(Выступление Бориса Равдина в Токийском университете
в феврале 2005 года)
Уважаемые дамы и господа, коллеги, позвольте предложить Вашему вниманию доклад, посвященный некоторым вопросам межнациональных взаимоотношений, в частности, проблеме школьного образования национальных меньшинств. Материал моего доклада – история попытки разрешения этой проблемы на опыте Латвии в 1920-1930-x годах.
Национальные проблемы, наряду с религиозными и культурными – одни из важнейших в истории новейшего времени. Есть ли пути демократического, мирного разрешения этих проблем? Насильственный опыт решения этих проблем нам известен – геноцид армян в Турции или курдов в Иране, число подобных примеров можно увеличить. Далеко не лучшие образцы решения этих проблем дает нам как Азиатский континент, так и Европейский – как в веке прошедшем, так и в начале нынешнего. История русской эмиграции, история русского рассеяния в ХХ
веке, история русской школы в эмиграции предлагает нам широкий спектр для
изучения вопроса о правах национальных меньшинств, для изучения вопросов
межнациональных, межрелигиозных и межкультурных.
Я буду говорить о проблеме русской школы в эмиграции на коротком, но важном историческом отрезке 1920–1930-хх годов.
Но прежде чем обратиться именно к латвийскому опыту русского рассеяния, посмотрим, с какими проблемами в области образования столкнулась русская эмиграция между первой и второй мировыми войнами.
В результате русской революции 1917 г. (октябрь), гражданской войны 1918-1920 гг. и победы большевиков во главе с В.Лениным - за пределами России оказалось несколько миллионов русских людей. Одни из них – политические противники большевиков – оказались на положении беженцев в Германии, Франции, Чехословакии, Сербо-Хорватии, Болгарии, Румынии, Бельгии, Турции, в Африке – Алжир, Марокко, Абиссиния, на азиатском континенте – на территории Манчьжурии (Маньчжу-гоу)... Число беженцев обычно определяется в 1,5–2 мл. человек. Еще одна значительная часть русских оказалась за пределами России помимо своей воли, ни на шаг не отходя от своего дома, поскольку на развалинах Российской империи возникли независимые страны: Польша, Финляндия, Латвия, Литва, Эстония, где русское население жило издавна.
Какое-то время сохранялась надежда, что изгнание будет недолгим, что скоро можно будет вернуться домой, в Россию, что удастся снова собрать Российскую империю или построить новую Россию, на демократических основаниях. Надежды эти с каждым годом становились все призрачнее. Становилось понятно, что большевики в России – всерьез и надолго.
И тогда в среде русской эмиграции, русского рассеяния возник страх потери национальной идентичности, страх ассимиляции.
Один из способов сохранения национальной идентичности – это сохранения родного языка, культуры, создание системы образования на родном языке. Уже в самом начале 1920-х гг. эта проблема – создание национальной школы – стала для эмиграции одной из основных.
Условия, в которых оказалась русская эмиграция, были не самыми благоприятными для сохранения национальной культуры. Первоначально больше всего русских эмигрантов оказалось в Германии, в стране, которая потерпела поражение в Первой мировой войне, в стране с разрушенной экономикой и финансовой системой, с огромной безработицей, в стране, где не хватало денег для поддержки образования даже на немецком языке. О том, чтобы Германия в государственном масштабе финансировала русское образование на своей территории, не приходилось и думать.
С середины 1920-х гг. центром русской эмиграции стала Франция. И хотя Франция была страной-победительницей и экономика ее не столь сильно пострадала во время прошедшей войны, о том, чтобы в найти во Франции полноценную государственную поддержку образованию на русском языке, тоже не могло быть и речи. Такая же ситуация была характерна, скажем и для Бельгии, некоторых других западноевропейских стран. В этих странах были разнообразные формы помощи русской школе – помогала церковь, благотворительные и прочие общества, различные фонды, частные лица, отчасти – государство, но полноценного государственного образования на русском языке не было, и, пожалуй, и быть не могло.
В значительно более благоприятном положение оказалась русская школа в некоторых славянских странах – в Чехословакии, Югославии, отчасти в Болгарии.
