Д. Знотс
О фиктивно-демонстративных продуктах
Сергей Мазур:
Дайнис, главная задача уже второго интервью с тобою для Альманаха «Русский мир и Латвия» – восстановить хронологию событий развития экономической жизни Латвии, понять, какие были ключевые события эпохи Второй республики. Однако по сути любая хронология отталкивается от определенной идеологической позиции. Точка отсчета событий, отбор фактов для хронологии под определенным углом, направленность хронологической линии – все это определяет закономерные явления и процессы, расставленные на линии времени.
В этом смысле история Первой республики может служить образцом для выбора критериев оценивания ситуации уже Второй республики. Четкая фиксированная история, от провозглашения независимости Латвии 18 ноября 1918 года до потери независимости 17 июня 1940 г., позволяет классифицировать факторы политические, экономические, социальные, приведшие к потере латвийской государственности. По аналогии можно рассматривать и оценивать схожие процессы в нынешней Латвии.
Дайнис Знотс:
Сложность этого вопроса заключается в том, что, с моей точки зрения, на сегодняшний день фактически нет серьезных аналитических исследований относительно нашей ситуации. Поэтому вопрос о сравнении Первой и Второй республики очень сложный, потому что спрашивается, что и каким образом мы будем сравнивать?
Понимаешь, любопытно, сам факт, что мы с тобой сегодня разговариваем и пытаемся понять, какие были основные ключевые события какой-нибудь десяти-пятнадцатилетней давности, уже свидетельствует о том, что анализа Второй республики как таковой вообще нет. Никто этим не занимался. Если бы кто-то это делал, нам бы не нужно было с тобой сегодня обсуждать эти темы. Если бы такие исследования существовали, тогда можно было бы сравнивать и сопоставлять две республики. А что сейчас мы будем сопоставлять?
По отношению к Первой республике вообще-то есть в нашей академической библиотеке прекрасные издания, написанные еще тогда. По поводу последних шестнадцати-семнадцати лет вообще-то серьезного издания нет ни одного, кроме публицистических и пропагандистских статеек, типа «Даешь Европу!», «Даешь НАТО!», «Долой колонизацию!» и т.д. Твой вопрос хороший, но серьезно на него отвечать время не пришло.
Сергей Мазур:
Исторический взгляд, опрокинутый в прошлое, мо-жет быть, не подтвержденный достаточными фактами по отношению к сегодняшнему дню, призван ответить на вопрос, в какой стране мы живем, каково бытие Латвии?
Дайнис Знотс:
Видишь ли, ты в своем вопросе затронул еще очень серьезные метафизические основания, основания культурно-исторического самоопределения целой страны. Конечно, нельзя с тобой не согласиться в том, что сегодня именно по отношению культурно-историчес-кому самоопределению мы (я имею в виду Латвию), потеряли всякие основания. И это есть основная и ключевая проблема, следствием которой и являются все эти наши постоянные кризисы. Как только мы из одного кризиса вылезаем, мы сразу попадаем в другой, потом в третий. Так оно будет продолжаться практически бесконечно. Видишь ли, в 20-х и 30-х гг. прошлого столетия было несколько проще в этом плане, потому что государство впервые вообще сформировалось и обрело независимость. И эта независимость, обретенная и осуществленная через борьбу, пройдена, она являлась ценностью сама по себе. И эта ценность лелеялась, сохранялась теми поколениями. Теперь же, после 1991 г., эта независимость была восстановлена, но оказалась, что эта независимость уже больше не является ценностью.
Что происходило после 1991 г.? Как только выбрались из состава одной империи, мы сразу же, на следующий день, поставили себе цель войти в состав другой империи, т.е. Европейского Союза, в нашем случае. И делалось все возможное и невозможное, чтобы это осуществить. Причем этот процесс сопровождался столь оголтелой идеологической пропагандой, что до сих пор озноб берет. Пропагандой утверждалось, что Латвия должна быть европейским государством, помнишь... Швейцария или Норвегия – европейские государства? Значит и мы должны быть в Европейском Союзе. Нужно было сразу же отдать часть своей независимости, часть своего суверенитета.
Когда Евросоюз принял свою Конституцию, Франция и Нидерланды поставили вопрос о принятии Конституции на референдуме. А Латвия стала одной из первых государств в Европе, которая утвердила Конституцию решением Сейма.
