда в связи с усиленным процессом индустриализации в городах появляются все новые и новые рабочие места, которые заполняются за счет механического прироста населения. К началу Первой мировой войны на территории Латвии проживало около 300 тысяч великороссов и белорусов (2). Первая мировая война и последовавшая за ней Гражданская война значительно сократили численность населения Латвии. В результате в 1920 году русское население составляло уже только 124 746 человек (3). Причем нужно учитывать, что сокращение населения произошло за счет мобилизованных в армию мужчин, эвакуированного в Россию инженерно-технического персонала и квалифицированных рабочих промышленных предприятий, чиновников царской администрации, интеллигенции, т.е. как наиболее активного в общественно-культурном плане контингента населения, так и относительно материально обеспеченного. В результате подавляющее большинство русских Латвии 20–30-х годов принадлежали к малоимущим слоям населения и, как следствие этого, к пассивным в политическом и общественном отношениях. Более 2/3 русского населения проживали в Латгалии. Вторым по численности местом концентрации русского населения была Рига, в которой в 1930 году проживало 14,72 % всего русского населения Латвии (4).

      В подавляющем большинстве русские Латвии 20-30-х годов являлись сельскими жителями. На 1930 г. в городах Латвии проживали 52 989 русских, на селе – 148 309 русских. Местами концентрации русского населения были Яунлатгальский (Абренский) (44,58% от всего населения уезда), Лудзенский (33,98%), Резекненский (30,64%) и Даугавпилский (28,12%) уезды (5). Большинство русских горожан проживали также в городах Восточной Латвии.

      Русское меньшинство Латвии в 20-30-х годах часто обвиняют в политической пассивности, в невозможности активно отстаивать свои права. При этом забывается, что русское национальное меньшинство Латвии в основном составляло крестьянское население Восточной Латвии, малограмотное в своей общей массе. Как отмечали в 1928 году сами русские Латвии, «культурный уровень русской меньшинственной массы низок. Русское крестьянство наполовину неграмотно… 50 % русских детей в деревнях не посещают школы, а остальные 50 % в огромном большинстве довольствуются четырехлетней школой, нередко бросая ее после двух-трех лет обучения». В 1928 году на 193 648 человек русского населения Латвии приходилось 226 основных школ с 16 700 учащимися, из них с полным шестиклассным составом – только 50 школ. Кроме того, было 11 средних общеобразовательных школ с русским языком обучения (4 государственных, одна городская и 6 частных) с 1 790 учащимися 6. Проживавшие в Латвии русские интеллигенты пытались по мере возможности приглашать лекторов из заграничных центров русской диаспоры, чтобы стимулировать развитие культурной жизни этой «окраины». Однако, несмотря на существование русского этнического меньшинства, эти попытки были бесплодными, так как лекции таких духовных столпов «русской мысли», как Н. Бердяева, И. Ильина, Л. Франка, В. Зеньковского, И. Бунина и других, как правило, посещались только несколькими десятками интеллигентов. Общей массе русского населения Латвии, в силу его низкого образовательного уровня, содержание этих выступлений было просто недоступным.

      Сплочению русских в Латвии мешало их разделение на латвийских подданных и эмигрантов (к 1925 году среди русского населения Латвии 5,79% не имели латвийского подданства); разделение по конфессиональному признаку (50,09% русских – православные, 48,33% – старообрядцы) (7); деление по политическим убеждениям на «правых» («монархистов») и «левых» (социал-демократов, коммунистов, «февралистов») и др. К этому примешивались и социальные разногласия: средний слой русского населения при решении тех или иных социальных вопросов крайне редко солидаризовался с рабочими и крестьянскими кругами. В свою очередь, русских крестьян и рабочих мало интересовали национально-культурные вопросы, поэтому свои голоса на выборах они отдавали латышским социал-демократам или крестьянским партиям, а не русским национальным партиям. Не способствовало консолидации русского населения и настороженное отношение со стороны правящих кругов молодого латвийского государства ко всему, что так или иначе напоминало о прежней Российской империи. Так, «имперская» Латвийская Православная Церковь получила статус юридического лица только в 1926 году, а до этого была в положении гонимой Церкви, не пользующейся доверием и поддержкой со стороны государства.

      Так как основная масса русского населения проживала в Восточной Латвии, она была оторвана от политической и культурной жизни столицы. К этому еще надо добавить послевоенное разорение территории Латвии, тяжелейшие материальные условия жизни всего латвийского населения (экономическая ситуация в стране стабилизировалась только к 1924 году). В результате, несмотря на то, что русские составляли наиболее крупное национальное меньшинство Латвии (в 1920 году 10,19% населения или 157 671 человек, в 1925 г. – 10,23% или 183 216 человек; в 1930 г. – 10,40% или 191 907 человек) (8), их пестрый социальный, политический и конфессиональный состав мешал их консолидации. В этой связи пришлые, т.е. эмигранты, не только не могли найти материальной и моральной поддержки среди коренного русского населения Латвии, но даже наоборот, воспринимались этим населением как лишняя обуза при всех накопившихся собственных проблемах выживания в новых условиях национального Латвийского государства.

