Марина Костенецкая

Интеллигенция моего поколения
свою историческую миссию выполнила

Доклад к 20-летию Пленума творческих союзов

      Уважаемые дамы и господа!
      Двадцать лет назад мне и во сне не могло присниться, что сегодня я буду выступать в Золотом зале Дома латышского общества (напомню, что в 1988 году это был Дом офицеров Прибалтийского военного округа советской армии) и говорить все, что думаю, не опасаясь ареста за мысли, не соответствующие официальной идеологии государства. Интеллигенция моего поколения свою историческую миссию выполнила – мы помогли народу обрести свободу. Но именно и только помогли, потому что без воли к победе самого народа, без поддержки множества общественных организаций и многотысячных народных митингов сама по себе интеллигенция ничего бы сделать не смогла.
      Когда 20 лет назад я, как рядовой член Союза писателей, получила приглашение на Пленум творческих союзов, никакие предчувствия того, участницей каких исторических событий мне доведется стать в зале Дома политпросвещения ЦК КП Латвии, не всколыхнули мою душу. Пленум готовили другие люди, я не была посвящена в сценарий, и сегодня, пользуясь случаем, благодарю организаторов за то, что 20 лет назад мне была предоставлена трибуна Пленума, как только я попросила слова. Подчеркиваю, в списке заранее сговоренных ораторов моего имени не было, решение выступить пришло спонтанно, уже в ходе Пленума, когда один за другим на трибуну поднимались мои латышские коллеги и произносили речи по тем временам, мягко говоря, крамольные.
      Моя речь на Пленуме начиналась словами: «Мне больно. Мне больно за судьбы латышского народа, мне больно за судьбы русского народа». Спустя двадцать лет, эта боль не прошла – наоборот, обострилась. Именно поэтому сегодня я хочу напомнить, как задолго до активной фазы Атмоды, наступившей в 1988 году, прогрессивные латышские писатели, бунтовавшие своим творчеством против коммунистической идеологии, сотрудничали с прогрессивными русскими писателями как в Латвии, так и в Москве. Впрочем, не только с русскими. В те годы активно переводили друг друга на свои языки писатели разных народов СССР: и латыши, и украинцы, и белорусы, и грузины, и армяне…
      Точкой отсчета укрепившейся солидарности между русскими и латышскими писателями-бунтарями можно считать IV Всесоюзный съезд Союза советских писателей, который проходил в Москве в 1967 году. К тому времени уже очень знаменитый и не менее опальный в глазах советского руководства писатель Александр Солженицын не был допущен на Съезд в статусе делегата. В ответ на такое решение властей Солженицын вместо выступления с трибуны пишет открытое письмо, которое адресует: В президиум Съезда и делегатам, членам Союза советских писателей, редакциям литературных газет и журналов. В данный момент нас интересуют адресаты, обозначенные как члены Союза советских писателей. Чуть позже поясню почему, но сначала позволю себе процитировать частично текст этого исторического письма:

      «16 мая 1967 года
      Не имея доступа к съездовской трибуне, я прошу Съезд обсудить:
      1. То нетерпимое дальше угнетение, которому наша художественная литература из десятилетия в десятилетие подвергается со стороны цензуры и с которым Союз писателей не может мириться впредь.
      Не предусмотренная конституцией и потому незаконная, нигде публично не называемая, цензура под затуманенным именем Главлита тяготеет над нашей художественной литературой и осуществляет произвол литературно неграмотных людей над писателями…
      Я предлагаю Съезду принять требование и добиться упразднения всякой – явной или скрытой – цензуры над художественными произведениями, освободить издательства от повинности получать разрешение на каждый печатный лист.
      2. … обязанности Союза писателей по отношению к своим членам… Многие авторы при жизни подвергались в печати и с трибун оскорблениям и клевете, ответить на которые не имели физической возможности… Имена, которые составят украшение нашей поэзии ХХ века, оказались в списке исключенных из Союза писателей – либо даже не принятых в него! Тем более руководство Союза малодушно покидало в беде тех, чье преследование окончилось ссылкой, лагерем и смертью… Мы узнали после ХХ съезда партии, что их было более шестисот – ни в чем не виноватых писателей, кого Союз послушно отдал их тюремно-лагерной судьбе. Однако свиток этот еще длинней, его закрутившийся конец не прочитывается и никогда не прочтётся нашими глазами: в нем записаны имена и таких молодых прозаиков и поэтов, кого лишь случайно мы могли узнать из личных встреч, чьи дарования погибли в лагерях нерасцветшими, чьи произведения не пошли дальше кабинетов госбезопасности времен Ягоды – Ежова – Берии – Абакумова…
      Я предлагаю четко сформулировать в пункте 22-м устава Союза советских писателей все те гарантии защиты, которые предоставляет Союз членам своим, под-вергшимся клевете и несправедливым преследованиям, – с тем, чтобы невозможно стало повторение беззаконий».