Между прочим, теперь то же самое происходит в отношении Лиссабонского договора. Хотя если из ста депутатов отловить, скажем, человек 70-80 и спросить, в чем суть Лиссабонского договора, вряд ли они это объяснят внятно. Скорее всего депутаты ответят, что принятие Лиссабонского договора позволит Латвии стать европейским государством. Хотя Лиссабонский договор, если он вступит в силу, лишит Латвию последних остатков своей независимости. Смысл Лиссабонского договора состоит в том, что законодательство Европейского Союза имеет приоритет по отношению к национальному законодательству. А это означает, что все ключевые решения, касающиеся нас здесь, будут приниматься там, в Европе. Удельный вес голоса Латвии в процессе принятия тех или иных решений настолько большой, что смех берет. Спрашивается, если независимость и суверенитет не являются куль-турно-исторической ценностью, то что ею является, и в чем состоит культурно-историческое самоопределение Латвии?
Видишь ли, ты, он, она, они, т.е. люди, не претендующие на роль вожаков народа и государства, они на этот вопрос могут и имеют право не отвечать. Но они могут и имеют право его задавать. Те, кто существуют в пространстве политики, могут, но не имеют права этот вопрос не задавать, не могут и не имеют права на этот вопрос не отвечать. Но реально они (политики) этот вопрос не задают и не отвечают на него.
Оказывается, государство, я имею в виду институт осуществления власти, постоянно, вот уже семнадцать лет живет в режиме быстрого реагирования. То есть оно реагирует на ситуацию, которая складывается. Что-то случается, и государство на нее реагирует, при этом нет совершенно никакого перспективного видения. По-моему, мы уже с тобой говорили, что можно по-разному относиться к А. Шкеле, но он был первым премьер-министром, который заставил министерство экономики разработать среднесрочный план развития государ-ства. А это происходило в 1998 г., семь лет прошло после восстановления независимости Латвии!
Можно по-разному относиться к Лембергу и по всякому его ругать, но это был первый человек, который начал высказывать свой взгляд на долгосрочное развитие государства.
И. Годманис первый из премьер-министров, который, теперь опять придя к власти, сразу сказал: «Ребята, через два года нам крышка, потому что мы потеряeм всякую энергообеспеченность. Если мы сегодня, сейчас не начнем решать в пожарном порядке вопросы энергетической безопасности, через два года нам крышка». И он прав. Ивар Годманис – первый из премьер-министров, который смотрит дальше ближайших выборов.
А вот дальнего видения нет, так как нет ответа на основной вопрос: в чем состоит культурно-историческое самоопределение этого государства, в чем ее миссия, что оно должно внести хотя бы в мировое разделение труда, в чем состоит подоплека вступления в Европейский Союз? Это есть попытка несуществующие ответы на кардинальные вопросы переложить на плечи Европейского Союза. Пускай он решает вопросы культурно-исторического самоопределения. А мы пойдем туда, куда скажут.
Грустно и даже стыдно. Я уже многие годы живу с чувством стыда за собственную страну.
Сергей Мазур:
Давай вернемся к хронологии фактов экономической жизни Латвии...
Дайнис Знотс:
Если мне память не изменяет, в прошлый раз мы остановились на банковском кризисе 1995 года. Остановились на том, что это был структурный кризис, который сегодня-то, в принципе, позабыт, и все его истоки и причины субъективизированы на личности одного Александра Лавента или Талиса Фрейманиса, сведены лишь к этим двум людям, что совершенно неверно.
Видишь ли, в 1995 г. на исходе банковского кризиса по инициативе Банка Латвии Сейм принял поправки к закону о банках. В результате этих поправок в новой редакции была очень подробно расписана вся процедура неплатежеспособности и банкротства банка. Причем, заметь, не было практически ни одного предложения по поводу санации. Понятно, определение неплатежеспособности – это есть первый шаг, своего рода точка развилки, от которой возможны два пути: либо банкрот-ство и ликвидация банка, либо санация и восстановление банка. Так вот, Банк Латвии интересовала более актуальная тема, это вопрос банкротства и ликвидации банка, то, с чем реально он столкнулся в 1995 году. Вопрос санации Банк Латвии совершенно не интересовал, поэтому санация банков в законе прописана не была.