      В связи с понятием русской эмиграции в 20–30-х годах в Латвии, сразу же возникает вопрос: кого считать эмигрантами? Русских, которые приехали в Латвию после образования независимого государства? Однако большинство их по своему правовому статусу не считались эмигрантами, так как имели возможность сравнительно легко пройти натурализацию и стать латвийскими подданными. Разумеется, часть эмигрантов даже не пыталась пройти натурализацию, рассматривая ее предательством по отношению к своим российским корням. Понятно, что большинство эмигрантов вообще не принимали другое подданство, пока оставалась хотя бы призрачная надежда на восстановление былой России. Впоследствии, утратив эту надежду, они проходили натурализацию, однако воспринимали ее как необходимую формальность, не колебавшую их русского самосознания и их верность России, то есть психологически продолжали считать себя эмигрантами, волею судьбы оказавшимися на территории Латвии и вынужденными принимать новые условия своего обитания, однако только временно, т. е. до возвращения в Россию.

      Русские, оказавшиеся после 1918-1919 годов за пределами своей этнической родины, вначале были просто беженцами. Главными причинами их бегства и последующего рассеивания в европейских странах стали военное поражение белой армии и связанная с ним угроза расправы торжествующих победителей над побежденными, а также лишения, голод в РСФСР, опасность, нависшая над свободой и жизнью людей в результате прихода к власти большевистского правительства. Какими бы ни были их прежние политические идеалы, на чужбине беженцы теряли стабильные основы и даже смысл жизни. «Смутное время» оставило в сердцах их кровоточащие, незаживающие раны. Многие семьи распались, кто-то оказался в изгнании, другие затерялись на родине, исчезли бесследно в хаосе гибнущего общества. Отказавшись признать большевистский режим, беженцы тем самым «сжигали за собой мосты» для возвращения на родину.

      Первая попытка рассмотреть на правительственном уровне проблему русских беженцев была предпринята в Латвии в октябре 1919 года, когда в Социальном департаменте МВД Латвийской Республики было созвано совещание для разработки правительственной политики по отношению к эмигрантам. На этом совещании было решено: передать работу с беженцами в ведение латвийского МИД,а; решить вопрос о латвийском подданстве; в виду тяжелого экономического положения в Латвии никаких государственных субсидий на эмигрантов не выделять; привлекать эмигрантов на общественные работы, особенно на заготовку дров. Для этой цели в Латгалии были оборудованы трудовые лагеря, в которых стали размещать беженцев, прибывавших в Латвию со стороны Псковской губернии (9).

      5 сентября 1919 года был издан «Закон о латвийском подданстве», по которому подданными Латвии объявлялись лица, проживавшие на ее территории до 1 августа 1914 года или же родившиеся в Латвии. Прошение о принятии в подданство необходимо было подать до 5 марта 1920 года. К концу весны 1920 года вопрос о правовом статусе населения Латвии в целом был решен, и по Латвии прокатилась волна увольнений с государственной службы лиц, не являющихся латвийскими подданными. Более того, 2 июля 1920 года был принят закон о высылки из Латвии иностранцев. Однако последовала ответная реакция со стороны Лиги Наций, которая заявила, что принятие Латвии в Лигу Наций напрямую зависит от урегулирования Латвией отношений с национальными меньшинствами, в результате чего правительство Латвии было вынуждено отменить закон о высылке иностранцев (10). 7 января 1921 года российским беженцам было разрешено подавать прошения о приеме в латвийское подданство. Эти прошения предполагалось рассмотреть к 1 апреля 1921 года. На основании этого российским беженцам выдавались удостоверения, по которым они получали право официально находиться в Латвии до 1 апреля 1921 года, т. е. до рассмотрения их прошений на получение латвийского подданства. Однако большинство русских беженцев не подали прошений на получение латвийского подданства, так как по закону 1919 года не имели на него право, да и большую часть поданных прошений латвийское правительство не удовлетворило.

      22 сентября 1921 года Латвия стала членом Лиги Наций. В июле 1922 года по инициативе Галатти, делегата Верховного Комитета Лиги Наций по делам эмигрантов, в Латвии была создана Консультативная комиссия по делам эмигрантов. Эта комиссия должна была разработать рекомендации латвийскому правительству для нормализации юридического статуса эмигрантов (11). Следует отметить, что вплоть до 1922 года, т. е. до введения т. н. «нансенских паспортов», эмигранты в Латвии не имели никакой правовой защиты. «Нансенские паспорта», т. е. удостоверения личности, выдаваемые с 1922 года русским эмигрантам на основе специального Женевского соглашения, можно было предъявлять при обращении за визой, разрешением на выезд за пределы страны, предоставившей убежище эмигранту. В течение срока своего действия «нансенский паспорт» давал своему владельцу право обращаться к властям за получением вида на жительство. Страна, в которой постоянно проживал эмигрант, признавала этот паспорт в качестве полноценного удостоверения личности при условии, что его владелец будет соблюдать все предписания, касающиеся получения вида на жительство, заплатит определенную сумму за оформление паспорта и его ежегодное продление. На основании Декларации Лиги Наций, принятой в 1928 году и возобновленной в 1933 году, страна, признавшая «нансенский паспорт» действительным, была обязана принять его владельца под свою защиту, предоставить ему право на жительство и трудоустройство. Тем не менее, введение «нансенского паспорта» не решило проблемы правового статуса русских эмигрантов. Во-первых, трудоустройство эмигранта на работу зависело от работодателей, которые, как правило, не особенно доверяли подобным «ненадежным» документам. Во – вторых, «нансенские паспорта» нужно было ежегодно продлевать, а это составляло определенные трудности для многих русских эмигрантов. В Латвии плата за продление «нансенского паспорта» вначале составляла 19 латов, с 1925 году эту плату увеличили до 42 латов, с 1926 года налог за продление «нансенского паспорта» составил уже 84 лата. Многие эмигранты были не в состоянии уплатить этот налог, между тем, не продлив паспорт, эмигрант мог лишиться вида на жительство и потерять работу. Только после неоднократных обращений русских депутатов Сейма 14 июля 1927 года латвийское правительство приняло решение освободить от налога за продление «нансенских паспортов» эмигрантов, годовой заработок которых не превышал 2 тысяч латов (12).

