Выступление Максима Шевченко
26 октября 2007 г.
на расширенном заседании
Совета гуманитарного семинара

Русский XX век – Рефлексия опыта

       Мазур:
       Дамы и господа!
      Завтра открываются XXVI Чтения гуманитарного семинара, в которых примет участие главный редактор политико-философского журнала «Смысл», автор и ведущий программы "Судите сами", член Общественной палаты РФ Максим Леонардович Шевченко. Пользуясь случаем, перед выступлением М.Л. Шевченко, посвященным русскому XX веку, мне бы хотелось вспомнить несколько мыслей о России Владимира Вениаминовича Бибихина.
       Для русского философа Владимира Бибихина тема России, ее истории была глубоко продуманной философией. В книге «Другое начало», Россия представлялась В. Бибихину не нацией, а исторической задачей. Русские с самого начала – не самоназвание народа, а имя исторического предприятия. В «Законе русской истории» В.В. Бибихин реформы Петра I подверг феноменологическому анализу с точки зрения исторического проекта, в который было включено множество народов России как добровольно, так и насильственно. Смысл усилий подобен тому, что случилось в европейском Ренессансе – восстановление человека в его внутренней полноте. Отношение к России как историческому предприятию В.В. Бибихин переносил и на ХХ век. Поэтому доклад М.Л. Шевченко, надеемся, будет перекликаться с тем, что продумано русскими мыслителями в ХХ веке.
       Тема сегодняшнего выступления Максима Леонардовича Шевченко: «Русский ХХ век – рефлексия опыта».

       Шевченко:
       Итак, тема: «Русский ХХ век – рефлексия опыта», поскольку русский опыт я воспринимаю как ключевой опыт ХХ века. Русский я воспринимаю в двух ипостасях, на двух уровнях: первый – это слово «российский», которое имеет государственное измерение. Слово «русский» – это опыт цивилзации, опыт государственности, опыт интернационального проекта, сформулированного на русском языке. Напомню, что «негры преклонных лет учили русский только за то, что им разговаривал Ленин».
       Поэтому слово «российский» здесь не совсем подходит. «Российский» – это скорее бюрократический термин, который описывает пространство собирания налогов, а не пространство созидания смыслов. И хотя до революции синодальная церковь называлась синодальной и кафолической, российской церковью, слово «российская» там присутствовало. Для меня это слово имеет отношение к формальным определениям государственного.
       Второе измерение «русский» это, конечно, этническое измерение, которое менее существенно, поскольку быть русским, это мой основной тезис, значит находиться в рамках русского проекта, русского мира, русского исторического опыта. Это, прежде всего, находиться в рамках политического, исторического проекта, разделять определенную проблематику, принимать или сражаться против нее, по крайней мере, принимать ее всерьез в системе русских смыслов. Русские смыслы были сформулированы вполне аутентичными русскими.
       Русское пространство, если составлять параллель с марксизмом, включало три основные, доминантные вещи – это внутренняя рефлексия, дистанциальное, особое внимание к внутреннему миру человека, проблематике добра – зла, греха и особенно проблематике совершения зла.
       Зло в известной работе Н. Бердяева «Диалектика божественного и человеческого» сформулировано не в самом лучшем виде, гораздо нагляднее формулировки о добре и зле, конечно, в школе Ф. Достоевского и в той интерпретации Ф. Ницше, которая в русской культуре и в русском мироощущении создали достаточно оригинальную форму и явились одной из основ того, что называется русским большевизмом, что, на самом деле, не вполне корректно называть марксизмом. Русский большевизм является автохтонным, изначально исходящим из глубины русской истории и русской проблематики философии и политических явлений, поэтому большевизм – историческое явление.
       Второе – это, конечно, совмещающееся с первым, испытание человеческой бездны. Помните, когда-то русский писатель Ф. Достоевский словами своего героя – Ивана Карамазова, довольно четко высказался о русском человеке: "Широк человек, надобно бы сузить".
       Это также внимание к вопросам этики. Тут многое можно, конечно, назвать. Это и народное правдоискательство, народная этика, которая выражалась в деятельности так называемых сектантов. Одним словом, и вы знаете, до революции – старообрядчество, что меня особенно в нем привлекало, было отгорожено от государственного строительства.
       Особенно прекрасно протоиерей историк Зеньковский показал в «Истории русского старообрядчества», что старообрядчество приводило к поиску, созданию такого социального контекста, который был не формализирован никак на уровне государственного строительства и который явился во многом основой русского социального миропонимания, мироустройства.
       К началу ХХ века старообрядцы составляли, я обычно тут смешиваю с ними духовных христиан, штундистов, баптистов, хотя это разные вероисповедения, официально до 30% населения страны. Неофициально сектантов было даже больше через сочувствующих, через тайные сектантские губернии типа Воронежской, Рязанской, Тамбовской. Они производили порядка 80% промышленного продукта страны. И, естественно, старообрядцы были одной из самых активных групп, участвовавших в социальном строительстве России.
       Наиболее ясно сформулировал, выразил искание этого круга людей Лев Николаевич Толстой. Этическое учение Толстого, нравится оно или не нравится, я сейчас его не оцениваю, так вот этическое учение Л. Толстого пропустило через себя огромный пласт русской интеллигенции. Русская интеллигенция интерпретировала толстовские идеи, так или иначе действовала в том же проблемном поле.
