ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

Николай Гуданец

Метаморфозы России и российской поэзии

      Бывает так: читаешь книгу, и вдруг какая-то фраза автора становится трамплином – выносит тебя совсем в другое измерение, дает новый ракурс мысли, иное понимание привычных вещей. Однажды в сборнике статей психотерапевта Виктора Франкла «Человек в поисках смысла» я наткнулся на такой абзац: «Ныне мы живем в эру разрушающихся и исчезающих традиций. Поэтому, вместо того чтобы новые ценности создавались посредством обнаружения уникальных смыслов, происходит обратное. Универсальные ценности приходят в упадок. Поэтому все большее число людей охватывается чувством бесцельности и пустоты, или, как я это называю, экзистенциальным вакуумом».
      Собственно, вся книга Франкла посвящена проблеме «экзистенциального вакуума», который характеризуется «ощущением внутренней пустоты, чувством глубочайшей смыслоутраты», широко распространившемся в США и Европе после Второй мировой войны. Автор назвал это явление «ноогенным неврозом» и счел его принципиально новым душевным недомоганием ХХ века, прокладывающим дорогу конформизму и тоталитаризму.
      Однако человеку русской культуры при знакомстве с описанием синдрома «экзистенциального вакуума» моментально приходит на ум Евгений Онегин, изнемогавший от беспричинной и безысходной тоски. Это человек, абсолютно лишенный духовных точек опоры, разъедаемый тотальным скепсисом.
      И в России начала XIX века такой тип невротика возник совершенно закономерно, на руинах церковности и традиционной морали. Тут не обойтись без небольшого исторического экскурса.
      После раскола XVII века русская святость впала в летаргию, по точному выражению Г.П. Федотова, на целых сто лет, вплоть до подвизания преподобного Серафима Саровского. Вдобавок, по ходу этого летаргического сна, петровские реформы омертвили русскую церковь, превратив ее в канцелярский придаток государства. Крайне точно подметил А.М. Панченко: «Смысл петровских реформ вовсе не европеизация, как принято думать, смысл ее - секуляризация, обмирщение».
       Но мало того, помимо церкви Петр сокрушил традиционный российский уклад. И этот двойной удар оказался нокаутирующим.
В тогдашней Европе победоносные идеи Просвещения атаковали религию и сословное устройство общества, однако не затрагивали народных традиций. Но в России уже абсолютно нечего было противопоставить натиску религиозного и этического хаоса. Ее дворянство не имело вообще никакого иммунитета от плоского атеизма французских просветителей.
      Когда и вера, и традиции растоптаны, мыслящему человеку приходится искать смысл жизни самостоятельно, в одиночку, а это непосильный труд даже для целого поколения.
      Приходится отбросить достаточно вульгарное социо-логическое толкование Онегина как «лишнего человека», которому некуда приткнуться в мрачную николаевскую эпоху. Пушкинский герой оказывается точным описанием невротика, измученного «экзистенциальным вакуумом».
      «Евгений Онегин» никак не «энциклопедия русской жизни», по выражению Белинского, это скорее «карманное зеркало петербургской молодежи», как выразился П.А. Плетнев в письме к Пушкину. И в этом зеркале очень выпукло и точно отразился человек, снедаемый духовной опустошенностью, не находящий опоры в ни разрушенном традиционном укладе, ни в религии. Герой поэмы оказался явлением чрезвычайно узнаваемым, широко распространенным в среде образованной российской молодежи. Более того, он породил в русской литературе целую череду «лишних людей», известную каждому школьнику.
      Таким образом, нуждаются в уточнении известные слова Герцена о том, что русский народ «в ответ на царский призыв организоваться - ответил через сто лет громадным явлением Пушкина». Я бы перефразировал это ходульное изречение так: по свидетельству Пушкина, на реформы Петра Россия ответила повальным неврозом своей элиты.