      Ввиду ограниченного времени выступления я не могу прочесть все письмо Солженицына, но, думаю, и озвученного уже достаточно для того, чтобы представить себе, какой бомбой взорвалось письмо в тот момент истории, когда короткая хрущевская оттепель уже прочно сменилась брежневским ледниковым периодом.
      А теперь вернемся к тем, кому это письмо было адресовано. Еще до начала Съезда Александр Солженицын разослал копии письма по всему Советскому Союзу писателям, которым доверял лично. Их было не так уж и много. Например, в Киргизии письмо Солженицына получил Чингиз Айтматов, а в Латвии этой чести был удостоен только опальный поэт-бунтарь Ояр Вациетис. Можно понять, что испытал Ояр, прочтя в 1967 году такое письмо от коллеги из Москвы! И понятна импульсивная первая реакция поэта – сразу же показать письмо кому-то из собратьев по духу здесь, в Латвии. Одним из таких людей для Ояра Вациетиса была поэтесса Визма Белшевица, и он дал ей почитать письмо. Надо отдать должное осведомленности КГБ. С обыском в квартиру Визмы чекисты нагрянули именно в тот момент, когда в доме поэтессы находилось письмо Солженицына. Конечно, письмо нашли. Конечно, изъяли. Наверняка этот факт усугубил ситуацию, когда вскоре после публикации «Хроники Генриха Латвийского» (1969) Визма Белшевица как писатель в СССР на долгие годы была объявлена вне закона. Под своей фамилией она не могла печатать даже переводы, чтобы прокормить двоих маленьких детей!
      Но зерно мысли российского писателя было брошено в латвийскую землю. Дружные всходы посева и местных, и зарубежных писателей латышей, и русских, и украинцев, и грузин, и всех других народов не только СССР, но и всей восточной Европы одновременно зазеленели по всей территории так называемого социалистического лагеря с появлением на исторической сцене Горбачева и Яковлева. Латвия в этом процессе пробуждения была не одинока. Другое дело, что, как сказал через много лет один из лидеров «Демократической России начала 90-х годов академик Юрий Афанасьев, Прибалтика во время Атмоды таки пробудилась и сумела избавиться от пут тоталитарного режима, а Россия всего лишь возбудилась на короткое время – настоящего пробуждения сознания в широких народных массах до прихода к власти Путина так и не произошло. Более того, на сегодняшний день массовое сознание населения России скатилось к опасной черте: выбирая самого достойного соотечественника в обозримом историческом прошлом страны, россияне называют имя генералиссимуса Сталина. Этот опрос проводит Российское телевидение, и рейтинг Сталина сейчас в четыре раза превышает рейтинг Пушкина! Увы, это уже серьезное предупреждение не только самой России, но и всему миру…
      Продолжая тему сотрудничества русских и латышских писателей во времена, предшествовавшие Атмоде, следует строго разграничить два поля этого сотрудничества. На одном поле, при активном вмешательстве государства, возделывалась культура, направленная на русификацию латышей. Примеры реализации такой политики можно было видеть в любом жанре искусства. Начиная с Праздника Песни, когда рядом с народными хорами на эстраде вдруг возникал хор советской армии и исполнялся репертуар, ничего общего не имеющий с латышской хоровой традицией, и кончая заказными портретами советских вождей художникам и заказными же литературными произведениями, написанными хоть и на латышском языке, но по всем канонам социалистического реализма.
      На втором же поле свою Культуру возделывали бунтари. Из породы тех, кому Ояр Вациетис очень хотел бы показать письмо Солженицына. У которых дома случались обыски, чьи книги годами лежали в типографском наборе, потому что всесильный цензор на экземпляре корректуры ставил двоякого смысла резолюцию: «К изданию не рекомендовать». Нет, не запретить, а всего лишь – не рекомендовать! Хотя и в чистом виде запрещенных книг не мало передавалось из рук в руки либеральной интеллигенции (и русской, и латышской). Но это уже в формате самиздата. В самиздате читали романы того же Солженицына и стихи Цветаевой, а в запрещенных довоенных изданиях – книги латышских писателей и поэтов. Как правило, эти книги были изъяты из библиотек, но хранились на хуторских чердаках отцов и дедов членов Союза советских писателей Латвии из лагеря бунтарей.
      В лагере бунтарей латышские писатели активно сотрудничали с русскими. Я помню, каким радостным событием в культурной жизни Латвии становился, например, выход книг в московском издательстве «Художественная литература» поэтов, не обласканных властями у себя на родине. Бедные цензоры в Москве не знали, что некоторые стихи Эрика Адамсона или Мариса Чаклайса в Латвии печатать не рекомендуется, а рижские переводчики-бунтари Лидия Жданова и Виктор Андреев при заговорческой поддержке того же поля ягоды редактора Любови Осиповой в столице СССР издавали книги с опальными стихами на русском языке. Впрочем, не только издательство «Художественная литература», но и выходившие в Москве толстые литературные журналы, такие, например, как «Дружба народов», печатали стихи Иманта Зиедониса и Иманта Аузиньша, Яниса Петерса и Кнута Скуениекса… Список можно было бы продолжить именами как поэтов, так и прозаиков, но те, кто всерьез захочет заняться в будущем изучением противостояния советских писателей коммунистическому режиму, смогут все эти книги на русском языке найти в библиотеках.
