Айвис Гришко

Культура мышления или мыслимая культура

      Это эссе стало логическим продолжением статей, посвященных проблематике и соотношению культуры и ее компонентов (часто понимаемых в виде оппозиций и ответвлений). На этот раз предлагаются осмыслению понятия культуры и мышления, без обсуждения которых нельзя представить рефлексию над фундаментальной проблематикой знания, человека и мира.
      В повседневной деятельности, заполняющей наше бытие, эти понятия стали общеупотребимыми, привычными, вроде как само собой разумеющимися. Но что-то все же позволяет насторожиться, озадачиться, и приостановить бег мыслей и впечатлений. Эта озадаченность выхватывает пробивающуюся из глубин сознания сокровенность, пробуждающую устремленность к высшему счастью; столь же интимное, сколь и пафосно откровенное основание общественной значимости.
      Как пишут хрестоматийные мыслители, человек должен находить высшее счастье в исполнении своего долга. «Осуществление моральных принципов и, следовательно, индивидуальное счастье возможно лишь во всеобщем, в нации, в государстве». Но «под благом государства подразумевается не благополучие граждан и их счастье». Salus rei publicae suprema lex est. (Благо государства – высший закон). Часто эту цитату можно встретить в высказываниях известных государственных деятелей. Но эти тезисы у большинства современников вызовут лишь скептическую усмешку, и они зададутся вопросом: «а судьи кто?». Закономерно они обратят свой взор к гуманистической этике, которая, как известно, антропоцентрична; ведь с гуманистической точки зрения нет ничего выше и достойнее человеческого существования. Значит ли это, что цели человеческого существования могут быть достигнуты в отрыве от окружающего мира? Скорее, можно прийти к мысли, что по самой своей природе этическое поведение – это отношение человека к чему-то трансцендентному, т.е. особому пониманию культуры как условию обретения сопричастности и солидарности. С этой точки зрения эта врожденная способность становится основанием личностного роста. Понимаемое как процесс, как взращивание и врастание, сверхчеловеческое в своих возможностях, раскрывается как собственная сила, благодаря которой человек роднится с миром и делает его по-настоящему своим.
      Мышление, как исконно присущая человеку и образующая его функция, инструмент познания и освоения мира, раскрывается культурно-исторически. Этапы формирования научных программ доносят до нас отголоски драматичных противоречий.
Вычитанный эпизод из биографии Вильяма Гарвея при всей его симптоматичности по-своему закономерен. В 1628 г. во Франкфурте выходит «Анатомическое исследование о движении сердца и крови у животных», тоненькая книжица, сделавшая Гарвея бессметным. Я. Голованов так описывает реакцию оппонентов: «Что тут началось! Сначала налетела мелочь: иезуиты, дураки схоласты, молоденький француз Примроз, итальянец Паризани, – на их наскоки он даже не считал нужным отвечать: юные догматики скорее удивляли его, чем огорчали». «Противников было куда больше, чем страниц в его книге. «Лучше ошибки Галена, чем истины Гарвея!» – таков был их боевой клич».

      Стоит заметить, что схоласты не всегда были дураками, ведь именно схоластические упражнения подготовили появление первых научных программ. Неожиданный драматизм противостояния мировоззрений и позиций напоминает о том, что зарождение научных парадигм проходит в подспудности работы мышления. Сокрытость условий понимания как основания проявлений социальных детерминант приводит к необходимости осмысления работы мышления в этой культурной данности.
            Приковывающее внимание и застывающее иерархией ценностей культурообразующее начало остается неявным и требует осмысления. Остающиеся неотрефлексированными основания культурных образцов связаны с появлением новообразований, как бы противостоящими ортодоксальным ценностям. Развитие этих взаимообусловленных культурных компонентов (контркультура, субкультура) обнажает ситуацию вырождения ценностных образцов в расхожие штампы, шаблоны общественного сознания. Пытаясь осмыслить эти явления, можно прийти к выводу, что упускаемый сознанием зазор между означающим и означаемым, понимаемый как интенция (направленность на предмет), становится условием зарождения культурообразующих смыслов. Подспудная интенциональность делает возможной выстраивание системы ценностей, соотнесенной с неявной работой понимания как проявлением творческого мышления.