КРУГЛЫЙ СТОЛ

«Русский мир и Латвия: культурная люмпенизация или гуманитарная культура?»

30 июля

Юрис Розенвалд
профессор, доктор политологии, ЛУ

        Вопрос о соотношении люмпенизации  и гуманитарной культуры следует, как мне представляется,  рассматривать в рамках  более общей проблемы идентичности. Кто такие русские в Латвии?  Это скол великой русской нации или  же общность, претендующая на более или менее самостоятельное развитие?  Каково в последнем случае должно быть соотношение между  самобытностью, «самостийностью» русской культуры в Латвии и ее взаимодействием с другими культурами, прежде всего – латышской?   
        Для начала  важно ответить на вопрос, как сформировалась идентичность русских в Латвии. С одной стороны, длительные традиции русской гуманитарной культуры в Латвии не подлежат сомнению, но,  с другой стороны, в последние годы советской власти на основе культурной самоидентификации она не формировалась, по крайней мере – не в первую очередь.
        Идентичность русских и в Латвии и на всем пространстве бывшей Российской империи и СССР, как ее наследника, исторически формировалась иным образом, чем, скажем, преимущественно этническая идентичность латышей. В моем понимании российское государство  формировалась не на основе этнического  принципа. Формирование России как государства создало русскую нацию, а идентичность русских, в свою очередь,  была по преимуществу государственной идентичностью с явным преобладанием социально-экономических вопросов. Сравните две вещи. Гости Москвы знают, что в московском метро есть станция «Багратионовская». Всем известно, что Петр  Багратион был  грузином. Кому могло бы в XIX веке придти в голову сказать, что его принадлежность к грузинскому этносу – это нечто  предосудительное?  Он был царской крови, православного вероисповедания, российский генерал, герой Отечественной войны 1812 года. Вопрос был не в этнической принадлежности –  православие и служение государству российскому было важнее. Сравните это с  недавними розысками в российских школах детей с грузинскими именами и фамилиями...   Времена меняются, меняется структура русской идентичности, и в соответствующей  ситуации это используется власть предержащими в своих интересах.
        Преобладание  «государственной»  самоидентификации над чисто этнической парадоксальным образом  сыграло свою положительную роль в недавней истории Латвии, в том, что переход к независимой латвийской государственности произошел мирным путем, хотя  удельный вес латышей в  населении Латвии в конце 80-х едва переваливал за  половину и они были меньшинством во всех крупных городах. Напомню, что весной 1991 года в Латвии проходил референдум, на который был вынесен вопрос: «Желаете ли  вы демократической и государственно независимой Латвии?» В нем участвовало почти 88% избирателей и почти 74% ответили «да».  Легко посчитать, что за счет одних только латышских голосов такой результат был бы  невозможен. То есть какая-то часть русских пришла на избирательные участки и сказала – да, мы хотим независимой Латвии. Почему они этого  хотели?
Вот если бы мы представили, что сознание латвийских русских тогда определялось прежде всего  этническими факторами,  скажем,  вопросами сохранения русской культуры и образования на русском языке,  был бы результат таким же?   Мое объяснение таково, что в конце 80-х и начале 90-х гг. мирный переход к независимости Латвии стал  в значительной степени возможен потому, что культурные вопросы для  подавляющего большинства русскоязычного  населения  Латвии отступили на второй план перед  социально-экономическими вопросами.  Мне кажется, что большинству русского населения в Латвии в то время казалось, и вполне справедливо, что  в маленькой Латвии порядок навести можно быстрее, чем в огромной России.  Эти ожидания  в значительной мере оправдались, по крайней мере  в Латвии  не существует серьезных различий между русскими и латышами в социально-экономическом плане, другое дело, что сейчас русских в Латвии волнуют другие вопросы – язык, образование, политическое участие и т.д.  Конечно, свою роль сыграли и щедрые (к сожалению – забытые после августа  1991 года) обещания латышских политиков, тем не менее именно доминирование социально-экономического аспекта в самосознании русскоязычного  населения Латвии удержало его большинство  от активного участия в акциях Интерфронта и заставило занять по отношению к  стремлениям  Народного фронта позицию, которую можно сформулировать словами «пусть они (латыши) играют в свои игры».