      В начале 20-х годов сами русские эмигранты считали себя изгнанниками, надеясь, что их пребывание вне России временно, что вскоре, после падения большевистского режима (а это им казалось совершенно неизбежным), они смогут вернуться назад. Изгнание и эмиграция рассматривалась ими, как временное состояние, как период жизни, когда нужно просто выжить, переждать и сохранить твердость духа. Считая себя посланниками России, жизнь в местах своего временного обитания они на первых порах организовывали «на чемоданах», даже не задумываясь об интеграции в новое общество, чтобы в любой момент, как только Россия сбросит большевистскую тиранию, вернуться и отдать все свои силы возрождению России. Декрет РСФСР 1921 года, подтвержденный и дополненный в 1924 году, официально лишил их российского гражданства и превратил в лиц без гражданства, т. е. в апатридов. Однако и после этого юридический статус населения Русского Зарубежья не стал одинаковым. В начале 20-х годов не всегда было понятно, кто являлся собственно эмигрантом, т. е. человеком, не желающим возвращаться на родину, а кто был интернированным или военнопленным времен Первой мировой войны, ожидающим репатриации. Кроме того, в новых государствах, образовавшихся к западу от СССР (в Латвии, Литве, Эстонии, Польше, Румынии) проживало коренное русское население. Эти русские не считали себя эмигрантами и, как правило, не разделяли политических взглядов и не поддерживали своих соотечественников, оказавшихся в изгнании. Коренное русское крестьянское население балтийских стран (в том числе и Латвии), в большинстве своем старообрядческое по своему вероисповеданию, в свое время дискриминировалось российскими царскими властями, поэтому, в отличие от эмигрантов, оно не ощущало себя частью России за рубежом, не испытывало никаких ностальгических чувств по отношению к прежней России, скорби по поводу краха ее былого величия. Наоборот, это население, как правило, даже поддерживало смену власти и старалось доказать свою политическую лояльность новому государству. В этой среде русские эмигранты не только не получали поддержку, но, наоборот, чаще всего даже отторгались как потенциальная оппозиция новому правлению, которому коренное русское население активно демонстрировало свою лояльность. Разница между пришлыми (эмигрантами) и коренными русскими жителями была не только в разном правовом статусе, но и в разности психологического самоощущения (одни – «у себя дома»; другие – «униженные и оскорбленные» в бывших Лифляндской, Курляндской и Витебской губерниях, в изгнании); в конфессиональных различиях (большую часть коренного русского населения составляли старообрядцы, пришлого – православные, т. е. «никониане окаянные»); в огромной пропасти между образовательным уровнем эмигрантской интеллигенции и общей массы малограмотного сельского коренного русского населения. Нельзя забывать и того, что в 20-х годах в рабочей среде Латвии еще достаточно сильны были позиции социал-демократов, а иногда и коммунистов, симпатизирующих переменам в России. В этой среде эмигранты принимались откровенно враждебно.

      Подавляющее большинство эмигрантов были настолько поглощены борьбой за выживание, что просто не могли себе позволить активно и серьезно участвовать в политической и общественной жизни страны обитания. К местным политическим партиям они относились с недоверием, рассматривая их деятельность в качестве «мышиной возни» на фоне той великой цели, которой служит русское изгнание. Политическая жизнь Латвии их не волновала, за исключением только тех вопросов, которые касались т. н. «русской политики», т.е. отношений с СССР, или непосредственно влияли на правовое или экономическое положение эмигрантов. В результате, эмигранты, которые в силу своего высокого образовательного потенциала могли выдвинуть политических лидеров, делать этого не хотели, а коренное русское население – просто не могло, так как не обладало достаточным образовательным потенциалом, было оторвано от культурной и политической жизни столицы.

      В 1927 году в Латвии был принят новый закон о подданстве, по которому чтобы получить латвийское подданство, нужно было прожить в Латвии не менее пяти лет и не быть осужденным за уголовные преступления. После принятия этого закона около 10 тысяч человек подали прошения на принятие латвийского подданства, из которых к 1930 году 5 777 прошений были удовлетворены (13). Тем не менее и после этого бывшие эмигранты, даже принимая латвийское подданство, все равно, считали свое положение временным, психологически жить продолжали жить «на чемоданах», были готовы со сменой политического режима в России вернуться на родину, чтобы принести в нее, разоренную и поруганную, святую культуру предков. Поэтому, в отличие от коренного русского населения, эмигранты (ставшие или не ставшие латвийскими подданными) не считали себя национальным меньшинством и не стремились интегрироваться в местную среду. Следует отметить, что ощущение себя в качестве национального меньшинства совершенно не свойственно людям, воспитанным в православной культуре, всегда подчеркивающей свой вселенский характер и отвергающей сам принцип самозащиты и самоограничения культуры. Культура, взрастившая себя на противопоставлении мусульманскому Востоку и «латинскому» Западу, придавала своим носителям особый статус последних хранителей, мучеников, которым Богом начертано рано или поздно вернуться в повергнутую в прах Россию, дабы возродить ее былое духовное величие. Как писала в 1928 году эмигрантская печать, «мертвые повелевают… мы созданы тысячелетним процессом собственной самобытной истории, не в сотрудничестве, а скорее в борьбе с западной Латинской культурой. Сбросить одному поколению это наследие веков, переделать свой ум, душу и сердце немыслимо. Эти надежды тщетны, а попытки их претворения в жизнь болезненны и бесплодны» (14).