Сергей Мазур:
Как человеку, у которого нет экономического образования, ты можешь объяснить, чем это было вызвано?
Дайнис Знотс:
Я не могу тебе дать объективированный ответ на твой вопрос. Это вопрос к будущим историкам. Отнесись к этому как к медицинскому факту.
Сергей Мазур:
Я не требую конкретного ответа от тебя, меня интересует типология факта – факт исключения темы санации банков в 1995 году был вызван исключительно экономическими причинами или это был политический расчет, или договоренность субъектов экономической деятельности?
Дайнис Знотс: (Смеется).
Ты знаешь, ты у меня вызвал легкую улыбку. Я не юрист, но знаю, что есть два типа улик: есть прямые улики, а есть косвенные улики. Зачастую картина происшествия восстанавливается исключительно по косвенным уликам. Я это говорю для примера, т.к. и у нас есть косвенные факты, которые могут интерпретироваться и в той действительности, о кото-рой ты сейчас только что говорил.
Вот, например, 1995 год. Мы еще находились под жесточайшим контролем Международного валютного фонда. МВФ – это был очень сильный контроль и очень сильный кнут, серьезный кнут. В то время, между прочим, основной упрек МВФ состоял в том, что в Латвии чрезмерно большая денежная масса в обращении. Эту денежную массу урезать не было никакой возможности. Когда четырнадцать банков потеряли свои лицензии в 1995 году, что сделал Банк Латвии? Он все активы этих банков исключил из расчета денежной массы. И Латвия сразу стала соответствовать нормативам МВФ.
Видишь, какая ситуация? За счет банковского кризиса решилась серьезная государственная проблема. Когда происходят серьезные пертурбации, за счет них можно решать локальные задачи, что всегда и делалось. Но утверждать, что совокупность локальных задач была настолько серьезна, что нужно было спровоцировать банковский кризис или другую катастрофу, у нас, конечно, нет оснований.
Мы с тобой заговорили о санации.
Я не случайно затронул эту тему, т.к. это аукнулось Латвии, но только через три года. Когда в 1998 году произошел дефолт в России, эхо его докатилось до Латвии и отразилось тем, что первым полетел в тартарары Капитал банк (Сapital Banka), который серьезно вкладывал активы в российские ценные бумаги. Хотя, конечно же, можно было задать вопрос, а какой из наших банков этого не делал? Да, все делали! Чем закончился банковский кризис 1995 года? Тотальным испугом всех и вся! Полная паника! Вкладчики потеряли доверие к банкам. Банки потеряли серьезную ресурсную базу. Банки, между прочим, потеряли серьезную клиентскую базу. Потому что банкротство банков в 1995 году уничтожило средства тех хозяйственных субъектов, которые эти средства в банках держали. Я уже не говорю о расстройстве взаимных расчетов и всего прочего. 1995 г. нанес серьезнейший удар по хозяйственному развитию Латвии, за которым последовал хозяйственный упадок. И банки потеряли клиентуру, в том смысле, что стало чрезвычайно опасно выдавать кредиты. Кому выдавать кредиты, на каких условиях, под какие гарантии?
Банковская система была в какой ситуации? С одной стороны, деньги вкладывать некуда, но с другой стороны, их надо отрабатывать хотя бы для того, чтобы покрыть те расходы, которые связаны с процентом по депозиту, вернуть вкладчикам деньги с процентами и со своими административными расходами. Внутренний рынок был в эмбриональном состоянии. Поэтому, конечно же, все банки искали выход, рынок, чтобы работать с приличной доходностью. Таким рынком для всех оказался российский рынок ценных бумаг, государственных, между прочим, ценных бумаг. Все туда полезли. Предположить заранее, что Россия «надует» весь мир, было достаточно трудно. Хотя это было не первый и не последний раз, когда Россия плюет на всех и вся. Но тем не менее, когда произошел дефолт, оказалось, что Parex каким-то образом умудрился заранее свои средства оттуда вытащить. Кое-кто еще там уцелел. А Капитал банк полетел.
Дальше пошли любопытнейшие события. Наши братия-журналисты подняли сумасшедший звон и крик, что Капитал банк обанкротился, потому что целых двадцать процентов всех своих активов вбухал в Россию. А почему это не обанкротился Рижский коммерческий банк, у которого было аж четырнадцать процентов? Что это за безобразие? Ты подними подшивки газет за 1998 год. Именно почти такие заголовки были. По какому праву существует Рижский коммерческий банк, который «вбухал» 14 процентов, почему он до сих пор жив? И что после этого началось? Я не знаю, кто подкинул журналистам такую идею. То, что журналисты со своими профессиональными мозгами способны до чего-то такого додуматься, я в это не верю.