      Это прекрасно понимал Ф.М. Достоевский, писавший в предисловии к публикации свой речи о Пушкине в «Дневнике писателя» за 1880 г., что в «Евгении Онегине» поэт указал на «самую больную язву составившегося у нас после великой петровской реформы общества», изобразив «отрицательный тип наш, человека, беспокоящегося и не примиряющегося, в родную почву и в родные силы ее не верующего, Россию и себя самого… в конце концов отрицающего, делать с другими не желающего и искренно страдающего».
      Полагаю, теперь мы можем по достоинству оценить правоту и прозорливость Н.М. Карамзина, который назвал преобразования Петра I «блестящей ошибкой» и упрекал императора в измене «истинно русским» началам жизни.
      С той переломной точки начинается новейшая история России, которая длится по сей день, меняясь по форме, но не по сути.
Видите ли, существуют нерв истории народа и ее становой хребет. При взгляде на исторический процесс с привычных марксистских или позитивистских позиций эти важнейшие вещи выпадают из поля зрения. Они попросту неразличимы сквозь призму экономического детерминизма.
      Современные учебники истории уныло сообщают нам о сравнительной динамике развития металлургии и аграрного сектора в Европе и царской России. Это не то, чтобы псевдонаучно, это лишь одна грань истории, далеко не всегда самая существенная. Статистика выплавки чугуна на душу населения почти ничего не объясняет, она иррелевантна к сути исторических процессов в разных странах и их разительным отличиям. Ведь крайне важно то, в какие изложницы льют выплавленный металл.
И если прибегнуть к экзистенциальному пониманию истории, то на протяжении последних трехсот лет в России мы видим постоянное крушение веры и традиций, ставшее злополучной русской традицией.
      Именно катастрофический экзистенциальный процесс сформировал русскую интеллигенцию. Интересно, что С.Н. Булгаков в статье из сборника «Вехи» назвал «отцом русской интеллигенции» именно Белинского, а не Пушкина. Причину этого подметил сам Белинский, отметивший, что «время опередило поэзию Пушкина и большую часть его произведений лишило того животрепещущего интереса, который возможен только как удовлетворительный ответ на тревожные, болезненные вопросы настоящего». Пушкин действительно описал «самую больную язву» общества, сам того не сознавая. Дело в том, что он сознательно самоустранился от «тревожных, болезненных вопросов» современности, побаиваясь цензуры и непонимания публики.
      Необходимо уточнить, что корни эти вопросов залегали гораздо глубже политической и экономической плоскости, они сводились не только к строительству конституционной власти, к ликвидации крепостного права. В тогдашней России самой насущной задачей стала выработка нового религиозного и нравственного миросозерцания взамен прежнего, напрочь дискредитированного и разрушенного реформами Петра.
      Без такого духовного стержня индивид оказывался абсолютно безоружным и перед натиском нового буржуазного уклада, и под катком полицейского режима, – тем двойным прессом, который начал утюжить Россию в конце первой трети XIX века, и которому вся последующая русская литература безуспешно пыталась противостоять, мучительно нащупывая метафизические и этические основы человеческого бытия.
Вот почему ярое отрицание существующего порядка вещей оказалось начертанным на знаменах русской интеллигенции с тех пор и доныне. Но этот прекраснодушный нигилизм оказался внутренне беспомощным, а внешне бесплодным. Его импульсы в своем предельном виде вели к тотальному разрушению, порождая с удручающей неизбежностью лишь кошмарные фигуры Кириллова или Ставрогина.
      Отмечу попутно ряд примечательных парадоксов.
      Зрелый Пушкин ушел в область «чистого искусства», он демонстративно отринул все политические, религиозные и нравственные проблемы своей эпохи, но его поэзия оказалась невольным и безошибочным индикатором русской истории.
      Более того, впоследствии культ Пушкина стал итогом русского богоискательства. В среде русской образованщины укоренилось прямо-таки религиозное почитание Пушкина. И оно особенно расцвело как под сенью марксистско-ленинской псевдорелигии, так и в среде эмиграции. По удачному выражению академика А.М. Панченко, Пушкин стал русским «светским святым».