Кажется, хуже всего было положение в Румынии (куда отошла ранее входившая в состав России Бессарабия). В Румынии, судя по некоторым источникам, даже получить разрешение на устройство частной русской школы было крайне затруднительно, почти невозможно.
При строительстве русской школы в эмиграции возникало множество проблем: юридические, финансовые, организационные, методические, психологические, идеологические – и трудно было сказать, какие из этих проблем следовало решать в первую очередь. Например, кого должна готовить школа на русском языке – строителей будущей России? граждан страны эмиграции? граждан мира? На какие образовательные учреждения следует обратить внимание в первую очередь, какие учебные заведения необходимо прежде всего финансировать? Кому дать, для кого искать деньги: для начальной школы? для средней? для высшей? для профессиональной? для военно-учебных заведений? для переподготовки преподавательского состава? Должна ли школа быть сугубо русской на национальному составу или состав учеников может быть смешанным?
Бегло взглянем на попытки решения хотя бы некоторых проблем русской школы в эмиграции, школы для русских беженцев, именно беженцев, а не постоянного русского населения вдруг оказавшегося в положении меньшинства.
Россия с трудом и долго принимала идею массового светского образования. В дворянской среде образование не являлось престижным, дворяне служили отечеству оружием, а не пером. После реформ Петра I в начале XVIII века прошло почти 150 лет, и только тогда, в последней трети XIX века, образование стало привлекать широкое общественное внимание. Расцвет образования в России в эти годы шел необычайно бурно. Быстро росло число школьников, студентов, школы старались оснастить самым современным оборудованием, в особенности кабинеты естествознания, формировались богатые школьные библиотеки. Со всем этим богатством в эмиграции пришлось расстаться. Не было не только физических и химических школьных лабораторий, но часто не было даже обычной школьной мебели, классных досок. Вместо досок использовался кусок линолеума или часть стены в классе закрашивали черным цветом и использовали как школьную доску. Учителя страдали от отсутствия учительских кафедр.
В первые годы эмиграции существовала проблема учебников, в особенности учебников гуманитарного курса – истории, географии, литературы. Т.е. таких учебников, через которые обычно проходит патриотическое воспитание в школе. Даже позволив русскую школу на своей территории, государства, принявшие беженцев, не всегда могли разрешить в русских школах учебники дореволюционного гуманитарного курса, построенные на идее российского государственного строительства. Тем более, в эмиграции невозможно было использовать учебники, изданные в Советском Союзе. Какой выход из такого положения? Значительную часть времени ученики на уроке занимались конспектированием. Школьное время использовалось нерационально. Но с учебниками проблема разрешилась довольно быстро. Ведь учебник – это еще и товар. И не просто товар, а товар, на который есть и будет спрос. К середине 1920-х гг. основные учебники, и не только для начальной русской школы, были изданы. Существенную роль в издании учебников сыграли издательства Германии, Польши и Латвии, причем, далеко не всегда эти издательства специализировались на русской книге. Качество учебников не всегда было высоким, но учебники были. Не все изданные учебники были раскуплены, судя по книжным каталогам издательств, многие учебники долгие годы пылились на складах, и этому были свои причины.
Допустим, разрешение на открытие школы есть, крыша над головой есть, школьные принадлежности, учебники есть. Кто будет учить в этих школах? Есть ли учителя? Среди русских эмигрантов было много представителей русской интеллигенции, в том числе и учителей. Так что можно сказать, что особых проблем с учительскими кадрами для русской беженской школе не было. Другое дело – что в России начала ХХ в. среди российских учителей было много сторонников либеральных партий, а в эмиграции русский либерализм переживал не лучшие времена, значительно большей популярностью пользовался консерватизм, монархизм. Не каждый учитель по своим политическим взглядам устраивал администрацию русских школ в эмиграции. Но, повторим, особых кадровых проблем с учителями в эмиграции не было. Были проблемы с жалованием. Там, где не было государственной поддержки, жалованье учителей было ничтожным. Например, в Финляндии, учитель русской частной школы зарабатывал 20-25% от жалованья учителя государственной финской школы.