       Третья составляющая русского пространства – внутренняя проблематика святости, духовной и физической жертвы. Она берет истоки в монашестве, в святоотеческом внутреннем делании. Я имею в виду не официальную, не иосифлянскую традицию, а скорей традицию нестяжательскую, которая идет от исихастского, внутреннего выстраивания личности, понимания греха и внутреннего становления личности, способности страдания. Исихастский подвиг очень важен для понимания русского, русской культуры вообще, русской ментальности, русского самосознания.
       На мой взгляд, все эти три составляющие явились в трагическом надломе русского мира ХХ века, в его порыве, и как молния разорвали историю человечества русской революцией. Опыт ХХ века, это, конечно, прежде всего, опыт русской революции. Вне русской революции не понять ХХ век и все, что с ним связано. ХХ век – это не только опыт большевизма, это и опыт русской эмиграции, и опыт Второй мировой войны, и опыт второй волны русского коллаборационизма, это опыт тех солдат и бойцов Красной армии, которые шли и сражались за СССР, несмотря на то, что пережили коллективизацию, голодомор, истребление.
       Русские люди эпохи революции не были тупыми животными, как иногда их пытаются представить. Они шли, совершенно искренне умирали за светлое будущее. А мой дед, который был пытан на допросах дважды, в 1925 и 37-х гг., закончил войну капитаном Красной армии. Он стал обладателем двух орденов, в партию вступил в 1943 году на войне, уже будучи сорока с лишним лет отроду, честно служил той стране, которая была страной-победителем, и стране, которая явила невиданный в истории проект социального устройства, который, безусловно, был русским проектом.
       Русский проект часто сравнивают с немецким проектом. Хотя идеи марксизма и социализма приписывают русскому проекту, но идеи Маркса, Бебеля и Каутского, даже Гегеля, несомненно актуализировались в судьбе немецкого народа, в немецком пути. Немецкий путь, в значительной мере деградировавший во второй половине ХХ века, потерпел серьезное историческое поражение .
       Русский путь и русский вызов не потерпел поражение. Русская революция была единственной исторически победившей революцией. Ни Английская, ни Французская буржуазная революции не смогли победить, т.к. они закончились реставрацией, т.е. восстановлением старых порядков. А Французская буржуазная революция 1789 г. завершилась оккупацией Франции теми державами, которые способствовали реставрации династии Бурбонов. Последующую модернизацию во Франции XIX века несправедливо связывают с европейскими революциями 1830-х и 1848-х гг.
       В отличие от русской революции, европейские революции по сути представляли дележку общественного продукта между аристократией и буржуазией. Английская революция потерпела поражение со смертью Кромвеля, когда на трон вернулся Стюарт – младший брат короля Карла II.
       У русской революции никакой реставрации, естественно, не было. Она исчерпала себя в инерции своего движения. История русской революции – это тема отдельная, о ней очень много написано в эмиграции, в левой эмиграции и в правой эмиграции, антисоветской эмиграции. Она себя исчерпала, потому что русские и те народы, которые связали свою судьбу с русскими, сделали столько за такой короткий промежуток времени, сколько, наверное, не сделал никто другой.
       Русская революция явила удивительный в истории проект социальной и политической мобилизации. Можно только представить себе, что было бы, если бы уникальное историческое предприятие в России не осуществилось. Всякий жесткий проект диктует рамки и рассматривает человека как ресурс.
       Но я знаю точно, что страна изменила свой облик кардинально. Она поменяла его ни к лучшему, ни к худшему. Как социальный эксперимент революция стала первым фактором русского ХХ века.
       ХХ век – русский век, потому что именно русский смысл задавал основной ход идей этому опыту. Потому что советская, в конце концов, которая сначала в 20 – 30-е годы пыталась изжить все русское из самого понятия революционного движения.
       Потом власть поняла, что теряет базовую составляющую собственной безопасности. Советский эксперимент мог прекратиться уже в 1935 году, потому что интернационализм и троцкизм, которые господ-ствовали в стране на политическом уровне, выдавливали русский смысл в низы. Все то, на чем основывался 1917 год, изживалось.
       На мой взгляд это и было причиной, в частности, того социального переворота, связанного с политическими репрессиями, которые возникли в стране в конце 30-х годов.
       Произошла смена парадигмы, трансформировавшими власть. Власть ставила на другое, на виртуальное, может быть потому, что народ уже устал к этому моменту от того напряжения, к которому его призывали. Последним тотальным напряжением народа была Вторая мировая война, когда власть его могла поднять на такой массовый проект. Народ поднялся. Это был совсем не народ рабов.
       Нам часто говорят, что вы должны сейчас покаяться. Ничего подобного. Мой дед был белорусским крестьянином, сыном пастуха, сыном солдата, родившегося на окраине Беловежской пущи белорусской деревни. Он закончил свою жизнь профессором двух университетов, причем не по истории КПСС, а по методике преподавания физики. Физика – нормальная дисциплина, в которой не надо было писать доклады о том, как строятся профсоюзы в Сирийской Арабской республике.
