Гуманитарный семинар SEMINARIUM HORTUS HUMANITATIS: философия, история, образование

        Многоуважаемые дамы и господа!
        Недавно на телеканале "Культура", выступал писатель Александр Гаррос, бывший рижанин, а ныне москвич. Он назвал Латвию пустыней в литературном отношении.
        Странным образом тот же литератор несколько лет назад высоко оценил роман рижанки Инары Озерской «Ересиарх», опубликованном в журнале «Крещатик», Германия. Гаррос сказал, что это лучшая русская проза десятилетия.
        Приведу еще один факт. Сегодня в Риге живут писатели-фантасты, чьи книги регулярно издаются в России: это Сергей Иванов, Далия Трускиновская, Элеонора Раткевич, Сергей Раткевич, Андрей Уланов, Владимир Серебряков, Александр Александров и ваш покорный слуга. Кажется, такого количества профессиональных фантастов нет ни в одном городе России, за вычетом Москвы и Петербурга.
        Также и покойный Ю. Абызов некогда сварливо сетовал, что в Риге нет писателей. Это утверждение странным, но недвусмысленным образом соотносилось с массовой пропагандой латышских масс-медиа, утверждавших, что русские в Латвии представляют собой люмпенизированный сброд, понаехавший сюда за колбасой.
Я убежден, что литературная пустыня не способна порождать таланты. Вот об этом и пойдет речь.
        К сожалению, не существует такой научной дисциплины, как «Социодинамика литературных дарований», и мне придется ее изобретать ad hoc, по ходу рассуждений. К тому же я вовсе не исследователь по роду занятий, не краевед и не социолог. Скорее — очевидец и участник исследуемого процесса. Это отнюдь не лучшая позиция для исследования, но другой у меня нет.
        Очертив рамки дискурса, приступим к делу.
        Появление литературных талантов зачастую подчиняется неизученной закономерности, которую сформулировал поэт А. Кушнер: «Бог сажает в страну гениальных детей, // Словно в грядку рассаду». Примеры общеизвестны: это ленинградская группа обэриутов или, что еще нагляднее, Одесса начала прошлого века, откуда вдруг одновременно вышли такие писатели и поэты, как И. Бабель, Ю. Олеша, Э. Багрицкий, В. Катаев, Ильф и Петров.
        Если же говорить о Риге, то в начале 1970-х годов русская литературная жизнь вдруг получает мощный импульс неведомо откуда.
        В 1971 году проходит ежегодный семинар молодых авторов при СП Латвии — на сей раз с участием русских прозаиков и поэтов. По итогам семинара формируется русская студия молодых авторов при Союзе писателей Латвии, самое представительное, элитное литобъединение республики. Тогда в него вошли такие поэты, как В. Френкель, А. Цапенко, С. Кольцов, О. Николаева, Э. Варламова-Кальки, председателем избрали В. Дозорцева. Возникает традиция авторских поэтических вечеров в зале Малой Гильдии, где с большим успехом выступают В. Френкель, А. Цапенко и другие.
        Студия собиралась ежемесячно, семинары стали проводиться ежегодно. Существовали и другие литобъединения — на заводе ВЭФ, при газетах «Латвийский моряк» и «Советская молодежь». Единственным авторитетным печатным органом, где публиковались стихи, была газета «Советская молодежь». Ее литстраничка служила своего рода воротами в литературу.
        Попробую построить двумерную модель социодинамики литературного таланта.
        Почвой, опорным слоем служит литературная традиция. Ее столпами в советское время были Маяковский и Твардовский, а также Есенин. Им неявно оппонировали традиции, восходящие к Пастернаку и Мандельштаму, Ахматовой и Цветаевой.
        Для рижской литературной молодежи тех лет культовыми были имена Пастернака и Мандельштама. Чем дальше, тем больше к этому примешивалась ориентация на некий не связанный с именем конкретного поэта стиль, явно вестернизованный, с характерным отходом от русской силлабо-тоники, сюрреалистической образностью, игрой парадоксами.
        Все это решительно отличалось от облика русской поэзии тех лет, как официально поощряемой, так и самиздатовской, и двух ее основных течений, как московской школы, так и ленинградской. На мой взгляд, правомерно говорить, ни много ни мало, о рижской школе русской поэзии. Она осталась явлением маргинальным вопреки своей оригинальности и литературной ценности. Но она шла своим путем, вразрез с исхоженными магистралями тогдашней русской поэзии, и пришлась не ко двору и в журнальной сфере, и в области критики.
        К сожалению, точным визуальным аналогом русской литературной социодинамики является бутылочное горлышко. Я говорю не о вакхических утехах, которым бурно предаются невротики, снедаемые автономным творческим комплексом, сиречь литераторы. А о том, что, говоря попросту, писатель, который живет и публикуется не в Москве, остается, за редким исключением, совершенно незаметным для широкой публики.