Теперь – кого учить? С учениками проблем было больше, чем с учителями. Назовем хотя бы некоторые. В царской России традиционно существовало деление на женскую и мужскую школу. В эмиграции, в основном, по финансовым соображения, далеко не всегда можно было сохранить этот принцип формирования школ. Приходилось, объединять женские и мужские классы, что часто вызывало протесты родителей и общественности. Дальше – как учить? Раньше существовали инструкции Министерства просвещения, различные методические пособия, курсы. Все это исчезло. Не было и какой бы то ни было централизованной методической системы. Обязанности методического пособия отчасти взяли на себя педагогические журналы, в массовом порядке возникавшие в эмиграции в первой половине 1920-х гг.
Одни проблемы были затяжными, долгими. Другие проблемы решались за несколько лет. Например, в первые годы эмиграции в старших классах одновременно оказывались ученики разных возрастов, и 15-летние, и 20–25-летние, которым война не дала возможность получить среднее образование. Что делать с 20–25-летними? Как учитывать их требования, в том числе и бытовые. Например, проблема курения. В школе великовозрастным ученикам (часто эти же ученики --недавние участники Гражданской войны) – разрешалось курить, более того, случалось, что школьный совет финансировал таким ученикам покупку папирос. Но проблема разновозрастных учащихся в одном классе быстро разрешилась, потому что кончилась категория великовозрастных учеников.
Важнейший вопрос – чему учить? В беженской школе первоначально необычайно расширился блок языковых дисциплин. Помимо русского языка, а число уроков русского языка постоянно стремилось к увеличению, в некоторых школах преподавали еще и латынь – как знак сохранения преемственности с традиционной российской гимназией. Кроме русского языка и латыни, в курс школьного образования старались ввести еще и иностранные языки (обычно, немецкий и французский), которые могли пригодиться практически, например, при устройстве на работу. Кроме русского, латыни, французского, немецкого языков, в программу необходимо было ввести и курс местного языка – например, чешского, болгарского, финского или литовского. Пользуясь гостеприимством чужого государства, так или иначе приходилось включать в программу и историю, географию, культуру новой страны проживания. Хотелось больше внимания уделить спорту – считалось, что в эмиграции нужно особенно заботиться о здоровье подрастающего поколения. Хотелось увеличить число уроков Закона Божьего, православия. В итоге – программа русских беженских школ определялась не столько образовательными задачами, сколько задачами национального и культурного выживания. Что же получалось в итоге? Программа русских беженских школ часто не соответствовала стандартам принятого в той или иной стране образования, и аттестаты многих русских учебных заведений не признавались полноценными. А такая ситуация приводила к тому, что родители переставали отдавать своих детей в русскую школу и переводили детей в немецкую, французскую, финскую и прочую инонациональную школу.
Чем же закончилось история русских беженских школ, подчеркиваю, именно беженских. Их постепенной самоликвидацией и некоторым оживлением в период немецкой оккупации в тех странах, где расселились русские беженцы. Самоликвидацию русской школы в эмиграции можно отчасти проследить по постепенному исчезновению русских педагогических журналов, издававшихся в эмиграции. К 1940 г. из когда-то большого количества подобных изданий осталась едва ли десятая часть. После второй мировой войны русская школа в эмиграции – это, как правила, воскресная школа, часто при церквях, куда родители посылают детей изучать язык, историю, географию, культуру далекой родины. И довольно широкое развитие самодеятельности – хоровые, танцевальные, драматические коллективы. А в некоторых странах, например, в Финляндии, даже православная церковь, устроенная для русских прихожан, постепенно перешла на государственный язык. Даже старообрядцы, конфессиональная категория внутри русских, необычайно устойчивая в своих национально-религиозных традициях, в эмиграции (например, в Канаде), все чаще стала отправлять религиозную службу на языке места своего обитания. Быть может, не язык и не образование все же создают феномен национальной идентичности. Вероятно, здесь более существенную роль играет самосознание, культура, религия.
