Гарри Гайлит

Мы русские,
если живем не в России?

       На XXV чтениях рижского Гуманитарного семинара речь шла о люмпенизации культуры и развенчании русских мифов, о народе и государстве. Гвоздем программы был профессор из МГИМО, член европейского бюро НТС Андрей Зубов. Пять часов он держал круговую оборону переписывания русской истории. Защищать ему было что – идею персоналистского подхода. Так, например, самым большим злом в истории России он считает крепостное право, потому что не соблюдались права человека.
       Историю, оказывается, надо заново писать с одной-единственной точки зрения – ущемляется или не ущемляется человеческое достоинство. Тогда любая карта ляжет правильно. Отчасти это верно, культуру и историю делает человек. Коснулись и проблемы русского нацменьшинства в Латвии. Но в общем контексте это прозвучало смешным диссонансом.
       В Латвии есть монолитные этнические группы, которые можно считать нацменьшинствами из-за их стремления сохранить свою национальную народную культуру. С русской диаспорой во всем мире дело обстоит иначе. Почему у меня, например, язык не поворачивается называть русских в Латвии общиной? Потому что в отличие от поляков, евреев, литовцев и кого угодно, русские в Латвии неимоверно разобщены.
       Общины нет как таковой. Роднят их и составляют основу их мировоззрения и самосознания – символы вовсе не национальной, а интеллектуальной культуры.
       Задумайтесь и ответьте себе на простой вопрос. Вы, он, она, они – в смысле окружающие и близкие вам по духу, языку и культуре русские люди – представляют собой национальное меньшинство? Нет, конечно, ответит каждый, это в лучшем случае какое-то недоразумение. К тому же посягающее на человеческое достоинство. Может быть, для того даже придуманное, чтобы задеть самолюбие и унизить. А русские меж тем рады стараться уже сами себя так называют.
       Нацменьшинство как понятие вообще – пережиток прошлого века. В условиях глобализации в развитых странах стираются национальные границы, а мы наоборот взяли за моду так называть себя. Этого делать не надо еще и потому, что понятие «русский человек» давно не связано с национальностью. Я, например, считаю себя русским человеком, хотя в паспорте записан латышом. Эренбург был русским писателем, а не еврейским. Как, например, Пикассо – французом, а не испанцем и т.д.
       Это раньше человек считался русским, потому что говорил по-русски. Теперь наоборот – мы говорим по-русски, потому что мыслим категориями русской культуры, невзирая на свое происхождение.
       Многие сегодня засомневались, какие же мы русские, если живем не в России? Там все иначе, там идут непонятные нам политические процессы... Но при чем тут политика, если важны культурные ориентиры? Для самоидентификации главное – это идеалы, культовые установки и, наконец, язык общения. У нас этот язык русский. И тут совершенно не важно, что кто-то норовит зачислить русских в нацменьшинство. Важно только одно – кем мы себя видим. А видим мы себя сыновьями и дочерьми – нет, не России, а русской культуры. Которую, между прочим, как и русский язык, всегда принято было считать великой и могучей. Ну какое же мы нацменьшинство?
       Принадлежность к «русскости» – это феномен культурный. И он должен возвышать человека. Если, конечно, под культурой понимать в данном случае не столько обычаи и традиции (способные, между прочим, действительно люмпенизироваться), сколько высочайшие достижения нашей духовной деятельности и их обратное влияние на нашу же жизнь. Важен этот двусторонний процесс постоянно поддерживать, этим русские всегда и были живы. А что кому-то взбрело в голову назвать их нацменьшинством... В крайнем случае можно согласиться с наличием такого юридического термина. Но много ли лексики в области юриспруденции мы употребляем в обыденной речи? Вообще, коль на то пошло, тут, наверное, стоит вспомнить хрестоматийное блоковское – мы не рабы, рабы...