Евреи моего родного города Лиепаи
Ада Крамер
Это история всех лиепайских евреев, попавших в ссылки и лагеря, большая часть мне известна очень подробно, но требуется очерк в два раза больше, чем этот. Более подробно описан фашистский ужас. Из живых свидетелей, способных описать все пережитое, к сожалению, я единственная. И то очень больная, не способная самостоятельно двигаться. В настоящее время в Риге находится не больше пяти-восьми человек из Лиепаи, а то и меньше.
Русский язык я выучила в ссылке.
* * *
<…> Мои предки со стороны матери родом из Гробина [Гробини], тогда он был главным городом Курляндии, а не Либава [Лиепая]. Марк Липперт, мой прадед, жил там, там же жил и его старший сын — Липпман Луис Липперт, который женился на Пауле Мейерович, дочери ортодоксального еврея Ехиеля Мейеровича из Бауска [Бауски]. Случилось, что его брат, доктор Герман [Хаим] Мейерович, женился на немецкой учительнице Анне Фильхольд и принял христианство. После рождения первого сына в 1887 году она умерла. Мальчика звали Зигфрид Анна Мейеровиц. Он как раз и стал первым министром иностранных дел Латвии, борцом за независимость Латвии.
Связь с моей семьей и культурной жизнью
Описывая культурную жизнь Лиепаи, в которой евреи играли существенную роль, несомненно, надо включить семью, из которой я происходила. Старший сын Луиса Липперта — Гирш Эмиль Липперт, был не только необыкновенным красавцем, но и необычайно способным. Он окончил реальную гимназию с золотой медалью и автоматически стал «гражданином чести» города Лиепаи. Он был сторонником левой партии и уехал в Петербург, где работал в страховом обществе «Жизнь» на Невском [проспекте]. Сам получил «право жительства», тогда, в царское время, а также устроил старшую сестру Асну Липперт в консерваторию. Она с четырех лет играла на рояле. Она была любимой ученицей Глазунова по классу рояля и также у профессора Язепа Витола по композиции. Когда в Риге открылась Латвийская государственная консерватория, Язеп Витол взял Асну к себе. Окончила она консерваторию в 1919—1920 году со званием «свободной артистки»… У нее было много своих композиций, среди них прекрасный концерт для рояля с оркестром. Но поскольку она была замужем, да к тому же очень скромная, свои работы не успела опубликовать. Они исчезли в Холокосте.
Моя мать, Сара Брейна Липперт, училась в консерватории у профессора Хоха во Франкфурте-на-Майне (которая существует и сегодня) по классу рояля. Но началась Первая мировая война, и она вернулась в Лиепаю, где фактически стала первой в городе учительницей музыки. Потом следовали Фейнгольд, Мария Заломонович и музыкальная школа господина Викера.
Младший брат матери Израиль Липперт был участником освободительных войн за независимую Латвию. Он два раза от латвийского правительства получил в награду землю. Но он еще был и очень музыкальным человеком, солнечной натурой, играл на всех военных оркестровых инструментах, играл на валторне, участвовал во всех торжественных парадах свободной Латвии. Нам, детям, он всегда улыбался, когда проходил на параде мимо нас с оркестром. В Лиепае около моря находилась эстрада в форме ракушки. Летом ежедневно давались концерты. В большинстве своем это была классическая музыка. Дирижеры приезжали на лето из-за границы. Последний был Брейзах. Но потом приехал Вальтер Хан, который убежал от фашистов, он тоже дирижировал оркестром. Солистами были скрипачка Сара Рашина, оперная певица Блюменфельд, она стала женой Арвида Янсонса, который тогда играл в оркестре. Рашина была очень способной, но погибла в Холокосте, как и многие другие из Лиепаи.
Вторая мировая война
Все это закончилось тогда, когда Германия и Советский Союз заключили договор, в результате которого Латвия была оккупирована. Мы были поражены низким социальным уровнем Страны Советов. Лучшие квартиры превратились в коммуналки. Дома и магазины ликвидировали — это называлась национализация. На главных улицах города находились элегантные магазины многих евреев. Среди них Хозиас Мау, Израиль Шенбергер, Гилель Зелкин, Спектор, Зебба, Либерман, мой дядя — старшина еврейской общины и синагоги Абрам Липперт, фирма Мартинсон, которая славилась тем, что, к моему немалому удивлению, посылали продуктовые посылки в СССР. Товары поступали из Англии и из Парижа.
14 июня 1941 года все вышеупомянутые и еще около 500 евреев были не только лишены имущества, выброшены из квартир, но в течение получаса, а то и меньше, депортированы из Латвии.
Мужчин отделяли от своих семей с твердым обещанием, что в конце поездки мы встретимся.