      Нужно учитывать и то обстоятельство, что наиболее честолюбивые и деятельные представители русской эмигрантской интеллигенции, после краткого проживания в пограничных к РСФСР государствах, как правило, здесь не задерживались, а переезжали дальше, в культурные центры Русского Зарубежья – в Париж, Берлин, Прагу, Белград. Так, в 1921 году в Латвии проживали 95 тысяч беженцев, а транзитом, т. е. с краткосрочным проживанием, через Латвию проследовали 135 тысяч человек. Большинство «транзитников» составляли русские (15). Думается, что для русской творческой интеллигенции была более характерной судьба И. Одоевцевой, Г. Иванова, Ф. Шаляпина, М. Чехова, матери Марии (Кузьминой-Караваевой) и многих других, транзитом проследовавших через территорию Латвии, чем С. Виноградова, Ю. Юровского, В. Синайского, Р. и Б. Випперов и других, избравших Латвию в качестве места постоянного пребывания. Кроме того, в балтийских стран было сравнительно немного высших школ, и они могли трудоустроить только ограниченное число русских преподавателей. Да и местные университеты приглашали эмигрантов на свои кафедры только в случае, когда не было соответствующих специалистов из числа представителей коренного населения. Достаточно сказать, что количество русских преподавателей в Латвийском Университете колебалось от 21 человека в 1925/26 учебном году до 11 человек в 1938/39 году (16).

      Если в 1922 году в Латвии было 16 тысяч русских эмигрантов, то к 1937 году их осталось 13 тысяч человек. Постоянно сокращалось и количество русских «нансенистов». В 1925 году в Латвии проживало 8 573 русских «нансенистов», к 1930 году их число сократилось до 4 793 человек (17). Подобная же картина наблюдалась в Эстонии, где в 1922 году проживало 15 тысяч русских эмигрантов, в 1937 году – только 5 300 человек; в Польше, где в 1922 году было 175 тысяч русских эмигрантов, в 1937 году – только 80 тысяч человек. Единственное исключение из балтийских стран составляла Литва, в которой количество русских эмигрантов существенно не менялось: 4 тысячи человек в 1922 году и 5 тысяч человек в 1937 году. Вместе с тем за этот период резко возросло количество русских эмигрантов во Франции: с 70 тысяч человек в 1922 году до 110 тысяч в 1937 году (18).

      Рост безработицы в период экономического кризиса вызвал в балтийских странах к жизни целый ряд законодательных актов, ограничивших возможности трудоустройства иностранцев, в результате чего некоторые русские эмигранты были вынуждены искать счастья в других местах. Однако мировой экономический кризис сократил возможности трудоустройства не только в балтийских странах, но и в Западной Европе и Америке. К тому же для большинства русских эмигрантов переезд в другие страны всегда упирался в одну и ту же проблему – эмигранты не располагали средствами, чтобы оплатить себе дорогу до нового места жительства 19. В результате отъезд русских эмигрантов из Латвии по экономическим причинам не носил массового характера.

      Отъезд русских эмигрантов из пограничных к СССР государств, разумеется, зависел и от отношения правительств этих государств к национальным меньшинствам. В Латвии после установления в 1934 году авторитарного режима К. Ульманиса представителей национальных меньшинств не принимали на государственную службу, резко сократилось государственное финансирование школ национальных меньшинств, сократилась сфера применения языков меньшинств, в результате чего часть бывших русских эмигрантов, более легких на подъем, чем коренное русское население Латвии, продолжили поиски такой страны обитания, в которой они не будут подвергаться дискриминации. Кроме того, усиление военной угрозы со стороны СССР касалось прежде всего населения пограничных государств, а среди него более всех – бывших русских эмигрантов, противников большевизма. В результате, часть их в 1939 –1940 годах, когда в Латвии усиливается советское военное присутствие и становится реальным присоединение Латвии к СССР, бегут в Западную Европу. Таких было немного, в основном только те, которые попытались воспользоваться репатриацией из Латвии прибалтийских немцев. Большинство бывших русских эмигрантов, не имея объективных сведений о том, что творилось в СССР из-за жесткой цензуры режимом К. Ульманиса средств массовой информации, остались в Латвии ждать «своих», «русских». В 1940 году большая часть бывших русских эмигрантов первыми приняли смерть от «своих», т.е. от органов НКВД. В отличие от коренного населения, русских эмигрантов не высылали в Сибирь, их расстреливали без суда и следствия на месте, в Латвии.