Это все общая картина русского образования в эмиграции, на фоне которой скажем еще несколько слов о проблемах русского образования в странах, возникших при распаде Российской империи (т.е. в Польше, Финляндии, Латвии, Литве и Эстонии), а потом более подробно остановимся на Латвии.
На бывших российских территориях в наиболее бедственном положении оказалась русская школа в Финляндии, в стране, которая более ста лет входила в состав Российской империи. В Финляндии государство практически не оказывало русской школе никакой поддержки. Не возражало против частных школ, но не признавало аттестатов частных русских школ, т.е. по окончании русской школы поступить в Финляндии в университет было невозможно.
Неблагополучно складывалась с русской, да и вообще с национальной, школой ситуация в Польше, где из года по разным причинам сокращалось число русских школ.
Что же касается Прибалтийских стран (Латвии, Литвы и Эстонии), то в этих странах ситуация с русским образованием в разные годы складывалось по-разному.
Надо сказать, что все эти прибалтийские страны, конечно же, прежде всего были озабочены развитием образования на государственном языке. Но все эти страны небольшие, многонациональные, возникли в ситуации, когда им требовалась поддержка или нейтралитет национальных меньшинств. В этих условиях лишить меньшинства права на образование на родном языке – означало поставить под угрозу безопасность и независимость страны. Кроме того, формирование этих новых государств проходило не без участия стран Антанты и США, которые осторожно, но последовательно поддерживали демократические тенденции в национальной политике, скажем, Латвии и столь же осторожно, но последовательно стремились препятствовать тенденциям националистическим. Так, например, именно благодаря «предложениям» Антанты, в первое правительство Латвии вошли представители от немецкого и еврейского населения, да и школьная автономия была реализована в прибалтийских странах не без определенного нажима со стороны стран Антанты. Еще следует учесть, что в Латвии тех лет достаточно сильной была позиция социал-демократов, которые поддерживали идею национально-культурной автономии, разработанную австрийскими социал-демократами К.Бауэром и К.Реннером. В основе автономии лежала идея о том, что национальные меньшинства вправе получать государственную поддержку в сфере культуры и образования.
Вот теперь перейдем, наконец, к Латвии. Напомним, что Латвия по населению страна небольшая. Сегодня в Латвии живет около 2,4 млн. человек. Столько же, даже чуть больше населения жило на нынешней территории Латвии перед Первой мировой войной (2 552 млн. человек), что вполне сопоставимо с численностью населения некоторых стран Северной Европы: Норвегия – 2,39, Дания – 2,76, Финляндия – 2,94. Территория Латвии – 64,589 кв.км. – приблизительно в 6 раз меньше Японии, но больше, чем территория Бельгии, Дании, Нидерландов. В результате Первой мировой войны к 1920 г. население Латвии уменьшилось более чем на 1/3 и составляло всего около 1 600 000 человек. К 1940 г. в Латвии, в результате возвращения беженцев, эмиграции и естественного прироста жило около 2 000 000 человек. Из этих 2 000 000 около одной четверти представители традиционных меньшинств – из которых, если верить статистике, на 1935 г. русских – 10, 59%, евреев – 4,79, немцев – 3,19% от общего числа жителей. В составе России нынешняя территория Латвии входила в три губернии – Лифляндия, Курляндия и часть Витебской губернии.
Историю русской школы в довоенной Латвии, как и всю историю Латвии 1920-1930-хх гг., можно разделить на два периода. Русская школа Латвии в условиях демократии (1918-1934) и русская школа Латвии в условиях авторитаризма (1934-1940).
Декларация о независимости Латвии была принята 18 ноября 1918 г. А меньше чем через месяц, 10 декабря 1918 г., Временное правительство Латвии объявило, что обучение в школах должно осуществляться на родном языке, языке семьи, для чего необходимо создать школы или классы не только на латышском языке, но и на языках основных меньшинств. Еще через год, 8 декабря 1919 г., Народный Совет (Предпарламент) Латвии принял закон "Об организации школ меньшинств в Латвии". В соответствии с этим законом школы получили право на автономию в школьном деле. Финансирование школ меньшинств, в том числе и русских, должно было происходить по пропорциональному принципу. Т.е., русского населения в стране – около 10% населения, следовательно, из фондов на образование русским школам положено около 10 % всех средств. При министерстве образования создали департамент школ национальных меньшинств, куда входили представители меньшинств, их полномочия были достаточно широки. Учебная программа – общая для всех школ, но с учетом культурных интересов того или иного меньшинства. Высшее образование переводилось на государственный язык, в университетах временно допускалось чтение лекций на немецком и русском языках.