       А мой второй дед родился в глухом украинском городке, тоже стал профессором, открыл целую отрасль в геофизике, в геологии. Я не знаю, не уверен, что подобный социальный лифт существовал в Российской империи.
       Мне приводят в пример М. Ломоносова. Некорректный пример. Во-первых, М. Ломоносов из среды поморов, а русские поморы – это не крестьяне, поморы в XVIII веке были воинами и мореплавателями. Они жили на Севере и представляли собой элитную касту. Поэтому когда М. Ломоносов шел в Москву, он шел не как представитель глубинного крестьянства, а как помор.
       Никаких шансов у крестьянина подняться по социальной лестнице до революции не было. Первым вестником крестьянства на высоком уровне был Г. Распутин, да и то из Сибири, – это не вполне адекватная среда для понимания крестьянской массы. Огромные пласты были подняты русскими ХХ века.
       Как жили люди? Здесь в аудитории есть люди старшего поколения. Меня всегда интересовала жизнь разных поколений русских людей, и, конечно, у вас социальная память богаче, чем у меня. Хотя я еще застал 70 – 80-е годы, в свои 42 года я тоже еще кое-что помню. Как жили люди довоенного и военного поколения?
       Сказать, что советский народ был нацией рабов, значит глубоко оскорбить многих очень достойных, прекрасных, честных, порядочных людей, которые ощущали себя, как это ни парадоксально для современного поколения, свободными людьми.
       Перелом в оценке и отношении к старшему поколению произошел на рубеже 90-х гг. Где-то было ощущение исторической усталости на уровне рефлексии, русской интеллигенции – в первую очередь. Естественно, усталость оправданная, разумная. Я бы рассматривал перелом в настроении по отношению к прошлому в исчерпанности советского проекта.
       Попытки материализации русского проекта на конкретном историческом и человеческом материале завершились в 1991-м году. Извините, 1991 г. – это тоже великий русский опыт, его нельзя связывать с поражением России в “холодной войне”. 1991-й год – это покаяние, на которое способна только нация, обладающая огромным культурным, психическим и духовным потенциалом.
       Сказать, все, мы устали, мы больше не хотим жить в такой стране! Я не знаю второго другого примера, когда без внешней оккупации, без поражения, без бомбардировок городов вот так какой-то народ взял бы и сказал, мы устали, мы хотим изменить свою жизнь, и реально изменил ее.
       Все-таки слово сказал народ-победитель, для которого основным мифом, социальным, культурным, историческим, был миф о красном знамени над поверженной германской столицей. Это сказал народ, ко-торый, в принципе, ощущал себя в глобальном пространстве как народ избранных. Советский народ, повторюсь, ощущал себя народом избранным.
       Другое дело – деятельность отвратительной всем бюрократии, номенклатуры, которая затеяла распад государства. Я-то вообще считаю, что этим внутренним движением народа, которую мы в “перестройку” достаточно ясно наблюдали, я и сам принимал участие в нем, бюрократия и номенклатура не руководила. Массовые движения имеют иные движущие причины.
       Нельзя также утверждать, что “перестройку” делали два-три человека, что диссидент А. Сахаров с писателем А. Солженицыным взяли и перевернули весь Советский Союз. Ничего такого они не сделали, прямо скажем. Я знал лично и Андрея Дмитриевича и Александра Исаевича. Александр Исаевич сделал побольше своим «Архипелагом Гулага», чем Александр Дми-триевич своими голодовками в поддержку Елены Боннер, чтобы она в свое время выехала за границу зубы лечить.
Но так или иначе, в чем главная заслуга А. Сахарова? В бомбе! Если бы Сахаров не изобрел бомбу, вас бы сейчас здесь не было в живых, потому что проект ядерной бомбардировки Советского Союза, вы, надеюсь, за последние 15 лет это поняли, американцы обязательно бы осуществили. Если американцы принимают какие-то проекты, то они всегда реализуют их в жизнь. Я был под тремя американскими бомбардировками во время югославской войны в Югославии.
       Я сам извлекал из-под горящих развалин мертвых детей, убитых американскими бомбами. Я знаю точно – эта заокеанская нация воспринимает весь остальной мир с точки зрения пуританского фанатизма, протестантского фанатизма – если они что-то решили, то они это обязательно сделают.
       Если бы Советский Союз в 1949 году не испытал атомную бомбу, советские города лежали бы в дымящихся развалинах. В этом я уверен на все 100%. Коммунизм или сталинизм, что угодно, – но они нанесли бы удар по Советскому Союзу.
       У них для этого были все возможности, абсолютно все. Советская авиация не смогла бы воспрепятствовать американским бомбардировщикам массированной бомбардировке наших городов. Поэтому бомба – это то самое лучшее, что А. Сахаров сделал за всю свою жизнь. Это моя оценка его деятельности.
       Итак, 91-й год. Народ-победитель отказывается от своей победы, народ-победитель говорит, ладно, мы оккупировали многих, мы принесли порабощение Восточной Европе, Прибалтике, Средней Азии, мы готовы принести извинения. И приносит, приносит устами президента Б. Ельцина, устами других политических лидеров нашей страны.