      Вот поэт Г. Горбовский пишет в «Литературной газете» о чувствах, испытываемых к Пушкину: «это Любовь к выразителю чувств народных, к Отцу, на которого можно опереться, как на людскую, земных достоинств Истину. Пушкина можно исповедовать, положась на него, как на Веру». Прозаик Ф.А. Абрамов заявляет с трибуны писательского съезда: «Пушкин отец наших душ».
      Это совершенно явное религиозное кликушество, светский суррогат вероисповедания, возникший как рефлекс мятущейся и жаждущей души на развалинах традиционной веры. Но знаете, в этом что-то есть. При тотальной десакрализации русской жизни ее главным святым оказался поэт. Видимо, потому, что поэзия всегда исповедь и молитва, нередко проповедь, а иногда пророчество.
После пушкинского «золотого века» поэты не раз, вольно или невольно, рядились в тоги жрецов, наиболее выпукло это проявилось у символистов. Столь же закономерно среди сегодняшних поэтов появились юродивые вроде Пригова и Кибирова. Об этом поговорим чуть позже.
      В ХХ веке перманентное крушение народных верований и традиций становится, увы, главной русской традицией. При этом, как подметил А.С. Панарин, «история повторяется: очередное учение европейского модерна приходит в Россию как будто для того, чтобы обнаружить свою принципиальную тупиковость», и эти заемные учения принимают «ту бескомпромиссно-радикальную форму, которая резко сокращает срок их исторической жизни».
      После Октябрьского переворота шло массированное разрушение православия и всех народных укладов. Взамен насаждались коммунистическая идеология и новый тип советского человека. Подробности общеизвестны, останавливаться на них излишне.
      Когда марксистско-ленинская псевдорелигия и советский патерналистско-полицейский уклад благополучно загнили, им на смену пришло вероучение либерализма и бандитизм в чистом виде. Быстрая дискредитация либерализма породила окончательный идейный разброд, вплоть до шизофренизации общественного сознания, а бандитизм частных лиц благополучно перерос в государственный. Здесь можно было бы говорить долго, но хочется перейти к гораздо более интересным и не вполне очевидным вещам.
      Россия еще не оправилась от очередной катастрофической модернизации, но тут же оказалась втянута в крушение цивилизации западной. Как сказано в замечательном свежем анекдоте, мы за семьдесят лет развалили социализм, а капитализм сокрушили меньше, чем за двадцать.
      Сегодня в западной цивилизации происходит самая мощная модернизация после эпохи Просвещения. Нынешний кризис апокалипсичен. Это воистину Страшный суд, на котором обнаружилось, что буржуазное общество не может достичь навязываемых им идеалов преуспеяния и стабильности, оно неспособно гарантировать их даже для привилегированной горстки людей, так называемого «золотого миллиарда». Не будет преувеличением назвать это концом света, разумеется, в глазах буржуазного мира.
      Во-первых, обанкротилась позитивистская вера, этот неинституциализированный суррогат религии, с ее концепцией линейного прогресса, с ее либералистским обожествлением индивида, приводящим к этическому релятивизму и вседозволенности, с ее культом конкурентной борьбы и с неизбежно сопутствующими догматами социал-дарвинизма и неомальтузианства. Штука в том, что у буржуазного человека веры в Бога попросту нет. Есть конфессиональная принадлежность и религиозные ритуалы, но абсолютно нет живого религиозного чувства, тем более, сцепленного с нравственностью.
      Во-вторых, свою полную несостоятельность обнаружил буржуазный уклад, где главными целями являются стяжание собственности и рост потребления, причем их размер определяет исключительно финансовая шкала.
      Просвещенческая буржуазная цивилизация идет вразрез с декларируемыми ею базовыми целями, поскольку она не обеспечивает человечеству в целом мало-мальского благосостояния. Даже там, где человек сыт, он изнемогает от одиночества, отчуждения, тревоги, безнадежности. Его голод по смыслу жизни приобретает самые причудливые формы, которые здесь описывать было бы слишком долго.
