ИНТЕРВЬЮ
Интервью Владимира Веретенникова с Сергеем Юрским
Русский язык должен осознаваться,
как внезапное открытие окружающей природы!
На днях в Даугавпилсе, в местном театре прошло выступление великого актера современности Сергея Юрского. Сергей Юрьевич приехал к нам с монопрограм-мой, в ходе которой читал со сцены свои любимые поэтические и прозаические произведения – Есенин, Маяковский, Бродский, Бунин, Пастернак, Мандельштам, Дмитрий Быков... Но подлинным королем вечера стал Александр Сергеевич Пушкин: избранные отрывки из его бессмертного «Евгения Онегина», прочитанные прочувствованным голосом Юрского, начали и завершили программу. Актер Сергей Юрьевич, конечно, непревзойденный. Всякое произведение, озвученное его голосом, начинает «играть», обнаруживая в себе новые, ранее не замеченные грани. Лучший способ вспомнить, заново оценить клас-сические, знакомые с детства произведения, придумать трудно! Было заметно, что Юрский отлично понимает все значение своего труда, ибо «выкладывался» он полностью. И поэтому возможность поговорить с замечательным артистом по окончании выступления была, конечно, просто прекрасной.
– Скажите, Сергей Юрьевич, довольны ли вы нашей публикой?
– А я и даже и не знаю – ведь я публику-то и не видел. Эта стена света лишила меня возможности наблюдать за ее реакцией и узнать об этом я могу только от вас. Говорите, люди были довольны? Что же, я очень рад.
– Коль скоро сегодняшний вечер оказался посвящен Пушкину, то хочется спросить о нем. Скажите, пожалуйста, как произошла ваша собственная встреча с ним?
– Очень поздно. Конечно, я что-то читал, с детства знал его сказки, но поэзией его не увлекался. Я очень хорошо помню это внезапное открытие. Я был уже актером Большого драматического, играл в «Горе от ума» – Чацкого. И знаменитый товстоноговский спектакль дал мне хорошее понимание стихов на сцене. И хотя мы старались проговаривать стихи, как прозу, я понял, что они «сопротивляются» этому, стремятся жить собственною жизнью. Помню, было дело зимою... Я шел и вдруг задумался: «Что-то я Пушкина как-то и не знаю... Вот Грибоедова узнал, а Пушкина – нет...» И я поехал в Михайловское. Один, в сильнейший мороз. Добираться было трудно, места там в ту пору были еще довольно диковатые. И в этом, быть может, была их неизъяснимая прелесть. И вот в эти несколько морозных дней произошло мое знакомство с Семеном Степановичем Гейченко. Он был директором пушкинского музейного комплекса, включав-шего и Тригорское, и Михайловское, и Святые Горы, где могила Александра Сергеевича и его матери. И разговоры с Семеном Степановичем, этим одноруким человеком, простым и глубоким одновременно, обожавшим бродить по своим «владениям», приоткрыли мне настоящего Пушкина. Он оставил надпись в пушкинском томике, взятом мною в дорогу: «Приезжайте снова в Михайловское, не забывайте и попробуйте полюбить его». И подписался: «Хранитель пушкинской деревни». И эта подпись, словно бы впитавшая стихотворный размер «Онегина», очень меня тронула. А на обратном пути по радио в машине передавали именно «Евгения Онегинашим – оперу. И я понял, что с музыкой эти слова звучат совсем по-другому, несравненно менее интересно. Самое замечательное тут – именно сами слова, безо всяких музыкальных красивостей. И с этого осознания началось мое увлечение Пушкиным. И потом первые авторы, с произведениями которых я вышел на сцену как чтец, были Пушкин и Есенин – «Граф Нулин» и «Анна Снегина».
– В сегодняшней программе помимо Пушкина фигурировали и другие авторы. Скажите, а по какому критерию вы производили отбор тех, чьи произведения достойны про-звучать?