       На мой взгляд, в этом извинении была некая чрезмерность, потому что можно было выбрать другие слова для извинений. Очень сложно каяться, т.к. суд народов – дело темное, трудно понять, кто прав, а кто виноват.
       Вот деревню моего деда сожгла армия Краeва в 1944 году. И если он стал бы извиняться перед поляками за сожженную белорусскую деревню, то разобраться в правильности такого шага было бы очень трудно. В Западной Украине и Белоруссии между поляками, украинцами и белорусами, между партизанскими движениями шла беспощадная война. Немцы во время оккупации на истребительную войну взирали с ужасом и не понимали, что с этим делать. Между собой воевали три силы, сжигали белорусские, украинские, польские деревни. Красные партизаны, белые партизаны, националисты, польская армия, – вот они взяли и сожгли белорусскую деревню. Давайте откровенно здесь на семинаре будем говорить о Второй мировой войне. Совсем откровенно. Русские готовы к открытому разговору... Посмотрите на книжные русские магазины. У нас в России по истории коллаборационизма написано столько, сколько не написала ни одна страна мира. Ни одна страна мира не способна дать такой свободный выбор книг в огромных книжных магазинах.
       Да, в Лондоне я тоже находил книжные магазины, где можно посмотреть альтернативный, как они любят называть, взгляд на историю Второй мировой войны. Для нас это взгляд не альтернативный...
       Вспомните события 17 мая этого года у храма Христа-Спасителя. В Москве произошло воссоединение двух ветвей православной церкви. Мало кто понял, что на самом деле произошло. Не белая церковь воссоединилась с Московской Патриархией, а церковь, если кто знает, в которой был отец Александр Николаевич Киселёв, священник ЭАПЦ, РПЦЗ, Американской Православной Церкви; протопресвитер, известный как духовник А.А. Власова – командующего Русской освободительной армии (РОА).
       Патриарх Алексий II (Ридигер), был учеником отца Александра Киселева и прислуживал в храме ему, а отец патриаха, настоятель храма Александра Невского в Таллине, был активным сотрудником с коллаборационистским русским движением. Только при этом патриархе было возможно соединение церквей, одной, которая поддержала Гитлера в годы войны, и другой, которая поддержала Сталина.
       Вот что произошло 17 мая. Кто еще, кроме русских, способен в современном мире на такое объединение? Скажете, это фантазия? Я еще застал во Франции тех людей, которые служили в красновских казачьих частях. Я прекрасно знаю, что это была за поддержка, когда 4 миллиона человек немцы взяли в плен, 2 миллиона человек носили так или иначе немецкую форму...
       (Перебивают, в аудитории шум).
       Что это за минимальная поддержка, когда глава церкви митрополит Анастасий (1873–1965), глава Зарубежной церкви, второй Первоиерарх Русской Зарубежной Церкви после Блаженнейшего митрополита Антония 22 июня выступает с обращением и говорит: “Наконец-то начался священный поход против большевизма.”? Даже митрополит, архиепископ Иоанн Шаховской, который принадлежал не к Зарубежной церкви, а к церкви митрополита Евлогия (Георгиевского), так называемому либеральному кругу, т.е. французскому кругу, призывал: “В день всех святых 22 июня наконец-то фюрер обрушил на проклятый большевизм удар, который принесет России свободу”. Это было глубочайшее заблуждение русских людей. Но даже в этом заблуждении мы продолжали оставаться русскими.
       У протоиерея Александра Лебедева, который подавал митрополиту Лавру, Первоиерарху Русской Зарубежной Церкви, бумагу с подписью, декларацию воссоединения церквей, я спросил, когда он у меня был на радио в Москве, о его биографии. На мой вопрос: “Где вы родились? – он ответил, – Родился в лагере для перемещенных лиц в Вене. – Кто был ваш отец? – Мой отец был полковник русской освободительной ар-мии, РОА. – Вы презираете своего отца? – Вы что?!” Конечно, такой вопрос отцу Александру Лебедеву я не задал, чтобы не оскорбить его. Но такая была в интервью интонация. Я спросил его: “Как вы оцениваете его? – он ответил: Я горжусь своим отцом. Мой отец боролся против большевизма. Мой дед боролся против них”.
       Мы возвращаемся к вопросу о глубине того, что называется русским, возвращаемся к вопросу, почему я не употребляю слово «российский» по отношению к русским смыслам. Мы способны к рефлексии, примирению, покаянию, очищению от греха на таком глубоком уровне, на который, к примеру, Германия не способна. Если бы в Германии мы обсуждали то, что сейчас обсуждаем в этой аудитории, то, возможно, очнувшись, меня бы арестовали, потому что меня упрекали бы в реабилитации коллаборационизма и нацизма.
       По немецким законам это запрещено. А мы не боимся говорить прямо. У нас заходишь в книжный магазин и можешь купить книгу о коллаборационизме, у нас можно обо всем этом говорить открыто. У нас еще действуют общественные нормы. Пока еще эти европейские дурацкие законы, запрещающие говорить открыто на исторические темы, не проникли в Россию. Вспомните, в Вене арестовали одного из лучших современных английских историков – Дэвида Ирвинга.