Однако их отправили в лагеря, а семьи — в ссылку в Сибирь. В лагерях было 98 процентов смертности, среди них мой отец Абе Давид Липпман и мой дядя Абрам Липперт. Его жена Аннета Липперт попала в село Рождественское Казачинскго района Красноярского края. Она 1867 года рождения и умерла в ссылке в 1944 году. Но как велико было мое удивление, когда при восстановлении Латвии мне разрешили прочитать их досье. И что я там нашла: Аннета Липперт в 1947 году была объявлена во всесоюзный розыск со следующей характеристикой: что она была латышкой, хотя она — чистокровная еврейка, что она фашистка, но я не знаю ни одного еврея-фашиста; что она безграмотная, хотя она знала три языка, а среднюю школу закончила в городе Кулдиге; что она незамужняя и бездетная, при том, что она [у]рожденная Якобсон и ее трое сыновей с семьями погибли в Холокосте. Я была просто поражена такой бесчеловечностью. После смерти ссыльной я видела это впервые.
Ссылка была ужасной. Сестра моя близнец Рут и я спаслись от голода только благодаря тому, что я вновь оборудовала клиническую лабораторию, которая в огромном Казачинском районе никогда не было, а сестра работала главным бухгалтером в рыбном участке, который был очень богат ценнейшей енисейской рыбой. Но рыбы там никогда не было.
Однако евреи, оставшиеся в Латвии, не знали о гибели мужчин, младенцев и стариков. Встретившись с фашизмом, нам искренне завидовали.
Рассказ латышских евреев о немецкой оккупации
Мать мне рассказала, что евреи обрадовались, когда в 1914 году в Лиепаю заходила немецкая армия. Евреи с цветами и хлебом выходили к ним навстречу.
Иначе выглядела картина во Второй мировой войне. В некоторых маленьких городах при входе нацистов уже была надпись “Judenfrei”. Даже немцы удивлялись усердию латышей, которые действовали без приказа. Немцы же действовали строго по приказу. Поэтому приказ 15 декабря 1941 года, который совпал с великим еврейским праздником (всем евреям было велено оставаться в домах и ждать). Все они были угнаны в тюрьму на Tiesu ielā, оттуда их в Перконе убили на пляже. Стояли они [жертвы] один прямо, а второй ниже к сердцу первого, чтобы одним махом убить двоих. Среди них моя приятельница Миа Эпштейн, фотография которой со скрещенными руками на голом теле сейчас видна в еврейском клубе ЛОЕК. Как попала эта фотография в руки еврейских парней? Это целый рассказ. Рядом с ней еще стоял раздетый ее брат Максим. Но на этом фото его нет.
Штаб СС находился в центре города на Кургаузском проспекте в доме Шефкина. Раньше лучшие дома в городе назывались по имени владельца. Там работали у них такие евреи, которые имели “Sonderausweiss — это значит, разрешение жить и работать. Там работали мои школьные друзья Макс Блумберг и Натан Шеркин. Однажды вечером пьяный эсэсовец сообщил, что завтра их ликвидируют. Ночью они вылезли из окна и убежали в собственный дом Блумберга. Это был уникальный дом на улице Каулу, № 5. Построен он был лет 200 тому назад с лестницей на улице, одноэтажный дом с прекрасным садом из сирени. Под домом и садом находился огромный погреб. Мы с друзьями часто смеялись: в случае войны можно здесь спрятаться. Туда они и побежали и спасли свою жизнь. Но кто им помогал, никто не знает, ибо они при занятии города Лиепаи Советской армией (Курземский котел) в 1945 году покинули город на пароходе и исчезли.
В том же доме Шефкина находились эсэсовцы, которые участвовали в убийстве евреев в Перконе. Один еврей, Зивцон, слышал, как один эсэсовец хвастался: убивали таких здоровых телом девчонок, что я не удержался и сфотографировал их. Фотографии сушатся в ванне. С наступлением ночи Зивцон одел шапку эсэсовца, забрал пленку и со штурмом выехал со двора. Когда его на улице хотели остановить, он крикнул: «Я гонюсь за беглецами!» В лесу он спрятал банку с пленками до лучших времен. Таким образом, сохранился этот снимок, ибо сам Зивцон спасался в погребе дома Ранге на улице Тиргоню, 14.
Дом Ранге
Первое время Зивцон спасался сам и несколько евреев через одного немца, с которым вместе учился в немецкой гимназии Арнольда в Лиепае. Этот немец репатриировался, но вернулся вместе с немцами, когда они заняли Латвию. Тем временем Зивцон (он был оптиком, специалистом по линзам, очкам, фото и тому подобное) говорил со своим приятелем в доме Ранге — Робертом Седолсом. Тот сказал, что в случае опасности он смог бы спрятать у себя в погребе евреев. Помогала в этом его жена [Иоганна] и ее подруга Тоня, молоденькая, обаятельная и красивая.
Первый в погреб из гетто выбрался сам Давид Зивцон. Тут надо объяснить, что в отличие от Риги, в Лиепае сперва убивали евреев только тех, которых не схватили, потом собирали их в гетто, которое находилось ближе к порту, занимавшее улицу Яуна и соседние улицы.
Через пару дней, ночью, жена Зивцона — Хенни, урожденная Фридлендер, закрыв носик платком, следовала за ним. К ней, голубоглазой блондинке, неожиданно привязался немец в поисках женщины. Ей с трудом удалось отвязаться от него, объяснив, что у нее насморк и что она сильно простужена.