Что произошло? Моментально у Рижского коммерческого банка образовались очереди вкладчиков, которые востребовали свои вклады. Очереди чуть меньше, которые были у других банков в 1995 году. И вот тут запахло жареным. И Банк Латвии попал в серьезную ситуацию выбора. Что же делать? Допустить, чтобы Рижский коммерческий банк стал неплатежеспособным? А он как и любой другой банк обязательно будет неплатежеспособным, если все вкладчики одновременно потребуют обратно свои вклады. Нет в мире и в истории такого банка, который может такое выдержать. Но если Рижский коммерческий банк станет неплатежеспособным, это может вызвать еще более серьезный системный кризис, чем в 1995 году, поскольку действует эффект домино. А это будет значительно сильнее, ибо на свежей памяти у всех еще был 1995 год. Это с одной стороны. А с другой стороны, если можно было в 1995 году свалить вину за крах банков на их руководителей, за крах банка “Олимпия” (Olimpija Banka) сволили на ее руководство, за Депозитный банк (Latvijas Depozitu banka) вину свалили на руководство, за Центробанк (Centra Banka) свалили на руководство, за Банк “Балтия” вообще судили руководство и т.д., то по отношению к Рижскому коммерческому банку, т.е. к Кулику, это было просто немыслимо. И тогда Банк Латвии решился и стал помогать Рижскому коммерческому банку. И действительно, выступил в роли Центрального банка, т.е. банка банков. К сожалению, это тогда оказалось недостаточным и лицензия Рижского коммерческого банка была приостановлена. В после-дующем он был объявлен неплатежеспособным.
Дальше благодаря двум вещам – это личности президента банка В.Г. Кулика и здравому смыслу акционеров Рижского коммерческого банка, которые не согласились на его банкротство, начался процесс санации. Конечно же в этом процессе принимал участие и Банк Латвии. Но насколько я знаю, не он тогда играл основную скрипку. Иногда его позиция была, скажем так, колеблющейся. Рижский коммерческий банк, хотя он и усох, сжался в своих объемах, в своей деятельности, и в конце концов был продан, но он сделал самое главное, подчеркиваю – самое главное и самое важное, он сохранил деньги вкладчиков. Это был первый такой случай. И опять-таки постфактум были сделаны поправки к закону о банках, где уже появился раздел санации.
Мы уже с тобою имели такую беседу и второй раз наблюдаем такую картину, что у нас законодательство в основном развивается постфактум, т.е. оно легитимирует то, что уже свершилось. Сначала нужно чему-то случиться, потом это оформляется и узаконивается. На этом, собственно, 1998 год закончился. Здесь мимоходом можно еще упомянуть такую вещь. В результате 1998 года в конце этого процесса произошли некоторые структурные изменения стратегического характера. Помнишь, была буча у Рижской Думы, где собрались демонстранты, их силой полиции разогнали. Россия подняла страшный шум, что права человека в Латвии ущемляют пуще, чем у них, объявила бойкот латвийской продукции, серьезный бойкот. Эта заварушка с пенсионерами произошла 3 марта. Помнишь, пенсионеры у Рижской Думы заблокировали ул. Кришьяна Вальдемара, далее вызвали полицейский спецназ, прогнали их силой. Потом пошел дефолт. Все сразу произошло: блокада латвийской продукции на российских рынках по финансовой сфере ударила.
Что оказалось в результате? Те, кто вообще не могли жить без России, без восточного направления, те, грубо говоря, «сдохли». Остальные повернулись лицом к Западу. Собственно, события 1998 г. простимулировали отказ Латвии от восточной ориентации, дополнительно простимулировали процессы интеграции в западном направлении.