       Тем, кто не читал, советую прочитать его книгу «Война Гитлера». В другой работе Дэвид Ирвинг исследовал дневник Нюрнбергского трибунала американского прокурора, верховного судью одного из американских штатов. Он очень порядочный человек, верующий, написал исследование Нюрнбергского трибунала со стороны судей.               Потрясающий документ, исследование...
В 1987 году в Вене он сказал, что, конечно, был массовый геноцид евреев, Холокост и так далее. Но можно исследовать и эту тему, ведь документов-то мало, на самом деле. Сама мысль о критическом исследовании Холокоста (без отрицания его факта!) – крамола!
       Через 7 лет его арестовывают , дают ему 5 лет за это высказывание. Если бы не ассоциация британских историков, которая сказала, вы чего делаете, собственно говоря?, мы в каком мире живем?, в свободной стране или где мы живем? Арестовывают за высказывания, а не за то, что он маршировал, подняв руку с криком: «Зик, Хайль». Он вообще-то не нацист – он историк.
       В современной России мы боремся за то, чтобы противостоять несвободе, боремся за то, чтобы иметь возможность обсуждать не всякие пустяки, как там делегируются голоса, а думать о том, что составляет бездну непроговоренную и неотрефлексированную – думать о русском опыте ХХ века.
       Я вокруг этого двигаюсь, вы понимаете – это импровизация, это неподготовленный доклад о русском опыте ХХ века.
       Большевизм, непонятый и неоцененный – это тоже опыт ХХ века. Но мы делаем огромные шаги в освоении исторического опыта. По Первому каналу прошел потрясающий фильм «Девять жизней Нестора Махно». Это после фильма «Хождение по мукам» по роману Алексея Толстого, того великого фильма с Ножкиным и Соломиным, великого, я подчеркиваю, при всем том, что фильм – дань советской эпохе. Однако образ Гражданской войны нетривиальный, показан с точки зрения греха, правдоискательства, святости.
       Имя Махно для Украины, для многих людей достаточно свято, особенно для Восточной Украины. Это человек, который, в их памяти, стоял за народ, крестьянство, за народ, который не обижал ни немцев, ни евреев. Наоборот, казнил за обиды.
       Напротив, петлюровцев украинская власть принимает сейчас под видом оранжевых. Как-то у меня в Киеве был разговор с ними, когда они принимали резолюцию по голодомору, что это Россия виновата в голодоморе. Я сказал одному депутату Рады, который голосовал за принятие этого решения: “Ты понимаешь, в чем дело, мы – русские, добрые люди. Нестор Иванович Махно из Гуляй-Поле говорил на русском, а ты, – говорю, – депутат Рады, порождаешь демона, этот демон обязательно вырвется из гуляй-польского подполья, потому что внутренняя душа народа, которую вы, петлюровцы, презирали и когда драпали за Дунай, и когда вас гнали куда подальше, вы вернулись снова на иностранных штыках, на самом деле, на переворотах. Ваше желание вступить в НАТО – это неуверенность в себе огромная, внутренняя неуверенность. Вам нужна политическая поддержка против собственного народа, который рано или поздно опять проснется”.
       В этом голодоморе, как мы знаем, погибло 12 млн. человек, из них жителей Украины около 4 млн., не только этнических украинцев. Опустели немецкие колонии на Украине, еврейские колонии многие опустели. Меньше, конечно, чем другие, опустели Дон, Кубань, Северный Кавказ, Поволжье, Южная Сибирь, погибло порядка 2 млн. казахов, потому, что у них власть скот стала отбирать. Так что мы с украинским депутатом сильно поругались тогда.
       Если говорить о русском в ХХ веке, важнее не искать каких-то готовых ответов. Мне кажется, гораздо полезнее ставить вопросы: что такое русская революция, что такое русское движение – противостояние революции, что такое русский коллаборационизм, что такое 60-е годы, годы, безусловно, подъема, роста.
       Почему вдруг в 60-е годы после ХХ съезда произошел социальный скачок, технологический скачок? Вдруг Советский Союз оказался страной, которая стала присутствовать везде в мире – в Африке, в Латинской Америке, во Вьетнаме. Это был период побед, было какое-то победоносное ощущение, символом которого стало покорение космоса.
       И вдруг в 70-е годы это обломилось, в какой-то момент произошел какой-то надлом, какая-то усталость, какое-то неверие в собственные силы. О причинах исторического надлома существуют разные версии. Кто-то, например, считает, что Н. Хрущев в своих выступлениях, пообещав дать всем колбасы как образ коммунизма, на метафорическом уровне отнял русские смыслы.
       Внутренне народ как бы задал себе вопрос, вот это все? Коллективизация, Магнитка, Брестская крепость, Лужский рубеж, жуткие окружения, война, – все это ради колбасы? Да кто вы такие, партийные работники, чтобы нам такие вещи говорить? Конечно, так вопросы не формулировали, вопросы оставались внутри самих себя.
       Вдруг получалось, что коммунизм – светлая русская мечта – это колбаса! Ведь это серьезный кризис внутреннего понимания. Кризис связан с русской идеей, с русским миропониманием смысла и истории.