        Мне могут возразить, указав на имена харьковчанина Б. Чичибабина и минчанина В. Блаженных. Однако их творчество оказалось востребованным с огромным, непростительным запозданием. К тому же их стихи по преимуществу не были новаторскими, они лежали в русле традиционной просодии.
        А я могу назвать Н. Минадзе из Мурманска и Ю. Кашука из Владивостока — поэтов яркой одаренности и большого своеобразия, которые до сих пор не замечены. Это те, с кем мне посчастливилось познакомиться лично. Могу только гадать, сколько в России блестящих поэтов, неизвестных лишь потому, что они живут в провинции.
        Еще пример. Недавно ушедший от нас Л. Червичник был замечательным, ни на кого похожим поэтом — мистиком и визионером. Незадолго до смерти он написал поразительную книгу притч «Лилия долин». Его стихи, издававшиеся в Риге крошечными тиражами, похоже, канули в забвение. Помню, как я отвез в Москву и дарил там друзьям экземпляры его томика избранного «Круг», вышедшего к пятидесятилетию поэта в 1987 году. Позже мне позвонил в Ригу потрясенный Алексей Парщиков и сказал, что он и предположить не мог, что в СССР может жить и открыто публиковаться такой невероятный поэт. Ныне Черевичник не живет и не публикуется. В Интернете нет ни одного его стихотворения.
        А теперь надо упомянуть о втором слое социодинамической структуры, в которой развивается дарование литератора. Это старшее поколение писателей, арбитры и наставники.
        В тогдашней Риге ими были поэты Б. Куняев, Л. Романенко, Л. Азарова, Л. Черевичник, прозаики В. Михайлов и В. Бааль, В. Семенова (Пальмова). Я не включил в этот ряд известных романистов Н. Задорнова и В. Пикуля, которые жили анахоретами, не соприкасаясь с литературной молодежью.
        Литераторы старшего поколения задавали тон литературной жизни — требовательный, но доброжелательный, а главное, противопоставленный конъюнктуре и официозу. Появление очередного таланта для них было радостным событием. Эти люди вели литобъединения, давали консультации в Союзе писателей, работали в издательстве, в журнале «Даугава». Созданную ими общую атмосферу невозможно переоценить.
        Следующий, третий слой социодинамики лежит в сфере публичности: это издательства, периодические издания, критика, выступления и отзывы читателей.
        В конце семидесятых — начале восьмидесятых в издательстве «Лиесма» было обязательным ежегодное издание двух дебютных книг на русском языке, одного поэта и одного прозаика. Кстати, с провозглашением горбачевской перестройки эта традиция моментально оборвалась. Лишнее подтверждение тому, что демонтаж Советского Союза был спланирован давно, а подготовка к нему велась целенаправленно на всех уровнях социума.
        С 1977 года в Риге начал выходить журнал «Даугава», а с 1988 — авангардный журнал «Родник». Оба издания были широко известны за пределами Латвии, оба стали очень мощным стимулом развития русской литературы в республике. Наиболее громкие публикации в них не принадлежали перу латвийских авторов, но в целом они были представлены на страницах этих журналов с достаточной полнотой.
Следует упомянуть серию из трех коллективных сборников фантастики, выходивших с 1982 года: «Платиновый обруч», «Хрустальная медуза» и «Пещера отражений». Хотя книги издательства «Лиесма» поступали в продажу только в Латвии, эти книги оказались широко известными любителям фантастики по всему Советскому Союзу, ими на «черном рынке» торговали.
        Наконец, к последнему социодинамическому слою я отношу тот, который является референтным: литобъединения, группы, просто дружеские компании единомышленников. Там писатель получает непосредственную оценку своего труда, обменивается идеями, оттачивает свою точку зрения на мир и творчество. У референтного слоя должна быть обширная питательная среда, откуда появляются близкие по духу и направлению люди. Она неизбежно шире этого слоя и вместе с тем уступает ему по качеству. Эту среду составляют, если называть вещи своими именами, люди скромной одаренности, которые никогда пороху не изобретут. Однако и она необходима для полноценного существования всей структуры.
        Вот составные части того, что я называю, за неимением строгого термина, литературным мицелием, то есть грибницей, из которой произрастают таланты. Эта гибкая и подвижная среда в Риге 80-х годов оказалась очень зрелой и доброкачественной. В ней появились и росли поэты А. Ивлев, С. Золотов, Г. Гондельман, Г. Иоффе, О. Челюканова, В. Тепляков, О. Петров, Ю. Касянич, С. Варяжцев, Е. Ошуркова, М. Макарова, С. Пичугин, И. Озерская, прозаики А. Левкин и В. Руднев.
        В первой половине восьмидесятых я был председателем русской студии молодых авторов при Союзе писателей Латвии, затем руководил ею и ежегодными семинарами русской литературной молодежи уже в качестве литконсультанта Союза писателей.