      Нынче в отсталых странах люди гибнут физически оттого, что им не на что купить антибиотики. А в развитых странах благополучные люди гибнут духовно оттого, что их отчаяние не заглушить антидепрессантами, причем ни их верования, ни уклад не служат действенным лекарством.
      Одним неврозом тут не отделаешься, тут уже недалеко до экзистенциального психоза. И поскольку фармацевтика бессильна, живущие в лоне обанкротившейся цивилизации люди отправятся, фигурально говоря, искать и пощипывать целебные травки. Единственную надежду следует возлагать лишь на остатки здоровых инстинктов.
      Что же касается России, то не успели мы органически усвоить передовое либеральное верование и так называемый «общечеловеческий» буржуазный уклад с примесью крысиных повадок, как вдруг они оказались ветхими обносками и болотными огоньками. Для Русского мира это Апокалипсис в квадрате. Под Апокалипсисом я тут подразумеваю не сумму евангельских ужасов, а просто узловую точку на переломе к новому миру.
      По сей день главная проблема России, чутко подмеченная А.С. Панариным, состоит в том, что «ее национальный гений все же не сумел дать убедительный творческий синтез национальной судьбы и мировой истории, а вне такого синтеза Россия не может жить и не может выжить, ибо призвание ее вселенское». Можно как угодно относиться к мессианскому пафосу этих слов, но отмахнуться от них невозможно.
Собственно говоря, Россия не страна, а цивилизация – со своим исконным духом и укладом. И поэтому она может стать альтернативой цивилизации Запада, которая обанкротилась. Смена буржуазного уклада неизбежна, вопрос только в том, как и когда это произойдет, и какую роль в этом сыграет российская цивилизация.
      Предвижу скептические улыбки аудитории. Патетическим речам о мессианской роли России исполняется сто лет в обед, и коренятся они, увы, в застарелом и неисцелимом комплексе национальной неполноценности. Такие речи выходят далеко за рамки хорошего вкуса и элементарного приличия. Но что поделать, их соблазн неумолим.
Казалось бы, при трезвом взгляде на сегодняшнюю Россию смешно даже заикаться о таких исконных русских ценностях, как стояние за правду, нестяжательство, соборность. Однако именно они способны послужить лекарством от кризиса, потому, что, на мой взгляд, в мире уже нарождается новый уклад, и в основе лежат открытость, альтруизм, чувство ответственности.
      Название для нового уклада еще не придумано, поскольку даже факт начавшейся перемены еще не вполне осознан. Возникает искушение назвать этот уклад постиндустриальным или постбуржуазным, но загвоздка в том, что он не наследует черты предшествующего общества, но радикально им противостоит.
      Назовем его ноотропным, то есть устремляющимся к разумному. И условимся, что данный термин подразумевает не просто главенство сухой рациональности, а органический сплав рационального и этического начал.
      Новый уклад созревает, его элементы и черты уже различимы. Изменяются сами понятия собственности, власти, трансформируется шкала социальных ценностей и векторы индивидуальных устремлений. Не будет преувеличением сказать, что даже представление о сущности человека претерпевает метаморфозу.
      Ни у кого не вызывает сомнений тот факт, что мы находимся на переломе от индустриального общества к информационному. Но гораздо менее очевидно то, что при этом неизбежна смена общественных отношений и ценностей.
      Напомню достаточно банальное соображение о том, чем отличается сфера материального производства от информационной. Допустим, у меня и у вас есть по яблоку. Если мы ими обменяемся, у нас по-прежнему будет по одному яблоку. А если мы обменяемся своими идеями, у каждого из нас будет по две идеи.
      Если некто распространяет информацию за деньги, она у него остается в полном объеме. Классическая марксова цепочка «товар-деньги-товар» здесь уже не работает. Потому что информация является не просто и не только товаром.