       Мне кажется, что сейчас в России заканчивается период абсолютного распада и пассивности, потому что начинается собирание русских смыслов. Во-первых, скажу, что русский, я не имею в виду русский в этническом контексте, что русское привлекательно было и остается для людей многих национальностей.
       Русское привлекательно не как культурное пространство, культура сама по себе является, во-первых, уделом достаточно узкого слоя людей, во-вторых, культура существует, на мой взгляд, зафиксированной за кем-то, это есть закрепленный набор артефактов в пространстве культурного обмена, люди обмениваются артефактами. Культура не притягивает к себе других. Чеченец, образованный чеченец, приехавший из Чечни, у меня друзья – чеченцы, близкие, вникая в русскую культуру, говорит, что есть ценности, сформулированные Л. Толстым, Ф. Достоевским, А. Чеховым, есть театры, музеи, – все это хорошо, но есть и чеченская культура, она тоже самобытна.
       В чем суть культурного обмена? Когда я говорю о русском, я имею в виду не культуру, а исторический проект, содержательный, смысловой проект, проект, в котором есть внутренняя претензия на изменение истории, изменение хода времен, на изменение акцентов, которые расставляются в рамках истории.
       Вследствие того, что мы не потерпели исторического поражения, и судя по тому, что происходит сейчас в России, – мы отбиваем, по крайней мере, этот соблазн пойти простым путем – стать частью Запада, что очень выгодно для правящего класса, для элиты, т.к. это самое простое решение. Простые решения позволяют правящему классу сохранять их капиталы, награбленные, прямо скажем, и стать одновременно, скажем так, оставаться респектабельной частью достаточно респектабельного пространства, которое условно называется Западом.
       Но люди у нас тоже перестают быть нищими, не хотят оставаться бессловесными батраками. В начале 90-х годов советский народ, вверивший свою судьбу руководству, к ужасу своему понял, что начальство его предало, что командиры и комиссары сбежали и перешли на сторону врага, что стали лихорадочно приватизировать все то, что советский народ так мучительно создавал и зарабатывал. Сейчас бывший советский народ уже это понял, понял народ Российской Федерации.
       И сейчас начинается новое формулирование жизненных смыслов. Теперь уже говорят: «Мы готовы ездить на Запад, мы готовы бывать в Западной Европе, но, во-первых, это становится не интересно, потому что все уже побывали и, в принципе, поняли, что это достаточно чужое пространство. Мы сами хотим выстраивать пространство жизни, мы поняли, что нас никто не понимает, что у нас есть внутренние темы, которые не принимаются миром, мы поняли, что нас хотят переделать во что-то другое. Мы с ужасом наблюдаем, что происходит в Европе, я тоже наблюдаю и понимаю – пройдет 40-50 лет и будет выхолощено внутреннее богатейшее содержание европейских наций.
       Немцы, потерпев историческое поражение в 1945 году, показали нам парадоксальность истории Германии. Немецкий мир, как и русский мир, в прошлом был огромен. К началу ХХ века немецкий мир был одним из доминирующих миров Европы, я не беру колониальную империю, она была достаточно большая, в Африке были серьезные колонии, достаточно назвать такие страны как Намибия, Танзания, Камерун – это были немецкие колонии. Колонии – это не немецкий мир, это несколько иное, а я беру пространство, как бы немецкое присутствие в мире.
       Австро-Венгрия, Германия, Центральная Европа говорила по-немецки. Немецкий язык был политическим языком, как и русский был политическим языком для народов Советского Союза. Немецкая мысль дала цивилизации философию, технологию; политическая мысль формулировалась в ХХ веке на немецком языке. А две практически тяжелейшие войны отбросили немецкую нацию, немецкий мир в состояние разрухи, он был раздроблен политически. Из него вышли подпитывавшие его человеческой энергией славянские миры, которые были достаточно сильно связаны с немецким миром и находились всегда между русским и немецким, потому что сам по себе славянский мир не существует. Там нет проектов, выраженных на большом уровне, на историческом.
       А в немецком и русском это было, есть и присутствует. В немецком уже в меньшей степени. И вот мы смотрим, что получилось после 1945 года. Западная Германия – это был деградировавший немецкий мир. Да, язык остался немецким, да, технология осталась немецкой, но, жизненная проблематика сменилась, она сегодня вся американская, оккупационная. А оккупационные части, оккупационный режим создавал систему смыслов, которые в корне меняли основные постулаты немецкого мира, на которых он базировался.
       О каком немецком мире можно говорить после 1945 года, если Мартин Хайдигер – величайший мыслитель ХХ века, только в 1956 году смог опубликовать первую, даже не статью, а заметку. Потому что в 1945 году он был членом НСДП, из которой ушел кажется в 1937 году в знак несогласия с политикой Гитлера, конкретно потому, что НСДП была больше, чем гитлеровская партия.
       Свои статьи М. Хайдеггер смог опубликовать благодаря поддержке Эдмунда Гуссерля, который за него готов был жизнь свою положить. Немецкие школьники только в специальных лицеях изучали произведения Гете, Шиллера, т.к. они считались источниками нацизма. Ницше был забыт, пока не стал интерпретироваться с точки зрения психоанализа. Психоанализ позволил на основании этой психологической школы переписать историю, но это был уже не немецкий, а американский метод.