– Это все мои любимые писатели и поэты – хотя и первое знакомство с ними происходило по-разному. Среди них были люди, к которым я очень трудно шел, вроде Маяковского. Потом пришел сложнейший Пастернак, потом Мандельштам, потом Блок. Не только признанные классики, но и современные авторы. Маршаковские переводы из английской поэзии. Много чего было. Но началось все именно с Пушкина. Среди соединения всех этих авторов можно, наверное, найти какие-то противоречия. Но мне бы не хотелось, чтобы сегодняшний концерт получился монотонным и я постарался максимально его разнообразить именами поэтов и писателей. Пушкин – это основа, фундамент. Но на этом фундаменте должно появляться и что-то другое. Вот и я постарался, чтобы зрители Даугавпилса смогли сегодня разглядеть хотя бы часть этого гигантского дерева русской поэзии. Кстати, должен сказать, что и сейчас наша поэзия просто на высочайшем уровне.
– А кого вы могли бы назвать из достойных поэтов современности?
– Я не всех могу читать со сцены – но тех, кого ценю, их великое множество. Например, у нас есть совершенно выдающаяся поэтесса Ольга Седакова. К сожалению, ее пока мало знают, хотя она представляет собою явление абсолютно уникальное. Читать ее, правда, со сцены никогда не смогу – ибо не мое. Но прекрасно понимаю, какого уровня этот автор. Если брать еще женщин, нельзя не вспомнить и Анну Павлову. Есть поэт, к сожалению мало замеченный, Борис Викторов, он уже умер. Был поэт Борис Рыжий, во многом повторивший судьбу Есенина – и по таланту, и по самоубийству... Перечень может быть огромным. Если взять мало востребованные нынче, но по-прежнему издающиеся журналы, вроде «Континента», «Знамени», «Октября», «Звезды» – в любом номере можно найти новые имена интересных авторов. И зачастую остается лишь руками развести от удивления уровнем современной поэзии.
– Увы, до нас в Прибалтике многие интересные авторы доходят не так уж быстро...
– Так ведь и до нас в России не все доходит! Вроде и печатают, но зачастую тиражом в две тысячи экземпляров
– на всю гигантскую страну! Найти, конечно, при желании можно, хоть бы и в Интернете: да кто ж ищет?! Сам же я себя пропагандистом поэзии не считаю. Все, что я делаю, – пытаюсь забрасывать «крючок»: может кто-то и поймается...
– Вызывает восхищение ваша способность свободно, по памяти, читать длиннейшие произведения. А случалось ли прямо на сцене забывать что-то?
– Случалось. Тогда – плохо! (смеется) Выходить из ситуации можно по-разному. Лучше всего, конечно, постараться вспомнить. Или найти, чем можно заменить. В крайнем случае пропустить выпавший из памяти кусок текста. Но подобные происшествия я воспринимаю как исключение из своей работы.
– Скажите, а прибалтийский зритель сильно ли отличается от российского? Или, скажем по-другому: по-вашему, сильно ли менталитет у прибалтийских русских отличается от такового у россиян?
– Я думаю, что да! Конечно, не сказать, чтоб очень сильно. Ведь, мы с вами люди одного языка, что является главнейшим критерием. Молодежь: это, правда, особый разговор. Ну, а те, кто постарше – мы с ними все одной судьбы, одного поколения... В будущих же поколениях, однако, различие, думаю, будет ощущаться все более заметно. Чем дальше, тем больше вы будете осознавать себя в качестве русских латвийцев. Здесь другой ритм жизни, нежели в России. Вы знаете, я очень много выступал в Прибалтике, общался со здешним народом и хорошо это знаю. Но, понимаете ли, я глубоко убежден: отличаться – это лучше, чем быть похожим! Европейская Россия отличается от Урала, а Урал отличается от Сибири. Естественно, русские в Прибалтике тоже отличаются от своих собратьев из Российской Федерации. Для моего поколения здешняя земля считалась настоящей Европой, другой Европы мы не знали. Мы приезжали, выступали на здешних сценах, играли по-русски, но в этом было чувство чего-то иного – и это было хорошо..