      Свой вклад в творческий обмен инакомыслия русских и латышей несомненно вносили и два литературных журнала, выходивших в Риге на русском языке – «Даугава» и «Родник». Оба журнала умудрялись печатать русскую прозу и поэзию, запрещенную в Москве (благодаря чему имели большой тираж и распространение по всему Советскому Союзу) и в то же время широко представляли переводы всего лучшего и смелого, что создавалось на латышском языке. Перевод на русский осуществляли как местные писатели и поэты: Людмила Азарова, Роальд Добровенский, В. Михайлов, В. Дорошенко, Леонид Черевичник (чего стоит одна только антология латышской поэзии ХХ века, блестяще составленная Л. Черевичником!), так и маститые российские писатели – Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина, Евгений Евтушенко, Татьяна Глушкова…
      Еще одной формой подготовки общественного сознания к Атмоде со стороны писателей можно считать Дни Поэзии. В условиях тоталитарного режима, когда невозможны были никакие народные митинги или шествия (за исключением демонстраций трудящихся на 1 мая и 7 ноября) именно на Днях Поэзии в любом самом отдаленном уголке Латвии люди битком набивались в залы клубов и домов культуры, собирались на площадях и открытых эстрадах только для того, чтобы услышать живой голос писателя. Но на Дни Поэзии выпадал всего один месяц в году – сентябрь. Однако, и на протяжении всех остальных одиннадцати месяцев наиболее активные писатели неустанно со своими бунтарскими идеями шли в народ. Осуществлялось это через вполне легальную организацию, которая действовала под прикрытием Союза писателей и носила безобидное название Бюро пропаганды литературы. Из школ и техникумов, сельских клубов и районных домов культуры в Бюро поступали официальные заявки на организацию встречи с тем или другим писателем. Бюро улаживало все финансовые формальности, выписывало писателю путевку и предоставляло транспорт до пункта назначения. Именно в годы предшествовавшие Атмоде лично я по таким путевкам Бюро изъездила всю Латвию вдоль и поперек, и сегодня могу свидетельствовать – творческие встречи с читателями заключались не только в чтении новых произведений, но и в честных ответах писателя на непростые порой вопросы из аудитории.
      Вообще творческая интеллигенция из лагеря бунтарей готовила крушение режима одновременно на территории всего Советского Союза. И если, например, в области кинематографии таким бунтарем в Латвии выступал режиссер Юрис Подниекс с фильмом «Легко ли быть молодым?», то в Грузии его коллега Тенгиз Абуладзе примерно в то же время являл миру свою апокалипсическую картину «Покаяние». Кстати, обе ленты смогли выйти в широкий прокат только благодаря личному вмешательству тогдашнего секретаря ЦК КПСС по идеологии Александра Яковлева, ибо местная цензура (и в Латвии, и в Грузии) предусмотрительно оба фильма запретила. И если уж я здесь помянула академика Александра Яковлева, то нелишне напомнить, что он же в 1989 году стал председателем депутатской комиссии по исторической оценке Пакта Риббентропа-Молотова на Первом Съезде народных депутатов СССР, и что во многом именно благодаря Яковлеву, уже на Втором Съезде 25 декабря 1989 года (Рождественские бои) депутаты в Кремле проголосовали за Постановление о том, что Пакт не имеет юридической силы со дня его принятия. Ведь, собственно, этот факт и позволил депутатам потом уже в Латвии 4 мая 1990 года принять Декларацию о независимости.
      Когда Александр Яковлев умер, тогдашний президент России Путин запретил хоронить его на престижном Новодевичьем кладбище, сказав дочери покойного: «У вашего отца были неправильные исторические взгляды». Александра Яковлева похоронили на Троекуровском кладбище на окраине Москвы, и, по иронии судьбы, теперь в нескольких шагах от его могилы находится могила убитой русской журналистки Анны Политковской.
      Об этом здесь и сейчас я говорю потому, что в истории восстановления независимости Латвии культура и политика были тесно переплетены между собой. До какой-то степени можно оправдывать коллаборационизм отдельных представителей творческой интеллигенции, которые такой ценой приспосабливались к режиму, дабы сохранить хотя бы основу национальной идентичности в культуре. Например, писать стихи, прославляющие Сталина, но зато на родном латышском языке. Однако, нельзя забывать и роль прогрессивной русской интеллигенции в крушении тоталитарного режима. Ибо, как гласит мудрость Востока, «Если ты выстрелишь в прошлое из пистолета, будущее выстрелит в тебя из пушки».