«Русский мир и Латвия: культурная люмпенизация или гуманитарная культура?»

Мирослав Митрофанов

Заметки на полях

Культура для леопарда

  Академик Лихачев писал, что смысл существования любой нации заключается в поддержании соответствующей национальной культуры. С академиками, да еще безукоризненно порядочными и уже, увы, покойными, хотелось бы всегда соглашаться. Но в данном случае нельзя. Определение страдает интеллигентским идеализмом. Дмитрий Сергеевич в данном случае уподобился восторженной гимназистке, которая решила, что смысл жизни леопарда заключается в явлении миру прекрасной пятнистой шкуры. На самом деле шкура лишь помогает зверю реализовывать свои подлинные основные функции – охотиться, поддерживать гомеостаз, отличаться от чужих и привлекать себе подобных в целях продолжения рода.
         Нация – это хищная тварь. Она охотится, нежится, переваривая сожранное, и размножается, осуществляя всяческую экспансию. Говорят, что в постиндустриальные времена давление нации на реальность ослабевает. Может быть, где-то оно и так. Но события последних 20 лет в той части света, где нам суждено жить, показали, что хоронить нацию рано. Зверь жив, прожорлив, агрессивен и не думает сдаваться глобализации. И национальная культура, какой бы восхитительно прекрасной, яркой и нежной она бы не была, продолжает служить нации в отправлении ее приземленных функций, а не наоборот.
         Государственный аппарат является производным нации. С какого-то момента он живет жизнью, параллельной жизни общества, которое его породило, и которому он должен служить. Он и служит, но не всем частям общества одинаково. После гибели коммунистической системы, возникшие на его обломках национальные государства чаще следовали либеральной социальной модели. Во всяком случае, наша Латвия пошла по пути наиболее радикального либерализма. Номинально это означало максимальный отказ от государственного регулирования. Однако в реальности, государство максимально устранилось только от помощи слабым членам общества, перейдя на интенсивное обслуживание потребностей элиты. Все девяностые годы элита приватизировала и расхищала государственную собственность. Государство определяло очередность и прочие внутренние правила растаскивания национального достояния, а далее защищало вновь приобретенное имущество. В сфере престижных и денежных профессий государство помогло монополизировать доступ в руках немногих представителей той же элиты. Тот же процесс произошел и в политике – власть, и даже возможность влиять на власть, оказались сконцентрированы в руках малой части общества.
         Косвенным результатом латвийского элитаризма стало масштабное вымирание людей, не принадлежащих к элите. За десять лет вымерла десятая часть населения страны. Считать ли это преступление элиты против собственного народа? Если говорить о каждом представителе элиты отдельно, то, безусловно, проявленное равнодушие к слабым соотечественникам, в частности – уход от уплаты налогов во времена нищенских пенсий и пособий – является и грехом и преступлением. Но эти понятия существуют на человеческом уровне, там, где есть душа, совесть и остветственность перед Богом. Однако на животном уровне, на уровне популяционной регуляции не существует ни морали, ни понятия греха. Здесь действуют животные законы, диктующие допустимость и даже необходимость отказа сильных от помощи слабым во времена, когда популяция, стая, племя проходит жестокие испытания. Когда эти времена заканчиваются, рождаемость увеличивается и народ компенсирует свои численные потери. Про жертвы принято не вспоминать.
         Латвийская элита выжила и укрепилась за счет того, что умертвила часть народа. Именно элита восстановила национальное государство, и она же наиболее заинтересована в вечном (насколько это слово применимо для нашего временного мира) существовании консолидированной нации. И та же элита является гарантом сохранения статус-кво, в том числе и в монопольном положении, которое она занимает ныне в экономике, в престижных профессиях и в политике. Однако было бы не правильно считать, что элита – некая паразитическая надстройка. При стабилизации обстановки элита все же начинает заботиться о своем народе.
         Одним из инструментов сохранения и воспроизводства элиты служит национальная культура. Причем именно национальная, а не какая-то «общечеловеческая» или глобальная. При взгляде из дня сегодняшнего общечеловеческой культуры вроде бы, как и не существуют. А глобальная масс-культура считается, и не без основания, – грубым посредником в осуществлении западного, в основном, американского политического влияния. В условиях глобализации европейские национальные государства продолжают развивать свой вариант культуры. Национальная культура восточноевропейских государств – это часто компромисс между полуживыми фольклерными элементами, искусственными мифами и местными репликами на европейскую и американскую моду нескольких волн. Культура имперских наций имеет более сложную природу, но и она держится на неком общественном договоре, или «заговоре» элиты, относительно того, что считать национальной культурой.