        В середине 90-х годов ситуация изменилась. Русские в Латвии (да и в других бывших республиках бывшего СССР) ощутили себя не как привилегированную группу, каковой они несомненно являлись в «союзе нерушимом республик свободных», а как меньшинство, которое должно бороться за свои  права. Именно это привело к усилению этнической компоненты латвийского русского самосознания, которое, в частности, проявилось в протестах против школьной реформы. Вопрос в том, каков «вектор» этой этнической компоненты, является ли она  конструктивной, созидательной, или же  вся ее энергия направлена на размежевание и противостояние.
        Именно в этом контексте, я думаю, можно рассматривать вопрос о люмпенизации культуры. Это вопрос ориентации культуры, соотношения в ней массовой культуры, «ширпотреба», с одной стороны, и ценностей  «высокой», гуманитарной культуры – с другой. На сайте гуманитарного семинара в одной из статей говорится, что культура не может быть люмпенизированной. Может! Я слово «культура» употребляю в том, далеком от нормативных элементов, понимании, которое характерно для социальных наук. Культура – это не то, что в Доме культуры или театре. Культура – это совокупность неврожденных, небиологических форм регулирования человеческого поведения. Как Маркс когда-то писал, вы можете свой голод утолять, зубами и пальцами отхватив кусок мяса, а можете – вилкой, ножом и салфеткой. То есть вопрос в том, что стоит между нами как биологическими существами и окружающим миром. В этом смысле, конечно, может быть люмпенизированная культура, когда реакции большинства формируются на основе  стереотипов массовой культуры, которые, кстати, тяготеют быть интернациональными, так что этнический элемент неизбежно отступает на второй план.   При этом следует иметь в виду,  что люмпенизация – это серьезная проблема  для всей латвийской культуры, в значительной мере она является оборотной стороной  капиталистического преобразования общественных отношений. Снизился престиж многих профессий, в том числе – связанных с воспроизводством, сохранением и передачей культурных ценностей, упал  уровень школьного образования. В то же время мне кажется, что  для русской части латвийского населения   проблема люмпенизации стоит острее, чем, скажем, для латышей.  Причину этого я вижу в  том, что можно назвать степенью укорененности и чувством принадлежности.  Для среднестатистического латыша  Латвия кроме всего прочего  – это земля его предков, это «единственное место...» и т.д. и т.п., что создает совокупность культурных реакций  на окружающий мир,  ассоциаций, привязывающих человека к окружающим его пейзажам, домам, лесам, рекам, озерам, с ними связанным традициям, историческим событиям, легендам, песням и анекдотам. Вследствие этого восприимчивость к культурным стимулам у него выше, чем у среднестатистического русского, живущего в Риге, Лиепае или Олайне, но, зачастую, имеющего весьма смутное представление об остальной Латвии как культурной среде.   Для обоснования моих утверждений сошлюсь на беспрецедентный уровень политической мобилизации латышской  части населения Латвии во времена «песенной революции», который был вызван прежде всего культурными факторами. Конечно, многое изменилось с тех пор, но значительная роль культурных факторов в детерминации поведения латышей сохранилась до сих пор.