Как отнеслись в латышской среде к такому решению вопроса? Далеко не все в латышской среде были сторонниками такого демократического решения школьной проблемы. Одни говорили – в Латвии образование должно быть только на латышском языке; мы не должны забывать, что много десятилетий и даже столетий государственное образование на нашей территории было только на немецком или русском языках, теперь пора все образование перевести только на латышский язык! Другие говорили: нет, пускай "они" учатся на своих национальных языках, иначе они настолько хорошо будут знать латышский язык, что составят нам конкуренцию при поступлении в университет, устройстве на работу в государственные учреждения, при зачислении на службу в армию и т.д. Третьи говорили, хорошо, пусть будет образование на национальных языках, но пусть хотя бы школьные каникулы будут по лютеранскому календарю. Что это значит? Каникулы в школах обычно привязаны к религиозным праздникам – к Рождеству и Пасхе. Но православная пасха и лютеранско-католическая редко когда совпадают. Так вот, пусть и православные школьники уходят на каникулы по лютеранскому религиозному календарю.
Несмотря на некоторые возражения и протесты, закон о школьной автономии был принят. Естественно, что касался он не только русских школ, но и школ других меньшинств.
Конечно, мы понимаем, что одно дело – принять закон, а другое – провести закон в жизнь. Формально – существует равенство всех школ перед законом. На деле – ситуация значительно сложнее.
Возьмем, например, проблему школьных помещений.
Среднее школьное образование (полная школа) на русском языке на нынешней территории Латвии возникло поздно. Территория Латвии была завоевана Россией в начале XVIII века в войне со Швецией, а среднее образование на русском языке возникло здесь только спустя полтора столетия. Первая начальная школа на русском языке (Екатерининское училище) была основана в Риге только в конце 18 века (1789 г.). В Лифляндии и Курляндии сотни лет образование осуществлялось только на немецком языке. Во второй половине XIX в., приступая в этих губерниях к программе введения среднего образования на русском языке, царское правительство должно было выстроить для русских гимназий школьные здания. Понятно, что здания для русских школ не могли быть хуже, беднее давно существовавших зданий для немецких гимназий. Понятно, что новые русские гимназии должны были располагаться в центре города, в престижных районах. Так была построена Александровская и Ломоносовские гимназии (основаны в 1868), в конце 1880-х гг. в центре города была открыта еще одна русская гимназия. Правительственные, церковные, образовательные здания и сооружения строились в Риге в соперничестве со зданиями и сооружениями остзейского (балто-немецкого) дворянства.
С образованием независимой Латвии возникла проблема зданий для латышских школ, их тоже хотелось расположить в центре города, и побыстрее. Но денег на строительство новых школ нет, да и строить долго, поэтому русские гимназии перевели в другие здания, и похуже, и подальше от центра города. А здания русских гимназий передали латышским образовательным учреждениям. То же, кстати, произошло и с театрами – здания и немецкого и русского театров передали латышским театрам.
Возьмем еще проблему финансирования профессионально-технического образования. Здесь пропорционального распределения средств никак не удавалось добиться.
Создание государственной школы в Латвии для русского населения несомненное благо. А являлось ли создание государственных русских школ благом для учителей? Казалось бы, нет сомнений. Но в государственных школах учителя находились на государственной службе. В первые годы функционирования русской школы в независимой Латвии, государство не требовало, чтобы администрация и учителя школы были гражданами Латвии. В середине 1920-х гг. такое требование было выдвинуто. И ряд учителей, которые ранее утверждали, что никогда не примут гражданства бывшей российской губернии (ведь Латвия до 1918 г. – это часть России), оказалась перед проблемой: или лишиться работы, или лишиться самоуважения и предстать в глазах своих учеников – вероотступником. Вот и вопрос: надо ли было поздравлять учителей, принявших гражданство Латвии, или сочувствовать им?