      Поскольку среди эмигрантов было трудно найти даже близких по политическим воззрениям людей, они в поисках источника силы обращались к единственному духовному ядру, связывающему их, – к православию. Для большинства русских эмигрантов вера ассоциировалась именно с православием, как символом России, ее духовных традиций, была источником утешения и внутренней силы, необходимой для того, чтобы пережить изгнание и заполнить пустоту, образовавшуюся после утраты прежних идеалов. Казалось, что именно Православная Церковь могла сыграть роль центра, объединяющего эмигрантов и коренное русское население, могла оказать эмигрантам первичную материальную помощь. Однако, в отличие от католической и протестантской Церквей, дореволюционная Русская Православная Церковь (в том числе и составная часть ее – Рижская епархия) не имела большого опыта организации широкомасштабной благотворительной работы. В дореволюционной России благотворительность была сконцентрирована главным образом в монастырях, где бедные получали пищу и единовременную материальную помощь. Только накануне и в ходе Первой мировой войны Церковь в России действительно развернула широкую благотворительную деятельность на уровне отдельных приходов, однако в результате стремительно развивающихся политических событий и резкого ухудшения экономической ситуации в стране этот опыт был только кратковременным. В результате, в новых условиях Православная Церковь оказалась неподготовленной к организации в широких масштабах благотворительной деятельности. Кроме того, в первой половине 20-х годов Латвийская Православная Церковь не могла заниматься помощью русским эмигрантам из-за собственного тяжелейшего материального положение, неопределенности (вплоть до 1926 года) правового статуса. Радикальные круги латвийской общественности непрерывно обвиняли Латвийскую Православную Церковь и ее предстоятеля архиепископа Иоанна (Поммерса) в нелояльности к Латвийской Республике, в тяготении к «востоку», пытались ассоциировать православие с «символом царского режима», с монархизмом. Церковь, отражая эти нападки, была вынуждена постоянно доказывать свою лояльность Латвийской Республике. В этой связи сотрудничество с эмигрантскими организациями представлялось не только нежелательным, но даже опасным для Церкви, так как такое сотрудничество могло стать доказательством нелояльности. Контакты с эмигрантскими организациями осуществлялись в виде сотрудничества с ними отдельных православных священников. Это сотрудничество не афишировалось, чтобы не навлечь на Церковь новые обвинения, однако, разумеется, происходило с одобрения церковного руководства.

      Единственной политической партией Латвии, которую волновали проблемы русских эмигрантов, был Национально-демократический союз русских граждан (НДС). Эта организация была создана еще 9 апреля 1917 года, однако вплоть до 1920 года, до выборов в Учредительное собрание Латвии, фактически была только на бумаге. В 1920 году НДС стал обще латвийской организацией. НДС попытался играть роль ядра, вокруг которого объединились бы все общественные организации русского населения Латвии. В 1920 году при НДС был создан «Особый комитет по делам русских эмигрантов» во главе с К. Гудим-Левковичем. После смерти в 1924 году Гудим-Левковича этот комитет возглавил М. П. Спиридонов. Комитет организовывал сбор добровольных пожертвований и распределение их среди русских эмигрантов (20). Однако сам НДС постоянно раздирали внутренние проблемы, в результате которых он так и не смог оказать реальной материальной помощи эмигрантов. Уже в 1920 году из НДС вышел представлявший в свое время в Риге правительство Юденича В. А. Пресняков и основал «Русское общество в Латвии». В соответствии с законом об обществах НДС в 1923 году прервал свою деятельность и был преобразован в две организации: неполитическое «Русское Национальное Объединение» и т. н. «Русский Национальный Союз», который ставил перед собой цель защиты прав русского национального меньшинства и принимал активное участие на выборах в латвийский Сейм. Число членов Русского Национального Союза доходило до 1 тысячи человек, они же, как правило, являлись и членами Русского Национального Объединения. В 1925 году «Особый комитет по делам русских эмигрантов» стал самостоятельной организацией и принял другое название – «Специальный комитет по делам русских эмигрантов в Латвии». Он подчинялся «Российскому Земско-Городскому комитету помощи российским гражданам за границей» и занимался распределением среди русских эмигрантов международной гуманитарной помощи, розыском родных и т. п. Работая на общественных началах, комитет не мог решить всех насущных проблем эмигрантов.

      Постепенно эмигранты приходили к выводу, что надеяться не на кого, и чтобы выжить, нужно объединяться. Толчком к объединению русских эмигрантов в Латвии послужило очередное самоубийство – бывшего офицера царской армии Кокорина. В конце 1924 года по предложению бывшего генерал-губернатора Сахалина Д. Д. Григорьева была образована инициативная группа бывших офицеров, которая решила учредить благотворительное общество эмигрантов. 22 января 1925 года Рижский Окружной Суд утвердил Устав «Общества русских эмигрантов в Латвии» (ОРЭ). На учредительном собрании общества его председателем был избран Д. Д. Григорьев. Он руководил работой общества вплоть до своей кончины (8 июня 1932 года). В 1932-1933 гг. обществом руководил скрипичный мастер А. Д. Леонтьев, в 1933 г. – рабочий С. А. Павлов, в 1934 г. – секретарь присяжного поверенного Н. А. Греков, с июня 1934 г. и по 1936 г. (до ликвидации общества) его председателем был электротехник Ф. Цвирко (21). По Уставу ОРЭ под «русскими эмигрантами» понимались лица «русского происхождения, которые не пользуются или перестали пользоваться покровительством СССР и которые не приобрели другой национальности», т. е. подданства (22). В 1925 году в ОРЭ входило 200 человек, в 1927 г. – 94 человека, в 1928 г. – 75 человек, в 1930 г. – 34 человек, в 1934 г. – 54 человека. Данные о численном составе общества за 1935-1936 гг. не сохранились, однако известно, что в этот период не было проведено ни одного собрания общества. Из ОРЭ автоматически исключались получившие латвийское подданство или уехавшие из Латвии (23).