      Для наглядности я приведу примеры того, как на пересечении новейших информационных технологий и антибуржуазных ценностей формируются явственные элементы ноотропного уклада.
      В 1991 г. финский студент Линус Торвальдс основал проект бесплатной операционной системы с открытым кодом «Линукс». Сегодня в этом проекте участвуют совершенно бескорыстно сотни программистов со всего земного шара. «Линукс» широко используется как серверная операционная система, достаточно сказать, что корпорация IBM в ее лучшие времена продавала серверов с «Линукс» на 2 миллиарда долларов в год. На ее основе создан ряд специализированных ОС, для мобильных телефонов и так далее. В качестве ОС персонального компьютера «Линукс» используется все шире, и в перспективе она может составить серьезную конкуренцию MS Windows.
      Подсчитано, что для создания ядра «Линукс» потребовалось бы 5 000 дней работы высококвалифицированного программиста. Но эта работа была проделана, повторюсь, энтузиастами, совершенно бесплатно.
Ясно, что этот проект не имеет ничего общего с традиционными буржуазными ценностями.
      Другой пример, недавний судебный процесс в Швеции над авторами торрент-трекера «Пиратская бухта». Подсудимым, это трое создателей сайта и их спонсор, грозит штраф на сумму до 188 тысяч долларов США и тюремное заключение сроком до двух лет. Дополнительно был подан иск на возмещение ущерба в размере 117 миллионов шведских крон (14,3 миллионов долларов США). Иск вчинил консорциум обладателей авторских прав и еще много юридических лиц.
      The Pirate Bay входит в сотню самых посещаемых сайтов мира. Число зарегистрированных пользователей торрент-трекера превышает три миллиона, число посетителей около пятнадцати миллионов. Получив на сайте соответствующий файл-трекер, можно скачать из Интернета музыку, фильмы, телесериалы и компьютерные игры – более миллиона файлов.
      Процитирую журналиста Алексея Поликовского, который пишет в своей электронной брошюре «Пиратская Бухта. Последний берег утопии»:
      «Кучка шведских мальчишек судится со всей мощью мировой индустрии развлечений. Их игра в Пиратскую Бухту оказалась непереносимой для воротил и магнатов. Они запустили свои серверы – и миропорядок, построенный на обязательности купли и продажи, вдруг зашатался.
      А так ли уж обязателен этот миропорядок? Говорят: если зрители и слушатели не будут платить за просмотр и прослушивание, артисты обеднеют. Что за странная логика? Мы видим перед собой мир, в котором голодает миллиард людей, мы видим набухшую жиром, откормленную индустрию развлечений, мы видим ее топ-менеджеров, летающих на собственных самолетах, мы видим поп-звезд, чьи годовые доходы превосходят бюджет небольшой страны – и мы должны пуще всего на свете заботиться о процветании королей киноиндустрии и князей звукозаписи?
      Пиратская Бухта ценна не только тем, что дает возможность скачивать файлы. Она ценна тем, что предлагает новую модель устройства мира. Конечно, тут возникает больше вопросов, чем есть ответов, но так и должно быть, когда рождается что-то новое. Вопросы такие: должен ли мир быть устроен так, как это удобно бизнесу, или он должен быть устроен так, как это удобно людям? Должны ли культурные ценности быть средством для безграничного обогащения, или они могут предоставляться людям бесплатно, как необходимый витамин для их развития?»
      К этим словам хочу добавить несколько штрихов. Все файлы с музыкой и фильмами изготавливают и выкладывают в Интернет энтузиасты, не получающие за свой труд ни гроша. На самом сервере «Пиратская Бухта» этих файлов нет, есть лишь информация, где их загрузить. Соответственно, файлы находятся в Интернете лишь до тех пор, пока есть их владельцы, дающие возможность скачать понравившуюся музыку или кинофильм кому-то другому. То есть, они добровольно остаются на раздаче файлов, просто из соображений альтруизма. Это им, разумеется, ничего не стоит, но ими движет разумное соображение: если все, кто скачал файл, уйдут с раздачи, трекер исчезнет. В Интернете нельзя только брать, никому ничего не отдавая.