Как бы там ни было, на первом съезде школьных работников в эмиграции, состоявшемся в Праге в 1923 г., положение русской школы в Латвии было признано наиболее успешным. Надо сказать, что русская школа в Эстонии находилась не в худшем положении, но некоторые ораторы на съезде предпочтение почему-то отдавали Латвии.
В аналогичном правовом положении с русской школой Латвии находились и школы других меньшинств, в первую очередь, немецкие и еврейские школы. Надо сказать, что в решении проблемы национальных школ большую роль сыграла немецкая община, которую в условиях Латвии (да и Эстонии) невозможно было лишить национальной школы. Немецкая община в Латвии, хоть и немногочисленная, в четыре раза меньше, чем русская, выступала лидером в борьбе за права меньшинств. Не считаться с ней было нельзя. Нельзя было отмахнуться и от требований еврейской общины, довольно многочисленной и пользовавшейся поддержкой за пределами Латвии. Не будь в Латвии немецкого меньшинства, трудно сказать, отстояли бы тогда русская и еврейская общины право на школьную автономию.
Русская община в Латвии хоть и была в численном отношении самым значительным меньшинством, но политически разобщенной, как и еврейская община, которую раздирали политические, религиозные и культурные споры. А немецкая община обычно действовала единым фронтом, во всяком случае, в Парламенте (Сейм), и в большей степени симпатизировала русским, нежели латышам.
Взаимоотношения между меньшинственными школами переживали этапы как сотрудничества, так и определенного противостояния в борьбе за учеников. В первые годы независимости Латвии состав учащихся русских школ был многонациональным. Наиболее монолитной в национальном отношения была еврейская школа, которая всеми способами стремилась, чтобы дети из еврейских семей посещали только еврейскую школу, но многие родители опасались чрезмерного клирикализма еврейских школ и предпочитали отдавать своих детей в русские и немецкие школы. Русская школа 1920х- гг., в особенности, в первой половине 1920-х годов, было не столько русской национальной, сколько школой с русским языком обучения. Так, например, в 1924/1925 гг. в частных гимназиях Риги обучалось 2 159 человек; из них – 87 поляков, 124 немца, 214 латышей, 1318 евреев и всего 390 русских, т.е. в русской школе русских учеников было около 20%. Вообще в средних школах с русским языком в 1924/1925 учебном году обучалось 30,2 %, русских детей. Постепенно школы стали формироваться по национальному признаку, и в 1933/1934 г. в гимназиях с русским языком обучения русских школьников было 82,4%. Существовало известное напряжение во взаимоотношениях между национальными меньшинствами, но когда государство наступало на их права, меньшинства объединялись в борьбе за свои права. Так в начале 1930-хх годов в парламент был внесен законопроект, который предлагал лишить средние школы национальных меньшинств государственного финансирования. В этой ситуации все меньшинства и левые партии объединились и законопроект не был провален.
Школьная система Латвии была построена следующим образом:
– Дошкольное образование.
– Основная школа, которая делилась на начальную (1-4 классы) и дополнительную (5-6 классы).
– Среднее образование. (7-10 (11) классы).
– Профессиональное образование.
– Высшее образование (университет).
Теперь посмотрим каких успехов добилась русская школа в Латвии за 15 лет (время последней переписи)? Взглянем, например, на уровень грамотности по национальным категориям, который считался одним из важнейших показателей в сфере образования.
Процент грамотности русских на 1920 г.: 41,32%, на 1935 г.: 66, 88%.