Именно  формирование укорененности и чувства причастности  в культурном и, что не менее важно – в политическом  смысле является одним из важнейших путей преодоления тенденций люмпенизации.  На языке государственной политики это обозначается словом  «интеграция», которое, правда, в последнее время не очень-то жалуют как в русской, так  и в латышской среде. И дело тут, очевидно, в том, что по незнанию или с умыслом интеграция часто отождествляется с ассимиляцией. Тем не менее именно интеграция как формирование нового целого, в котором составляющие его части сохраняют известную самостоятельность, но, тем не менее, связаны между собой общими ценностями, каналами  взаимного общения, взаимной заинтересованностью и, что важно в контексте этой дискуссии – взаимопроникновением культур.  История Латвии послевоенного времени свидетельствует о том,  что при вышеупомянутых крайне неблагоприятных для латышей демографических пропорциях  их «спасательным кругом» оказалось доминирование в сфере культуры и искусства, а наиболее интересные тенденции в сфере латвийской русской культуры тем или иным образом вырастали из продуктивного взаимодействия с латышской культурой.   Я бы, наверное,  выглядел  безнадежно далеким от реальной жизни мечтателем, если бы утверждал, что сегодня  русские и латыши  в Латвии (в том числе – латышские и русские деятели культуры) полностью готовы к участию в этом процессе взаимной трансформации, но  я глубоко убежден, что у нас нет другого пути и надеюсь, что разговоры о двухобщинном государстве, равно как и лозунг «латышской Латвии», так и останутся на вооружении незначительных радикальных групп.
        Тем не менее  следует назвать две тенденции, которые приходят в противоречие с идеей интеграции. Первая непосредственно связана  с темой  нашей дискуссии.  Как показали исследования  моих коллег-социологов,  налицо бросающаяся в глаза разница между латышскими и русскими средствами массовой информации в освещении   даже  такой далекой от политики сферы  как  художественная культура.  Создается впечатление, что   речь идет  о двух различных и между собой никак  не связанных рядах событий, при этом «русский» ряд связан с Латвией, как правило, через Москву. Попробуйте, для примера, найти  в  последних номерах (за понедельник 30-е июля) «большой тройки» русских газет Латвии хоть строчку о фестивале хоров  „Muzikas iedvesmas lauks”, на который съехались хоры из нескольких европейских стран и Латвия благодаря ему, возможно, станет зачинателем  новой всеевропейской культурной традиции. Вечером 28 июля на берегу Даугавы недалеко от затопленного  Стабурагса состоялся заключительный концерт с участием около четырех тысяч хористов. Первая  часть концерта почти полностью состояла из музыки других европейских стран, так что это ни в коей мере не было чисто латышское мероприятие.  Но никакого интереса у  ведущих русских журналистов Латвии это событие не вызвало – «большая тройка» его дружно проигнорировала.  Для  «Телеграфа» главными культурными событиями Латвии за прошедшие выходные стало интервью Павла Чухрая и обещанные российским фондом сенсационные выставки современного искусства,  «Вести сегодня»  упоминают  джазовый фестиваль  „Saulkrasti Jazz 2007” и перепечатывает из «Шпигеля»   пространное интервью А. Солженицына, а «Час» посчитал, что ничего достойного в культурной жизни Латвии за исключением  «Новой волны» не произошло.  Этому апофеозу постсоветской массовой культуры, который по сути своей не связан  ни с Латвией, ни с русской  гуманитарной культурой и с одинаковым успехом  мог бы происходить в Тьмутаракани, Тимбукту или  Ташкенте,  «большая тройка» отводит первые полосы. О какой укорененности и  чувстве причастности здесь можно говорить?
        Вторая тенденция  связана с политической интеграцией. Налицо замедление темпов натурализации.  Натурализация – это возможность влиять на происходящее в Латвии в рамках демократического политического процесса, это мощное средство «укоренения» и формирования чувства причастности, которое отвечает стратегическим интересам и латвийского государства и русской общины.  Еще  осенью  2006 года политолог Илзе Островска в интервью газете «Час» 30 октября 2006 года  на вопрос о том, пустят ли русских в ближайшее время к власти, справедливо ответила: «все зависит от того, сколько за них голосует».  Можно, конечно, продолжать рассуждать о том,  как латвийских русских «кинули»  15 октября 1991 года  и насколько это было несправедливо, но ясно, что возвращения к идее «нулевого варианта» не будет, и для  сорока процентов латвийских русских путь к политическому участию лежит через натурализацию.  И способность презреть  недостаток  непосредственных материальных стимулов натурализоваться и  сделать это   «идеи ради» –  это  шаг в сторону «высокой» политической культуры.