      14 марта 1925 года при ОРЭ было образовано «Общество русской молодежи» (ОРМ). Основной целью ОРМ была организация семейных танцевальных вечеров ОРЭ, но уже с 1926 года ОРМ активно занималось установлением контактов с эмигрантскими обществами в Западной Европе. ОРМ поддержало идеи прошедшего в апреле 1926 года в Париже «Зарубежного съезда» о разработке новых методов борьбы с советской властью и планах обустройства России после падения большевистского режима. Однако эмигрантские организации Западной Европы в 20-х годах были поглощены решением своих внутренних проблем, поэтому даже не пытались установить контакты с аналогичными организациями в других странах или перенести свою деятельность в другие страны, тем более в Латвию, в которой было сравнительно немного русских эмигрантов.

      ОРЭ открыто демонстрировало свою преданность былой России. Достаточно сказать, что ОРЭ было единственной в Латвии организацией, члены которой на своих вечерах и собраниях носили бело-сине-красные банты (24). Еще более радикально были настроены члены ОРМ, которые не скрывали своих антисоветских и антисоциалистических взглядов. Широкий резонанс в латвийском обществе получил случай, произошедший 12 мая 1927 года, когда член ОРМ Виталий Адеркас публично нанес пощечину выступавшему в Риге с лекциями министру иностранных дел российского Временного правительства первого созыва П. Н. Милюкову. Два месяца спустя этого инцидента несколько членов ОРМ были задержаны на территории СССР, куда они направились, якобы с целью совершения диверсии. После этого Политуправление МВД Латвии провело обыски в квартирах членов правления ОРМ. Во время обыска у Ф. Ф. Цвирко был найден черновик воззвания « К русской молодежи», которое заканчивалось призывами «Да здравствует наша Великая Родина!», «Да здравствует наш вождь Николай Николаевич, великий князь!», «Да здравствует русское правое дело и его победа!» 25. В 1928 году распоряжениями Политуправления и Административного департамента МВД Латвии «Общество русской молодежи» было запрещено.

      9 марта 1925 года ОРЭ открыло Бюро Труда, которое начало регистрацию эмигрантов, ищущих работу. Уже в 1925 году Бюро удалось договориться о трудоустройстве группы эмигрантов из Латвии на шахтах в Эльзасе и Лотарингии. Проезд до места работы должны были оплачивать сами эмигранты, поэтому немногие в силу материальных трудностей смогли воспользоваться этим предложением. Бюро Труда пыталось трудоустраивать эмигрантов и в самой Латвии. Как правило, это были разовые работы: разгрузка судов, уборка улиц, заготовка дров и т. п. (26)

      В 1926 году по инициативе М. Н. Фехнер (при финансовой поддержке ее супруга – Ф. Ю. Фехнера) при ОРЭ было открыто «Ателье». Супружеская чета Фехнер попыталась, не преследуя никакой материальной выгоды, обеспечить работой 74 женщин-эмигранток. «Ателье» занималось пошивом постельного белья, салфеток, изготовлением подушек и пр. Не имея возможности открыть свой магазин, «Ателье» работало только по заказам. Заказов было мало, поэтому уже в ноябре 1927 года «Ателье» было вынуждено прекратить свою деятельность. Еще одной попыткой ОРЭ трудоустройства эмигрантов было открытие в 1925 году мастерской по изготовлению чемоданов. Эта маленькая мастерская, не приносившая обществу никакой прибыли, просуществовала до 1931 года (27).

      ОРЭ постоянно обращалось к латвийскому населению с призывами о пожертвованиях на нужды эмигрантов. Но коренное население неохотно жертвовало на эмигрантов, руководствуясь принципом «у нас хватает и своих собственных бедных». Единственная организация, которая регулярно передавала в распоряжение ОРЭ лекарства и подержанные вещи, был Красный Крест. Для пополнения своей казны ОРЭ проводило лотереи, но расходы на проведение лотерей часто превышали доходы со сборов. Не окупались и танцевальные вечера, проводимые ОРЭ. В результате, с 1928 года ОРЭ стало организовывать эти вечера не раз в неделю, как это было ранее, а только раз в месяц. Собранные средства расходовались на выделение нуждающимся эмигрантам единоразовых пособий. Размеры пособий колебались от 1 до 20 латов, в зависимости от возможностей казны общества. ОРЭ покупало и бесплатно распределяло среди детей эмигрантов учебники и тетради.