– Но ведь, наверное, очень важно и сохранять свои корни?
– Это разумеется. Но сохранять корни, отгородив-шись от окружающего мира стеною, – очень плохо. «Чем вы занимаетесь по жизни?» «Я храню свои корни!» – не смешно ли?! (хохочет) Я думаю, это должно быть в сердце, но зачем его выпячивать напоказ? Мне, например, известен один феноменальный человек, знающий 103 языка. При этом, сам он считает, что знает на удовлетворительном уровне лишь 37 языков – потому что умеет сочинять стихи на них! Он, что же, растерял свои корни?! Напротив, он может почувствовать себя властелином мира! Нам, конечно, за ним не угнаться, но и мы должны тянуться к этому волшебному многообразию человеческих языков, культур, смыслов. У меня немало претензий к нынешнему поколению. Но одного я не могу отрицать: его чрезвычайную восприимчивость. То, что с таким трудом давалось нам – иностранные языки – они схватывают буквально на лету. Конечно, я не хочу сказать, что нам не следует прививать нашим детям русский язык с самых ранних лет. Главное – оставаться самими собой. Это же наш язык и мы его любим, не так ли? Стало быть, палкой, приказом и запретом никто не сможет заставить нас от него отказаться.
– А чем для вас самого является русский язык?
– Надо ценить природную красоту. Представьте, человек привык к городу, мир заключается для него в немногих вещах – дом, машина, зарплата. Даже обыкновенные деревья в эту картину мира уже не вписываются, их надо вырубить. И этой убогой картине нужно противопоставить совершенно другое понимание окружающего – чтобы в один прекрасный момент у человека глаза открылись и он воскликнул: «А деревья-то как хороши, причем хороши сами по себе, безо всяких окружающих домов, на постройку которых их вырубают!» Вот так, по-моему, должен существовать и русский язык – как внезапное открытие окружающей природы! Если люди сумеют это ощутить, то они смогут подлинно обогатиться...
– Существует мнение, что представители диаспоры всегда куда более бережно относятся к своему языку и культуре, чем жители метрополии. Согласны?
– Полностью согласен! И в общем-то я сам всегда говорю это представителям русскоязычной диаспоры. Я наблюдаю за тем, как люди, живущие вне России, стремятся приобщаться к ее духовным богатствам, к ее культурным новостям: через книги, журналы, Интернет. И они действи-тельно ценят это! В Прибалтике, Европе, Америке, Англии: везде одна и та же картина. Люди прекрасно вписываются в местную действительность, их дети учатся в школах на языке страны, в которой они живут, и в то же время у них прослеживается огромная потребность не дать уйти чему-то самому важному в своей жизни, сохранить в себе эту «русскость!»
– В заключение скажите, пожалуйста, если можно, чем для вас запомнилось последнее время? Ну и о творческих планах, разумеется...
– У меня были довольно напряженные годы – этот и прошлый. На это время пришлись несколько книг, которые я наконец-то закончил и издал. Это был спектакль, очень важный, «Предбанник». Кстати, с «Предбанником» я уже успел побывать в Латвии, Эстонии и Литве. Еще был фильм по Эжену Ионеско под названием «Лысая певица». Были съемки двух других фильмов – одного о Бродском, а другого – по тургеневским «Отцам и детям». Все это было связано со страшным напряжением. Ну а в последнее время я снова много играю – гастроль идет за гастролью. Предстоит еще оглядеться и понять: много ли сил у меня осталось? У меня есть некоторые планы и будущее покажет, насколько они осуществимы. Быть может, вы удивитесь, но я скажу вам, что мой главный творческий инструмент сегодня – это абсурд. Театр абсурда, драматургия абсурда. Я сделал уже два спектакля по произведениям драматурга Игоря Вацетиса, в которых это абсурдистское начало просматривается очень заметно. И если будут силы, то может быть в следующем сезоне я сделаю новый спектакль под названием «Вечер абсурда №3».
Поживем – увидим!