Помимо банковского кризиса зародился другой проект – проект Рижской фондовой биржи. Если меня память не подводит, 25 июля в самый разгар банковского кризиса начала свою деятельность Рижская фондовая биржа. Она впервые заключила первую сделку по купле-продаже одной ценной бумаги, одной облигации государственного внутреннего займа и была объявлена первая котировка. На сегодняшний день мы можем с облегчением сказать, что проект, суливший большое и прекрасное будущее, европеизацию всей нашей экономики, во всяком случае, финансового сектора, провалился. Он действительно провалился. Нет Рижской фондовой биржи, она продана. А то, что в ней происходит, если взять сегодня газету «Dienas Biznes» и посмотреть эти пять или шесть латвийских предприятий, акции которых там котируются, а объем сделок 100, 200 акций в день, то это очень, очень мало, при обороте 20-30 тысяч лат.
Понимаешь, какая вещь, когда запускался проект Рижской фондовой биржи, основной идеей этого запуска и реализации была идея организации рынка ценных бумаг. Предполагалось подспудно, что если биржа будет как элемент функционирования рынка, вокруг нее образуется все остальное. Биржа делалась по модели континентальной Европы. Основную поддержку, интеллектуальную поддержку оказал Центральный депозитарий Франции. Правда, я где-то читал, что инициатива шла от банка Латвии, но суть, на самом деле, не в этом. Был создан Центральный латвийский депозитарий, и сразу была принята концепция, что ценные бумаги в Латвии будут иметь не бумажный, а электронный вид. Действительно, это оказалось правильным решением и сняло в зародыше кучу возможных будущих проблем. Был создан цент-ральный депозитарий, который сейчас действует. И надо сказать, что сейчас нет повода для его критики. Но сам факт того, что внутренний механизм биржевых торгов и биржевых котировок был построен по принципу континентальной, а не американской модели, вот это, с моей точки зрения, было ошибкой. Тогда, когда формировалась Рижская фондовая биржа, делались соответствующие законодательные акты, которые, по сути дела, монополизировали обращение ценных бумаг, сводили их к пространству биржи. Участвовать в биржевых торгах могли только члены биржи. Для того, чтобы опять-таки стать членом биржи, мало было заплатить деньги за биржевое место, нужно было обязательно стать акционером биржи.
Итак, был запущен механизм работы биржи по модели континентальной Европы. Сначала котировки на бирже производились один раз в неделю, два раза в неделю, теперь они формально могут происходить непрерывно.
Пропустим первый год ее деятельности. Потом начались ожидания, чего же достигнет Рижская фондовая биржа? Оказалось, что биржа работает с убытками. За все время своего существования, по-моему, один или два года она закончила свой финансовый год не в минусе.
Там еще какая вещь была? Те предприятия, ценные бумаги которых котировались на бирже, это в основном предприятия после приватизации. Контрольный пакет акций – пятьдесят или семьдесят пять процентов, они оставались в руках владельцев предприятий. И только процентов двадцать-двадцать пять обращалось на свободном рынке. Очень мизерное количество.
Если рассчитывать капитализацию биржи, то в первые годы в эту капитализацию включались лишь те бумаги, которые были на свободном рынке. А эта капитализация была очень смехотворной. Для того, чтобы почистить перышки и показать свою значимость, в капитализацию стали включать весь капитал предприятий, акции которых котировались на Рижской фондовой бирже. То, что семьдесят-семьдесят пять процентов этого капитала на рынке не присутствовало – это ничего не означало.
В какой-то момент выяснилось, что серьезные сделки с ценными бумагами происходят вне биржи. То есть покупатель и продавец находят друг друга, договариваются о цене. Сделка происходит, а потом в соответствии с существующим законодательством эта сделка лишь регистрируется на Рижской фондовой бирже. Заметь, сделка не осуществляется в биржевом пространстве, а лишь регистрируется после того, как она уже заключена. Но вот эта сделка попадает в механизм формирования котировки. В какой-то момент основной оборот перетек на эти прямые сделки. И тогда в биржевых показателях выяснилось, что оборот растет, а реально он происходит вне биржи, а на бирже он лишь регистрировался. Котировки осуществляются, хотя основной ценообразующий механизм был внебиржевой, т.е. действует механизм прямых сделок. Естественно, внутрибиржевая активность была низкой, поэтому серьезного человека, который хоть что-то понимал, туда заманить было невозможно. И ни одного инвестора туда заманить было невозможно. Чтобы инвестировать свои деньги в ценные бумаги, котирующиеся на Рижской фондовой бирже, необходимо было ответить на вопрос, чему эти котировки соответствуют? Реально они ничему не соответствуют.