         Инструментальное назначение национальной культуры состоит в задании параметров и стандартов, жестко регламентирующих доступ в национальную элиту. Конечно, знание латышских дайн, исторических мифов, искусственного эпоса о несуществовавшем герое и сотен народных песен никому не гарантирует ни материального благополучия, ни власти. Укорененность в латышской национальной культуре, воспитание в ее традициях является гарантией лишь опознавания в качестве «своего» в мультикультурном и двуязычном обществе. Принадлежность к латышской культуре является недостаточным, но необходимым условием для карьерного старта в системе государственного управления, в престижной профессиональной среде и в политике. В силу этнических пропорций населения страны, особенностей менталитета русского меньшинства и странностей образовательной системы барьер, заданный принадлежностью к латышской культуре на данный момент эффективно сокращает количество «кандидатов в элиту». Вы будете смеяться, но мы в парламенте были свидетелями серьезного обсуждения на тему, насколько хорошо один из немногих русских руководителей департаментов исполняет латышские народные песни. За последний год в Сейм не поступило на утверждение ни одного кандидата в судьи или в министры, который не был бы этническим латышом. Есть лишь один нелатыш во всех четырех латышских фракциях парламента. С точки зрения качества административного управления, недискриминации и абстрактной «общественной пользы» такое отношение выглядит неправильным и оскорбительным по отношению к многочисленному русскому и другим меньшинствам. С точки зрения ограничения доступа в элиту, действия латышских политиков и чиновников вполне логичны. А вот сетования прекраснодушных русских интеллигентов на то, что латышское государство не поддерживает русскую культуру, выглядят смешно. Боливар не вынесет двоих. Одной стране не нужны ни две элиты, ни широкий доступ в единственную существующую. Вот почему государство развивает только латышскую культуру, и вот почему эта культура остается откровенно этнической и элитарной.
         Впрочем, говорить о том, что Латвийское государство не поддерживает русскую культуру, не совсем справедливо. Существует рудиментарное чудо – Театр Русской драмы, которому до вымирания поколения латышей, понимающего по-русски (еще лет двадцать), закрытие не грозит. Но этот театр исключение. В стратегической сфере, от которой зависит воспроизводство русской культуры в Латвии – в области образования, государственная политика бескомпромиссно направлена на удушение, сворачивание и латышизацию.
         В то же время, если у отдельного индивидуума или их группы проявляется четко выраженный запрос на разовую государственную поддержку русской культуры, то помощь государства абсолютно не исключена. Скажем, если организуется группа родителей и просит у самоуправления открыть русский класс, то при соблюдении количественных требований и процедуры запроса, класс, наверное, откроют. Или, если какой-нибудь минимально приличный литератор просит у государственного Фонда культурного капитала оплаты издания своей книги, то при стечении благоприятных обстоятельств частичное финансирование он получит. Однако если в течение 5 лет ни один русский автор не попросит денег на издание своей работы, то никто этого не заметит, и не полетят ничьи головы в чиновничьем аппарате. А вот, если что-то подобное произойдет с латышской литературой, то будет и скандал, и анализ, и оргвыводы. То есть поддержка русской культуры носит реактивный и фрагментарный характер, в то время как латышской – активный и системный.
         К чему все эти «заметки на полях»? К тому, что судьба русской культуры Латвии зависит в первую очередь не от отношения к ней существующего государства, а от самоопределения русского меньшинства. Если русское меньшинство (русская община) признает свое наличие и согласится с наличием в своей среде собственной национальной элиты, то тогда русская культура будет востребована в качестве инструмента воспроизводства и воспитания этой элиты. Толпе же эмигрантов объединяющая культура не нужна – им достаточно индивидуального выбора между национальной культурой государства, в котором они живут, и культурой страны, с которой они связаны языком и историческим происхождением. Если в Латвии, наконец, появится институциированное русское меньшинство, то неизбежно возникнут и государственные или негосударственные инструменты для стандартизации и развития его культуры.
         В отличие от классического спора, «что было раньше курица или яйцо», спор о приоритете культуры или нации решается однозначно. В пользу леопарда.