       Родившись в Австрии, психоанализ расцвел в Америке, и вообще это американский язык описания реальности через пристальное внимание к психическому. Психическое – это то, что во-первых, снимает проблематику греха, это снимает проблематику смысла и переводит описание любого действия на уровень описания рефлексии. Парадоксальным образом Восточная Германия (ГДР) сохранила черты немецкого мира гораздо в большей степени, нежели ФРГ.
       Вот крышка социализма формально оказалась достаточной для воплощения многих гегелевских фантазий о прусском государстве как идеале.
       Я учился в немецкой спецшколе в Москве, у меня был учебник немецкой литературы из школы ГДР.
       Листаешь книгу, – вот «Сага о Нибелунгах», Гете, Ницше, – все это в ГДР, в отличие от ФРГ, было. И что мы сегодня видим? В единой Германии, восточные земли, стабильно побеждает партия прогрессивного социализма, бывшая СЕПГ. И электорат их – это не ветераны-старики, которые якобы помнят советское прошлое, эти как раз голосуют за ХДС. Это те, кто, условно говоря, голосуют за немецкий мир, который сопротивляется американскому давлению с запада, даже не американскому, потому что сами-то американцы внутри Америки тоже не особенно приветствуют эти либеральные ценности. Америка сильно этому сопротивляется, особенно в центральных и южных штатах, очень религиозных, баптистских, протестантских верующих штатов.
       Скорее Нью-Йорк является форпостом либерализма и Калифорния. Калифорния сейчас пылает. Посмотрим, чем она станет после этих пожаров. Западная Германия – это уже нечто другое. У нас была одна программа, в которой мы рассказали историю адвоката, подавшего в кассационный суд Германии о разрешении брака между братом и сестрой. Однополые браки, браки между близкими родственниками, легализация наркотиков – вот современная либерально-гуманистическая проблематика. Конечно, это не немецкий мир, это нечто другое, это европейское пространство, в котором вам жить.
       Я лично в России буду этому сопротивляться до последнего. Пока я жив, я буду сопротивляться, чтобы эти законы, эти нормы не пришли в мою страну, в Россию, потому что это уничтожит ее внутреннее содержание.
       Главное, мы видим, что политическая номенклатура наша хапнула столько жратвы в 90-е годы, полагая, что с этими “бабками” в большой мир принимают по блату. Они очень ошиблись и поняли, что без выстраивания внутреннего, содержательного пространства, понимания, кто вы такие и что вы из себя представляете, невозможно строить будущее.
       “Что вы, русские, если хотите быть похожими на нас, говорить так, как мы? Тогда учите английский. Если не можете английский, ну тогда, не знаю, пакистанский. Учите и говорите. Что вы, русские, не хотите учить? Не хотите, тогда становитесь другими, – американцами. Не умеете? Те, кто умели, уехали, на Западе живут. А те, кто не уехали, вы чего хотите? Вы хотите контролировать русскую нефть, русский газ и одновременно хотите быть европейцами?”
       “В Западной Европе вы никто”, – было сказано за прошедший год, по крайней мере, двум нашим олигархам: Алексею Мордашову, хозяину Северстали, и господину Андрею Костину, хозяину Внешторгбанка. Их обманули с очень серьезными сделками. Почему обманули?
Они предлагали условия супервыгодные, а им ответили, что физиономией не вышли.
       Вот понятный пример с Индией и индийской элитой. Индийцы вхожи в британские аристократические клубы. Генеология индийцев вполне понятна для западных элит. Они вхожи в западные клубы, и индийская буржуазия, индийская аристократия является частью очень важного британского клубного пространства. Несмотря на существование в XIX веке британской колониальной империи, в Индии раджи были основой британского господства. Местная аристократия, номенклатура, которая была принята британской аристократией, а вовсе не шотландские стрелки подавляли индийский народ.
       Возвращаюсь к теме рефлексии русского опыта. Сейчас русская олигархократия становится заинтересованной в выстраивании внутреннего содержания того мира, который они презентуют, с которым они приходят. Они понимают, что народ, в который уже так просто не войдешь, надо приходить к неким внутренним содержанием, русским содержанием. Потому что нельзя прийти в будущее русским с китайским или американским, западноевропейским содержанием, нельзя, уже не принимают в эти клубы. Вход закрыт, все! Надо приходить с русским.
       А кому нужны там русские, когда русское, это угроза для них всегда была. Весь ХХ век наш опыт – это победа, их опыт – это опыт русской угрозы, когда русский миф – угроза миру. Они создавали этот миф, – угроза аристократам, буржуазии, финансовому капиталу. Любая революция в 60-е годы ассоциировалась с Россией.
       Поэтому, на мой взгляд, русский опыт ХХ века носит политическое значение для современной России, в частности, для того круга интеллигенции, который я представляю в какой-то степени и которые пытаются задавать какую-то тональность в общественные дискуссии современной нашей страны.
       Свободный мир, свободная страна, мы свободны, мы можем ездить, куда угодно, все видели. Мы отдыхать можем, где угодно. Но жить большинство населения нашей страны, в том числе образованные, могут только в России. Это парадокс.