      По мере своих сил и возможностей ОРЭ пыталось скрасить тяжелое существование русских в эмиграции. ОРЭ устраивало для детей эмигрантов Рождественские елки с бесплатными подарками, подарки детям дарились и на Пасху. Общество регулярно организовывало чтение лекций на религиозно-нравственные, исторические и общеобразовательные темы. Но своих собственных лекторов у ОРЭ практически не было, а приглашенные лекторы отказывались читать бесплатно, поэтому с 1928 года количество лекций резко пошло на убыль. В 1925 году была создана библиотека ОРЭ, большое количество книг в фонд которой подарил игумен Сергий (Подворозник). Ежегодно ОРЭ договаривалось с рижским театром Русской драмы, цирком и Камерным театром о выделении эмигрантам на отдельные спектакли бесплатных билетов. Необходимо отметить, что духовную помощь ОРЭ во всех его начинаниях оказывал настоятель Рижского Христорождественского кафедрального собора о. Кирилл Зайц, он же всегда проводил молебен, посвященный празднованию очередной годовщины ОРЭ. Общество принимало участие в открытии памятника павшим в Первую мировую войну русским воинам в Кеммерне (Кемери), пожертвовало на сооружение этого памятника 20 латов; внесло 20 латов в фонд помощи семьям русских воинов, «на брани живот свой положивших»; участвовало в перенесении могил павших в войну русских солдат в Огере (Огре) и Икскюле (Икшкиле) и др. (28)

      После установления в Латвии авторитарного режима К. Ульманиса была проведена перерегистрация всех общественных организаций, в результате которой из 142 национальных общественных организаций к 1939 году осталось только 40. 6 июня 1936 года Административный департамент МВД принял решение о ликвидации «Общества русских эмигрантов», как нежелательной государственным и общественным интересам Латвии организации (29). Так закончилось существование единственной в Латвии деятельной эмигрантской организации. Уже с момента своего создания ОРЭ, как и все эмигрантские организации, было обречено на медленную гибель. Новые эмигранты из России не появлялись, а старых, «идейных» эмигрантов становилось все меньше и меньше.

-----------------------------------------------------

      1 Проповедь, произнесенная в Рижском Христорождественском кафедральном соборе 13 сентября 1932 г.// Феофан (Пожидаев), игум. Архиепископ Иоанн (Поммер). Рига.2000. – С.227.
      2 Фейгмане Т. Д. Русские общества в Латвии (1920-1940 гг.). Рига. 1992. – С.5.
      3 Ceturt a tautas skait is ana Latvij a 1935. gad a . Riga.1936.– 287.lpp.
      4 Там же, 314. lpp .
      5 Там же, 295. lpp .
      6 Тихоницкий Е. Нужды русского меньшинства в Латвии // «День русского просвещения». Сб. статей русских культурно-просв. и благотворительных обществ в Эстонии. 3 июля 1928 г. – C . 2.
      7 Ceturta tautas skaitisana Latvija 1935. gada. Riga. 1935.- 1936.– 89.- 90. lpp.
      8 Там же , 268. lpp.
      9 Silde A. Latvijas vesture. 1914.- 1940. Stokholma. 1976.– 782. lpp .
      10 Газета «Сегодня». 1920 г. N 54.
      11 Латвийский Государственный Исторический архив (ЛГИА), ф.3235, оп.1/22, д.333, л.18.
      12 Там же, ф. 2186, оп.1, д.4, л.55; д.14, л.48.
      13 «Сегодня». 1930 г. 6 октября.
      14 Михайлов Ф. Мертвые повелевают // «День русского просвещения». Сб. статей русских культурно-просв. и благотворит. обществ в Эстонии. 1928 г. – C.2.
      15 Silde A. Latvijas vesture. 1914.-1940. Stokholma. 1976.- 268. lpp .
      16 Фейгмане Т. Русские преподаватели в Латвийском университете (1919-1940 гг.) // Сб. статей «Русские в Латвии. История и современность». Вып. 2. Рига. 1997. – C.49.
      17 Фейгмане Т. Русские общества в Латвии (1920-1940 гг.). Рига. 1992. – C.29.
      18 Раев М. Россия за рубежом. История культуры русской эмиграции 1919-1939. Москва. 1994. – C.262.
      19 ЛГИА, ф.2186, оп.2, д.1, л.14, 33; «Сегодня». 1926 г. 3 января, C.9; «Сегодня». 1926. 13 июля, C.8.
      20 ЛГИА, ф.5645, оп.1, д.3, л.77-78.
      21 Там же, ф.3724, оп.1, д.4142, л.29-32.
      22 Там же, ф.2186, оп.1, д.15, л.4.
      23 Там же, д.21, л.30, 35.
      24 Там же, д.1, л.35; д.21, л.55.
      25 Там же, ф.3235, оп.1/22, д.333, л.66-67.
      26 Там же, ф.2186, оп.1, д.1, л.14,33; д.21, л.7.
      27 Там же, д.11, л.16; д.21, л.5,25.
      28 Там же, д.4, л.70; д.21, л.5.
      29 Там же, ф.3724, оп.1, д.2661, л.2; д.4142, л.23,29,32.

      Feilden B. Conservation of Historic Buildings.- London, Boston. 1982.