        Как ни прискорбно, в рамках этого доклада невозможно дать хотя бы краткую характеристику творчества всех перечисленных литераторов. Но вместе они (при всей неравноценности и неоднородности написанного ими) дают основание говорить о рижской литературной школе. Сам этот термин опять-таки не вполне точен и напрашивается на аргументированную критику. В качестве компромисса я могу отказаться от зауженного наименования «школа» и вести речь о рижском векторе литературного русского процесса. Хотя мне доводилось слышать разговоры о «рижской школе русской фантастики», существование которой гораздо более сомнительно, поскольку здесь объединяются с полдюжины совершенно разных авторов и лишь по двум внешним признакам — жанра и места проживания.
        Готов ручаться своим добрым именем, что рижский вектор русской литературы мне не померещился, и в моем утверждении нет ни капли провинциального патриотизма или преувеличения. Вполне допускаю, что наряду с ним есть и другие региональные векторы, точно так же подвергнутые несправедливому замалчиванию. Все это еще дожидается своих исследователей, а я могу лишь указать на существование крупного и никак не отрефлексированного комплекса проблем.
        Последнее десятилетие прошлого века ознаменовалось, в частности, сдиранием и деструкцией литературного мицелия и в Латвии, и в России, и на постсоветском пространстве в целом.
        А на личном плане для многих, слишком многих жизнь на долгие годы превратилась в борьбу за выживание, для иных безуспешную. Недавно умерший в Москве А. Ивлев рассказывал мне в середине девяностых годов, что он живет на двадцать сантимов в день, это цена буханки хлеба. Публикация даже первой книги оказалась для большинства несбыточной мечтой. Лишь за несколько месяцев до смерти О. Золотова вышел его сборник стихов, изданный энтузиастами на деньги Фонда культурного капитала.
        За считанные годы резко возросла мобильность русских литераторов Латвии. В. Михайлов, В. Тепляков, О. Челюканова, А. Левкин и В. Руднев стали москвичами. В. Френкель живет в Израиле, С. Варяжцев в Швеции, Э. Варламова-Кальки в Великобритании.
        И все же по русской пустыне Латвии до сих пор гуляют своеобычные и колоритные образцы литературной фауны. Взять тех же А. Гарроса и А. Евдокимова, удостоенных премии «Национальный бестселлер» за роман «ГоловоЛомка» в 2003 году. Гаррос уехал в Москву и публично вспоминает пустынную Ригу с брезгливостью. А осиротевший пустынножитель А. Евдокимов этим летом издал новый и очень яркий роман «ТИК. Тайная История Кино».
        До сих пор шла речь о достаточно узком и локальном процессе. Попробую сменить ракурс и расширить поле зрения.
        Готов допустить, что действительные масштабы культурной деградации постсоветского социума не так велики, как принято считать по внешним признакам. Здесь я не эксперт, а просто не слишком информированный оптимист. Но эрозия и дезинтеграция мицелия культуры на всем постсоветском пространстве в девяностых годах ХХ века очевидна и огромна. Оказалось, нет надобности целенаправленно разрушать органы циркуляции и воспроизводства культуры в социуме. Достаточно их оставить в небрежении, чтобы получить катастрофические результаты.
        Однако в последние годы наметились небольшие подвижки к лучшему.
        Произошла смена поколений и, соответственно, шкалы ценностей. Недавно я прочел в журнале «Эксперт» исследование молодежной блогосферы. Оказывается, сегодняшние молодые россияне скептически относятся к культу материального преуспеяния, очень высоко ценят индивидуальную свободу и равнодушны к массовой культуре. Маятник качнулся.
        Появилось новое, небывало мощное средство социодинамики культуры. Я имею в виду интернет. Быстро сформировалась мощная грибница так называемой сетературы, интернет-версии литературного процесса. Это и издательство, и отдел критики, и литобъединение в глобальном масштабе, с практически мгновенной реакцией. Время покажет, насколько плодотворно это беспрецедентное подспорье для начинающего писателя.
        Но уже сейчас много латвийских (и не только латвийских) молодых авторов стали завсегдатаями русского литературного портала www.snezhny.com. Недавно этот интернет-проект расширился, включив в себя литературный клуб и книжное издательство, выпускающее коллективные и индивидуальные сборники.
        Показателен пример поэта Е. Орлова. Лет до сорока он писал для себя, в стол. За последние годы он увлекся сетературой, написал много нового, усовершенствовал свой стиль, приобрел авторитет на самых видных поэтических порталах, наконец, напечатал свой первый сборник.
В заключение хочу процитировать хорошо известные слова Уильяма Фолкнера: «Мир не знает ни одного безвестного Шекспира или Мильтона».
        Попадись эта фраза на зубок последователю Карла Поппера, она окажется абсолютно ненаучной, ибо противоречит принципу фальсификации. Ведь мы никак не можем обнаружить факт, который бы опроверг это утверждение.
        Однако афоризм Фолкнера хорош уже тем, что внушает надежду.
Вот на этой оптимистической ноте позвольте мне закончить.
Благодарю за внимание.