Что забавнее всего, выступавший на суде над «Пиратской Бухтой» эксперт, профессор Валлис привел статистические данные, и оказалось, что те, кто увлекся скачиванием музыки из Интернета, начинают также покупать больше музыкальных компакт-дисков.
      Слушания по делу «Пиратской Бухты» закончились, приговор будет объявлен 17 апреля, и мы узнаем, чем закончилась громкая тяжба между безнадежно устаревшим миром чистогана и новым миром свободного доступа к информации.
      Рассмотрим еще один пример. Недавно газета The Times сообщила, что за прошедшие восемь месяцев кредитного кризиса личные состояния российских миллиардеров в общей сложности уменьшились на 260 млрд долларов. В частности, владелец новолипецкого металлургического комбината за минувший год потерял три четверти своего состояния.
      Оказывается, финансовая мощь этих бедолаг измерялась не в баррелях нефти, не в тоннах никеля и алюминия. Были в одночасье утрачены виртуальные сотни миллиардов долларов. Интересна подоплека случившегося.
      Говоря вкратце, кризис произошел от того, что была допущена эмиссия лишних триллионов долларов ради покрытия долгов США, еще из-за того, что эта денежная масса стала накачивать финансовые пузыри деривативов, и вдобавок потому, что банковские клерки всучили множеству простофиль рискованные ипотечные кредиты. Не буду углубляться в тонкости всего этого, главное, мы видим, что в конечном счете новолипецкий металлургический магнат разорился из-за алчности и безответственности. Причем не своей, а чужой, как ни удивительно.
      Вот что такое капитал в ноотропном укладе. Это величина, производная уже не от производства и финансовых потоков. Она регулируется непосредственно такими факторами, как порядочность, справедливость, адекватность притязаний, ответственность, солидарность. Причем уже не на уровне индивида, а в глобальном масштабе.
      Сегодняшний кризис протекает в душах и головах, при этом трещину дала именно сердцевина буржуазного мировоззрения.
      Пробило полночь, и карета всемогущего капитала превратилась в тыкву. Насмешливая фея рыночной экономики прибегла к старому трюку софистов, reductio ad absurdum. Индустриально-финансовый способ производства обанкротился на логическом пике своего развития, когда восторжествовали культ безудержного потребления и фетишизация абсолютно виртуальной денежной массы. Это не олигархи разорились. Наглядный нокаут получил сам буржуазный уклад.
      Но попробуйте объяснить злополучному новолипецкому богатею, что человечество едино, и у человечества общая судьба. Попробуйте доказать ему, что он со всеми своими акциями и банковскими счетами зависит от бомжа, который выуживает объедки из мусорного бака, и от чернокожего малыша, который вот-вот умрет от голода в Судане.
      Любой олигарх скажет, что это чушь и бред. С тем же успехом можно было бы пытаться втолковать Людовику XVI, что монарх зависит от своего народа, а не наоборот, и что народ имеет право на восстание. Помазанник божий просто поднял бы вас на смех. Это потом ему было не до смеха.
      Точно так же, боюсь, российский олигарх ничего не поймет, пока его «Бентли» не сожгут голодные гастарбайтеры из Таджикистана. Впрочем, подозреваю, он и тогда ничегошеньки не поймет, просто в силу органической буржуазности своего мышления.
Он не способен осознать, что это он, это частичка его самого умирает в этот миг на земляном полу хижины в провинции Дафур. И что эта смерть рано или поздно ему аукнется.
      Здесь бы надо поговорить о вере. О том, что механическое материалистическое мировоззрение стало несостоятельным, о том, что человеческая душа вовсе не является замкнутой и обособленной монадой. Но об этом нужно говорить отдельно, долго и обстоятельно. Это тема для другого разговора.