Вот, допустим, цена акции Unibanka 2,09. Означает ли это, что я, имея 10 000 акций, могу их продать по такой цене? Ничего подобного! Ликвидности, т.е. способности реализовывать свои ценные бумаги по цене, близкой к котировке, не было. 10 акций продать, – пожалуйста. И наоборот. Если котировка акций Unibanka 2,09 означает ли это, что я могу купить 1000 акций? Нет! Как можно купить 1000 акций, если предложение – 15 акций? Формально котировки-то были, но реально за этим ничего не было.
Вообще, к чему я веду? Я пытаюсь тебе на примерах показать, что проект Рижской фондовой биржи – это был проект большого фиктивно-демонстративного продукта, когда важно было показать, что у нас в Латвии формально существует институт рыночной экономики в секторе ценных бумаг. Пожалуйста, посмотрите, вот Рижская фондовая биржа. А что внутри биржи находится и что она решает, совершенно никого не интересовало. Получился большой, большой фиктивно-демонстративный продукт, который совершенно не решал вопроса организации рынка ценных бумаг.
Между прочим, это очень серьезный момент. Нет гарантий, что рынок ценных бумаг сложится, если Рижская фондовая биржа была бы построена по американскому образцу. Нет гарантий. Но то, что американская модель создавала бы больше возможностей, чем при-нятая в Латвии континентальная модель для активизации оборота, – это да.
Сергей Мазур:
В чем принципиальное отличие американской модели от континентальной?
Дайнис Знотс:
Принципиальное отличие в том, что американская модель биржи стимулирует контролируемую, я подчеркиваю, контролируемую спекуляцию. Как следствие, такие спекуляции постоянно поддерживают непрерывность сделок и соответствующих котировок. После черной пятницы и великой депрессии американцы научились спекуляцию, скажем так, не урезать, а ставить в рамки и стимулировать, и контролировать ее. Пока есть спекуляция, есть непрерывный оборот. Если есть ликвидность и оборот, котировки чему-то соответствуют. Деятельность американского маклера на фондовой бирже регулируется, и хотя он, по сути, спекулянт, он обязан гасить резкие всплески и резкие падения котировок акций. Континентальная Европа регулирует рынок ценных бумаг за счет активизации торговли. Грубо говоря, это тип черного ящика, когда, с одной стороны, электронным образом туда поступают все заявки с указанием, по каким ценам готовы осуществить сделку, с другой стороны, поступают предложения тоже с указанием своих цен. И внутри этого черного ящика, т.е. большого, большого компьютера ищется совпадение цифр. Там, где цифры совпадают, там и происходит сделка. А узаконенного института американского маклерства там нет.
Сергей Мазур:
Дайнис, можешь напомнить, кто руководил Рижской фондовой биржей?
Дайнис Знотс:
Руководил биржей очень интересный человек. Звали его Карлис Цербулис, это латыш из Америки, по профессии землеустроитель. Он начинал свою карьеру землемера на ананасовых плантациях. Потом Карлис Цербулис получил степень MBA (Master of Business Administration), после попал в Банк ONE, а затем стал первым президентом Рижской фондовой биржи. Когда Карлис Цербулис ушел из Рижской фондовой биржи, стал руководителем кампании New Century Holdings, президентом Рижской фондовой биржи стал Улдис Церпс, который теперь уезжает в Швецию.
Мы с тобой говорили о 1995-1998 гг. Банк Латвии тогда учился на своих ошибках, чтобы больше ему не нужно было выслушивать упреки о плохом надзоре за коммерческими банками, спихнув с себя все эти заботы, способствовав созданию Комиссии по рынку финансов и капиталов, откуда происходит весь надзор за банками и страховыми кампаниями.
Сергей Мазур:
Извини, а президент Рижской фондовой биржи пришел уже в готовый проект биржи?
Дайнис Знотс:
Нет! Не знаю, по каким причинам и какие были внутренние перипетии, но двигали этот проект усиленно два человека – Карлис Цербулис и Марцис Бендикс. Другой кандидатуры на пост президента Рижской фондовой биржи, кроме Карлиса Цербулиса, не было. Это он налаживал связи с французами, это он объездил всю Восточную Европу, Варшавскую биржу, это он проталкивал необходимые изменения в законодательстве в Сейме, в Банке Латвии. Помогал ему Марцис Бендикс. Но когда лопнули два его банка – это Центробанк и Дипозитный банк в 1995 г., естественно, он уже не мог быть рядом. И основным партнером Цербулиса стал тогда Унибанк. И так этот проект двигался. Но то, что биржа сама себя съедала, как змея, кусающая себя за хвост, это было понятно.