Успехи очевидны. Но в сопоставлении с уровнем грамотности других народов Латвии, эти успехи весьма скромны, поскольку процент грамотности на тот же 1935 г.:
Латыши – 92,09
Немцы – 97,54
Евреи – 90,03
Конечно, для того, чтобы представить картину более объективно, нужно сравнить стартовые положения участников. Ведь уже на 1920 г. в латышской среде владели грамотой 84,33 %, в немецкой – 93, 93 %, в еврейской – 82, 7%. Еще нужно определить уровень грамотности по возрастным категориям, и тогда станет понятно, что неграмотные в русской среде – это люди среднего и старшего возраста, на которых уже не распространялся закон о всеобщем образовании.
Сложнее объяснить, почему в гимназию поступал только каждый 22-й выпускник русской основной школы, в то время как в ту же гимназию поступал каждый 14-й выпускник латышской основной школы и каждый 4-й выпускник немецкой и еврейской основных школ? Причин много, в том числе и экономические, и социальные, и психологические, и фундаментально-мироззренческие. Конечно, можно считать, что одна из основных причин – экономическая, поскольку гимназическое образование было платным, а русское население представляло малообеспеченный слой населения Латвии. Можно предположить, что русские не стремились поступить в гимназию потому, что не верили в возможность трудоустройства в инонациональной среде. Но, возможно, в русской среде (а она в Латвии была преимущественно крестьянской) не слишком ценили образование, не признавали его самоценности.
Нам остается сказать еще несколько слов о положении меньшинственной школы после 1934 г. Что же произошло в Латвии в 1934 г.? В конце 1920-х – начале 1930-х гг., в Латвии, как и в большинстве европейских стран заговорили о кризисе демократии, о кризисе либерализма. Эти разговоры, как и в большинстве европейских стран, закончились в Латвии переворотом. 15 мая 1934 г. Парламент был распущен, политические партии запрещены, свобода печати ликвидирована, свобода обществ нарушена. Господствующей идеологией стал умеренный государственный национализм, форма правления – авторитаризм. Права меньшинств в политике, экономике, культуре постепенно ликвидировались.
Как отразилось введение авторитарного правления в Латвии на судьбе русской школы?
Как и в некоторых других странах, школы стали строиться по сугубо национальному признаку. Для русских детей – русские школы, для немецких – немецкие, для польских – польские и т.д. Если раньше выбор школы для детей оставался за родителями, то с 1934 г. у родителей выбора не было, за них выбор делало государство. Разве что родители могли выбрать свою национальную школу или отправить ребенка в латышскую. Нельзя сказать, чтобы в русской среде отношение к этому закону 1934 г. было однозначным. Многие вполне приветствовали этот закон, поскольку надеялись, что теперь школа на русском языке будет русской не только по языку, но и по духу. Ведь, как мы уже говорили, в русской школе учились не только русские дети, но и дети других национальностей.
После 1934 г. о пропорциональном финансировании русских школ уже не могло быть и речи. Сокращалось число русских школ, в особенности, гимназий. Все больше детей из русских семей поступало в латышские школы. Так , в 1938/1939 г. почти треть школьников из русских семей училась в латышских гимназиях. В 1939 г., едва немцы Латвии успели откликнуться на призыв Гитлера возвращаться на историческую родину, как ликвидировали немецкую школу, а заодно и прессу.
Этот опыт авторитарной Латвии нам не очень интересен, ведь нечто аналогичное происходило во всей Европе. Быть может, этот период – 30-е годы – более интересно изучать на примере Эстонии, которая в меньшей степени поддалась психозу национализма, нежели Латвия.
А вот опыт демократической Латвии, на наш взгляд, вполне может представлять интерес не только научный, но и практический. Ведь проблема меньшинств и попытки разрешения меньшинственных проблем сегодня не менее актуальны, чем в те не очень далекие от нас 20-30 гг. прошлого века.
Сегодня, в результате распада СССР, за пределами России оказалось огромное количество русских и людей русской культуры. Ситуация похожа на ту, послереволюционную , начала 1920-х гг. Те же проблемы. В попытках демократического решения сегодняшних меньшинственных проблем, хорошо бы присмотреться к межвоенному опыту Латвии. Более того, сегодняшняя Латвия в решении меньшинственных проблем тоже должна была бы изучить свой собственный опыт тех лет.
Спасибо.
Токио. Токийский университет. Конференция…