      Поэтому вернемся к особенностям умирающего на наших глазах буржуазного уклада.
      Нет никаких оснований считать буржуазный тип личности венцом созидательных усилий человечества. Буржуазный уклад, сиречь его система ценностей и поведенческие стереотипы, вовсе не являются ни единственно возможными для человека, ни органически присущими человеческой натуре.
      Антрополог Петер Фройхен в своей книге об эскимосах рассказывает, как однажды он получил от охотника кусок мяса и сердечно поблагодарил его в ответ. Эскимос, к удивлению Фройхена, явно огорчился, а присутствовавший при этом старик объяснил: «нельзя благодарить за мясо. Каждый имеет право получить кусок. У нас не принято быть в зависимости от кого либо. Поэтому мы не дарим подарков и не принимаем даров, чтобы не оказаться в зависимом положении. Подарками воспитывают рабов, как кнутом воспитывают собак».
      Для средневекового ремесленника считалось зазорным зарабатывать больше, чем ему необходимо для поддержания его привычного образа жизни. Сегодняшний хомо консуменс не в силах вообразить эдакое, в его глазах такой мастеровой психически неполноценен и отягощен безнадежной социальной инвалидностью. Ирония в том, что этот ракурс взаимен. Труженику средневековья было непонятно, как можно вкалывать ради излишка денег, которые тратить вроде бы и не на что.
      Расскажу бородатый анекдот. Лежит под пальмой туземец, к нему подходит белый турист и говорит: «Слушай, ну что ты валяешься без дела? У тебя в стране можно открыть шикарный бизнес, импорт-экспорт или туризм, возможности огромные. Ты же заработаешь кучу денег». Туземец удивляется: «А зачем?» – «Тогда ты сможешь спокойно наслаждаться жизнью». Туземец отвечает: «А я же и так это делаю».
      Производственная мощь человечества сегодня громадна, гораздо выше, чем у эскимосов или туземцев под пальмами. И тем не менее, по данным ООН, сегодня 54 государства испытывают нехватку продовольствия и не могут оплатить его ввоз. Хотя в принципе у них есть все возможности, чтобы прокормить свое население. А помехой этому стал буржуазный уклад и буржуазный человек, доминирующие в сегодняшнем мире. Ибо такое положение дел создается и поддерживается искусственно. До нынешнего кризиса средний американец потреблял в 1470 раз больше ресурсов, нежели средний индус. Если бы все человечество вышло на такой уровень потребления, разведанные запасы полезных ископаемых на планете истощились бы за десять лет.
       Только не подумайте, что я призываю к очередной утопии, к воспитанию нового человека. На наших глазах пытались создать хомо советикус, теперь вот пытаются вылепить хомо глобалис, индифферентного к своей национальности и религии кочевника с ноутбуком и кредитной карточкой. Все это заведомо негодные попытки.
Фейербаховский зуд переделки мира и человека под очередную идеологему попросту смешон. Речь не о том, чтобы изменить человечество, а о том, чтобы вовремя осознать происходящую с ним метаморфозу.
       На примере Онегина ясно видно, что поэзия является явственным концентратом общественного духа, того самого мистического соучастия, participation mystique, подмеченного Леви-Брюлем.
Сегодня поэзия влачит жалкое существование. Нет поэтов, равных Гете или Байрону, Лорке или Рильке. И это явный симптом духовной ущербности общества в целом, симптом, выражающий дух века сего. Можно спорить о том, гениален ли поэт Иосиф Бродский, но бесспорно то, что после его смерти в России нет даже близко кандидата на звание великого поэта.
      Я бы сказал, поэзия выступает в роли канарейки, которую шахтеры берут в забой, и она первой гибнет от рудничного газа.
Ясно, что царствие небесное на земле не наступит. Но и пребывать в нынешнем состоянии человечество уже не может.
За то время, что я говорил, на земном шаре погибло от нищеты несколько сотен человек. Каждые три секунды кто-то где-то умирал от голода.
А так быть не должно....