Сергей Мазур:
Что означает для экономики Латвии ситуация не сложившегося рынка ценных бумаг?
Дайнис Знотс:
Все и вся на каждом углу кричат: «У нас инфляция, у нас инфляция. Надо меньше тратить, надо больше сберегать». Спрашивается, где и как? Где, в каком пространстве и каким образом можно сберегать?
Как можно образовать сбережения, чтобы они не теряли своей ценности? Понимаешь, инфляция в шестнадцать процентов в год – это очень много. Если у тебя есть лишняя тысяча лат, то положив на банковский депозит, ты заведомо будешь терять покупательскую способность своих сбережений, несмотря на банковские проценты. Рынок ценных бумаг всегда служил механизмом долгосрочных сбережений. Хотя акции испытывают колебания, взлеты и падения, взлеты и падения, но основной тренд, т.е. основная линия изменения цен идет таким образом, что не взирая на краткосрочные колебания, в долгосрочном плане сбережения в инвестициях сохраняются, и даже приносят некоторую прибыль, в зависимости от той политики, которой ты придерживаешься по инвестированию. Это и есть механизм образования твоих сбережений. Когда у тебя рынка ценных бумаг нет и ты соображаешь, что сохранить сбережения ты не сможешь, что ты начинаешь делать? Начинаешь их тратить или залезать в долги. То есть тратить больше, чем твои сбережения, делая долги и понимая, что отдавать будешь эти долги уже меньшими деньгами.
На сегодня у нас вообще поразительная ситуация. Если у тебя есть лишние десять тысяч лат, у тебя нет проблем с твоими сбережениями, поскольку есть фонды у каждого банка.
Когда у тебя есть развитый рынок ценных бумаг, то есть и разные механизмы для мелких вкладчиков, которые осуществляют и сохраняют твои сбережения. На сегодня мы банк используем в основном как механизм расчета, и то по необходимости, поскольку зарплату нигде не выдают в кассах, а перечисляют тебе на твой банковский счет, и ты пользуешься расчетной картой. Но ты не рассматриваешь твой счет как механизм твоих сбережений, что, с одной стороны, лишь дополнительно стимулирует инфляцию. В этом есть серьезная проблема. Я понимаю, что за счет драконовских мер нашему правительству удасться загнать инфляцию в какую-нибудь бутылку. Но принципиально этот вопрос не решится. Если не будет продумываться программа развития рынка ценных бумаг, проблемы внутренней инфляции стратегически не могут быть решены.
Рижская фондовая биржа всегда утверждала следующее: «Зачем мы нужны предприятиям, которые у нас котируются? Затем, что если они котируются у нас, мы им даем возможность привлекать капитал. Они могут делать новые выпуски акций и через нас получать инвестиции». Ни одного примера за все время существования Рижской фондовой биржи привлечения инвестиций. Ни одного! Никто, никогда не смог привлечь капитал благодаря Рижской фондовой бирже. Это всегда был только исключительно вторичный рынок. Как первичный рынок Рижская фондовая биржа была лишь для облигаций и для закладных листов Ипотечного банка. Вот Ипотечный банк действительно имеет ценные бумаги. Закладные листы Hipoteku banka, с одной стороны, имеют обеспечение, реальное, материальное обеспечение и покрытие. Во-вторых, они имеют ликвидность, почти полную ликвидность. И в-третьих, они имеют надежность. Формально международные рейтинговые агентства их оценивают на одну ступень ниже государственных бумаг. Хотя реально они должны оцениваться наравне с государственными ценными бумагами, они ничем не хуже.
Пойми, даже по определению облигации не являются инструментами рынка капитала, это все-таки финансовый рынок. А капитал привлечь на первичном рынке никто не сумел. Насколько я знаю, даже никто не пытался привлечь, поскольку таких идиотов в Латвии не найдешь. Можно по-всякому иронизировать насчет интеллектуальных способностей здесь проживающих людей, но до такого маразма еще никто не додумался.