       И на этом, наверное, я закончу свое выступление. Завершу его только одним тезисом.
       Рефлексия по поводу опыта русского ХХ века. Политическое значение восстановления России как субъекта мировой истории является единственным фактором безопасности страны и всех народов, которые связали свою судьбу с Россией, сохраняя себя от самоуничтожения и разрушения. Крушение Советского Союза принесло чудовищные, неисчислимые страдания народам Средней Азии, Закавказья, которые были отторгнуты от цивилизационных социальных лифтов, позволявших мальчику из далекого кишлака или аула учиться в Московском государственном университете или в любом другом ВУЗе, были ввергнуты во власть чудовищных тираний, которые не имели ничего общего с самыми неприятными годами советской власти, временем просвещения и бесплатного всеобщего медицинского образования.
       Непонятно, чего они получили. Они получили платную медицину чудовищного качества, платное образование жуткое совершенно, такое туземное в обмен на что? Что получил народ Узбекистана или Таджикистана, который честно сопротивлялся новым порядкам, прошел Гражданскую войну и потерпел поражение в этой Гражданской войне по отношению к силам мирового порядка.
       Вот, собственно говоря, что мы защищаем. Если будет дальнейший распад Российской Федерации, как было в Советском Союзе, те народы, которые сейчас с издержками, плохо с элементами ксенофобии, выносимой на политический уровень, оно получает доступ к технологическому и социальному пространству большого мира через Россию, они будут ввергнуты в войну или уничтожены.
       Кавказские народы, я знаю, будут просто уничтожены. Я прошел на Кавказе войну и знаю, они будут физически уничтожены более сильными, потому что сила станет доминантой в этом регионе. Поэтому сохранение Российской Федерации, России, русского проекта и формализованного русского мира, формализованного в виде России, является, в частности, фактором безопасности для многих, многих, многих народов того пространства, которое осталось от Советского Союза в рамках Российской Федерации.
       Казахстан является вторым государственным преемником по той причине, что на момент распада казахи составляли всего 46%. Население Казахстана вследствие трайболистских схем заняло доминирующие позиции в силовых структурах, особенно в МВД, т.е. там, где можно было грабить. Не в ракетных частях они заняли доминирующее положение, не в авиационных частях и не на Байконуре, где вдруг казахи-инженеры появились в огромном количестве. Я с большой симпатией отношусь к казахам, но они заняли позиции начальников, что для азиатского пространства естественно в наибольшей степени.
       И там сначала также, как и по всем государствам Средней Азии, была тенденция: русские – оккупанты, русские – колониалисты. Но Н. Назарбаев очень быстро понял, к чему это приведет. Сначала он получил отъезд полутора миллионов немцев, и они лишили себя технической элиты страны. Получили мгновенно, а потом пошел отъезд крымских татар, которые были тоже не только колхозниками, крестьянами, скажем прямо. Потому что среди крымских татар очень много врачей, инженеров. Это достаточно одаренная нация, как любая нация, выкинутая в чужое пространство. Чеченцы составляли проблему для Казахстана. И пошел отъезд русских, отток русских. И вот они остановились. Сейчас отъезд русских в Казахстане полностью прекратился.
       Поэтому Российская Федерация и русские на данный момент являются фактором безопасности в этом пространстве, это еще одно измерение русского мира и русского опыта: русский опыт заключается, в частности, в том, что даже в покаянии, в грехе, в очищении греха должен быть какой-то предел. Поняли, что покаяние паче гордости, что гордыня тоже иногда бывает в самоуничижении, что это приводит к бедам и к страданиям.
       Мы решили это остановить. Россия на данный момент является единственной страной, которая выиграла войну против сепаратистов в ХХ веке. Везде побеждали партизаны. Процесс сепаратистского распада в мире продолжался.
       В Чеченской республике война остановлена победой Российской армии Российского государства с привлечением значительной части бывших партизан на сторону правительства, на сторону России. Рамзан Кадыров – это бывший партизан. Его отец был одним из организаторов войны.
       Понимаете, это не комсомольский работник «Единой России», который приехал из Москвы, точно также, как все его окружение. Коллаборационисты, которые все время, с их точки зрения, коллаборационисты, которые сотрудничали с Москвой в годы войны, вытеснены из республики. Это завершенная война. Она завершена победой со стороны правильной политики государства. Это было сочетание силового фактора и фактора национального примирения, соци-альных возможностей. Грозный возрож-ден. Я был в Грозном в годы войны, когда он был похож на Сталинград, даже хуже, чем Сталинград. Вместо города был огромный пустырь. Сейчас Грозный не узнать. Это просто отстроенный город, он совершенно не похож на старый, довоенный город. Вполне среднеевропейский город, неплохой, с хорошими дорогами, домами.
       И в общем, это тоже очень интересный русский опыт – опыт победы и остановки распада.
       И наконец мы понимаем, что нельзя обращать внимание на окрики со стороны так называемого цивилизованного человечества, в кавычках цивилизованного, что задача сохранения жизни миллионов иногда необходимо решать через неизбежность потерь жизней десятков тысяч.
Это тоже наш опыт, который мы готовы, на самом деле, рефлексировать. Это тот опыт, который мы пытаемся извлечь из прошлого.