  • Dobby A. Conservation and Planing. – London. 1978.
  • Thompson M. W. Ruins: their preservation and display.– London. 1981.
  • Алешин А. Б. Реставрация станковой масляной живописи в России. – Ленинград, 1989.
  • Бабуров А.В. Проблемы сохранения исторической городской среды. –Москва, 1977.
  • Беккер А. Ю., Щенков А. С. Современная городская среда и архитектурное наследие. – Москва, 1986.
  • Бергер Э. История развития техники масляной живописи. – Москва, 1961.
  • Восстановление памятников культуры (Проблемы реставрации). – Москва, 1981.
  • Ванд – Поляк С. В. Практика хранения коллекций в местных художественных музеях. – Москва, 1970.
  • Горелик С. С., Расторгуева Л. Н., Соколов Ю. А. Рентгенографический и электроннооптический анализ. – Москва, 1970.
  • Дерибере М. Практическое применение инфракрасных лучей. Пер. с франц.– М. – Л., 1959.
  • Кантакьюзино Ш., Брант С. Реставрация зданий. – Москва, 1984.
  • Комплексная реконструкция исторических городов. Опыт и проблемы.– Москва, 1988.
  • Комаров А. А. Технология материалов стенописи. – Москва, 1989.
  • Методика и практика сохранения памятников архитектуры. – Москва, 1974.
  • Михайловский Е. В. Реставрация памятников архитектуры. –Москва, 1971.
  • Нимейер О. Архитектура и общество. – Москва, 1975.
  • Методика реконструкции городов. – Москва, 1975.
  • Методика реставрации памятников архитектуры. Пособие для архитекторов – реставраторов. – Москва, 1961.
  • Проблемы теории и истории архитектуры. Архитектурная деятельность и формирование окружающей среды. – Москва, 1971.
  • Раскин. А. Г. Восстановление памятников архитектуры Ленинграда. – Москва, 1983.
  • Реконструкция центров исторических городов. – Москва, 1987.
  • Современный облик памятников прошлого. Под редакцией А. С. Щенкова. – Москва, 1983.
  • Сланский Б. Техника живописи. Живописные материалы. – Москва, 1962.
  • Средства создания оптимального микроклимата в музейных зданиях и зданиях- памятниках культуры и искусства: Сборник методических рекомендаций. –Москва, 1987.
  • Тоскина И. Н. Насекомые, разрушающие произведения искуства и памятники архитектуры. – Москва, 1966.
  • Технология, исследование и хранение произведений станковой и настенной живописи. Под ред. Ю. И. Гринберга. – Москва, 1987.
  • Филатов В. В. Реставрация настенной масляной живописи. – Москва, 1995.

      R. Vipers. Vestures lielas problemas. - Riga, 1990.

  • Parizes intervijas. – Riga, 1993.
  • Iggers G. G. Directions in European Historiography.– Hiddletown, 1984.
  • Leopold von Ranke: Yhe theory and Practice of History. Edited by G. G. Iggers, K. von Moltke. – Indianopolis, 1973 .
  • New Perspectives of Historical Writing. Edited by P. Burke.– Cambridge, 1991.
  • The French historical Revolution. The Annales School, 1929-1989. – Cambridge, 1990.
  • Braudel F. On History. – Chicago, 1980.
  • Poststructualism and the Question of History. Edited by D. Attridge, G. Bennington, R. Young. – Cambridge, 1987.
  • Bann S. The Clothing of Clio. A Study of the Representation of History in Nineteenth Century Britain and France. – Cambridge, 1984.
  • Bann S. The Inventions of History. Essays on the Representation of the Past.- Manchester, 1990.
  • Carr D. Time, Narrative and History. – Bloomington, 1986.
  • Gallie W. B. Philosophy and the Historical understanding. – New York, 1984.
  • La Capra D. History and Criticism. – Ithaca, 1985.
  • Ienkins K. Re – thinking History. – New York, London, 1991.
  • Telling the Truth about History. Edited by I. Appleby, L. Hunt, M. Jacob. – New York, 1994.
  • Бернгейм Э. Введение в историческую науку. – СПб, 1908.
  • Бернгейм Э. Философия истории, ее история и задачи. – Москва, 1910.
  • Блок М. Апология истории или Ремесло историка. – Москва, 1986.
  • Далин В. М. Историки Франции 19 – 20 веков. – Москва, 1980.
  • Жуков Е. М. Очерки методологии истории. – Москва, 1980.
  • Иванов Г. М. Исторический источник и историческое познание / методологические аспекты/.– Томск, 1973.
  • Лангуа Ш. и Сеньобос Ш. Введение в изучение истории/ Перевод с франц. яз. – СПб., 1899.
  • Лаппо – Данилевский А. С. Методология истории. – Вып. 1 – 2. – СПб., 1910 –1913.
  • Медушевская О. М. Теоретические проблемы источниковедения. - Москва, 1977.
  • Медушевская О. М. Современное зарубежное источниковедение. – Москва, 1983.
  • Февр Л. Бои за историю. – Москва, 1990.
  • Янин В. Л. Очерки комплексного источниковедения. – Москва, 1977.
  • Источниковедческие проблемы истории народов Прибалтики. – Рига, 1970.
  • Пропп В.Я. Фольклор и действительность. – Москва, 1976.
  • Ключевский В. О. Источниковедение. Источники русской истории // Сочинения. – Москва, 1989. –Т. 7.
  • Данилевский И. Н., Кабанов В. В., Медушевская О. М., Румянцева М. Ф. Источниковедение. Учебное пособие для гуманитарных специальностей. – Москва, РГГУ, 1998.
 
Назад Главная Вперед Главная О проекте Фото/Аудио/Видео репортажи Ссылки Форум Контакты