Значительной личностью был Калман Линкимер, который тоже приютился в погребе. Это был тот человек, который после войны показал мне фотографию Миа Эпштейн, которую носил в нагрудном кармане и всем рассказывал о судьбе евреев в Лиепае. Он и написал книгу обо всем и отправил ее в редакцию уже в Риге. Ему вернули книгу, объяснив, что нет в ней патриотизма. Ясно, что советским патриотизмом, вернее, лжепатриотизмом советских писателей, — Линкимер этим никогда не обладал.
Умер он в одиночестве в 90-е годы, наверное, вместе с ним исчезла его книга…
Давид Зивцон был с женой и кузиной Ривой Зивцон. Про ее дочь Аду отдельный рассказ.
Еще в доме Ранге находился ювелир Либауэр Ицхак. После войны он женился на красавице Тоне. В последние недели жизни он даже спал с топором, чтобы защититься от фашистов. Когда его брат Бенцион Либауэр, который его опекал, ему объяснил, что фашистов давно в городе нет, он хитро усмехнулся: «Не говори глупостей». Вот такую душевную рану он имел.
Портной Михаил Скутельский с женой, Шмерл Скутельский, Мандельштам — заготовщик кожаных изделий, Арон Вестерман — дрогист, Зелиг Гиршберг — всех их надо было приютить, кормить и обеспечивать всем необходимым для жизни. Случилось несчастье. Незадолго перед тем, как закончилась война, а для них она длилась очень долго, ведь они находились в так называемом Курляндском котле до 8 мая 1945 года. Случайной пулей был убит Роберт. Однако его жена [Иоганна] и Тоня продолжали его дело. Они обратились за помощью к Арвиду Скаре. Его знали все — он работал в городской библиотеке, немного хромал и был социал-демократом. Он охотно помогал им. Они в погребе изготавливали различные изделия, согласно своему ремеслу. Изделия продавались, и на эти деньги покупались продукты питания, мыло и все остальное, что необходимо было для этих несчастных «счастливцев», которые сидели в погребе.
Кто еще спасался?
Не обо всех, кто сумел спастись, было известно. Спасся Песси Гиршхорн и его тетя. Фашисты созвали в первые дни войны мужчин на площади Огнетушителей в центре города (Hauptzach-platz). Объявили, что самые крепкие парни им понадобятся для тяжелых работ. Добровольцами были мой соученик Борис Фейгес и Мозес Розенблюм. Больше ни одного живого добровольца никто никогда не увидел. Песси спасся, прыгнув в проезжающую мимо машину. Его тетя спряталась у одинокой латышки в погребе. Она пряталась в ее доме в районе Приморского парка. Ночью она выходила дышать — погреб находился во дворе.
Еще спаслись венеролог доктор Максим Вейнрейх с женой-учительницей. Он родственник Исаака Крамера — отца моего мужа. Их спасла домработница Катя, которую я после войны встретила в квартире Вейнрейха.
На сбор на Пожарной площади опоздали мои учителя — математик Лан и литератор Шафгир. Наказали их погребением в земле с головой над землей…
Моя подруга Соня Бассел и сестра Лида, так же как жена доктора Шваба и сын Георг, работали у немецких офицеров в военном порту домработницами. Туда брали хорошеньких блондинок. Офицеры не имели ничего общего с гестапо. Они были просто военными, но в случае необходимости их тоже заставляли убивать евреев. Эти офицеры при облавах и уничтожении евреев не отпускали домой в город своих домработниц, а прятали в своих квартирах в шкафах. Позже девушки попадали в разные лагеря в Германии. Я знаю, каким образом из такого лагеря под конец войны спаслись мои подруги.
Лида находилась в лагере, когда Советская армия приближалась к лагерю (название сейчас забыла). Всех женщин заставили в сопровождении эсэсовцев уходить пешком. Там были также женщины из Венгрии и Болгарии. Здесь же хочу упомянуть о том, что фашисты привозили евреев и из других оккупированных стран. А в Латвии для их преступлений была благодатная почва.
Одна девушка из Венгрии растерла ноги в деревянных туфлях. Фашисты на дороге расстреливали всех, кто не мог ходить и не мог идти в колонне. Девушка отказалась идти, хотя Лида очень просила ее идти дальше, но она решила остаться на обочине. Лида услышала выстрел, но не стала оборачиваться…
С Женей [Липкиной] был аналогичный случай. В лагере Штутгоф, куда попала она со своей матерью, у Жени был флюс. Ей повезло, потому что она попала в госпиталь, потому что в лагере распространился тиф. Тифозных было так много, что госпитализировать их никто не собирался. Их заставляли работать и ежедневно стоять на улице часами на «аппелле». В одном из них мать Жени умерла. Когда и этот лагерь эвакуировался, Женя встала с больничной нары, закрылась одеялом и пошла с колонной. Шли они долго, пока фашисты не сделали привал. Когда после привала заставили идти дальше, у Жени отказали ноги, она не могла даже встать. Положение ее было безнадежное, и она стала умолять провожатого ее расстрелять. Он ничего не ответил, куда-то убежал и вскоре вернулся с лошадью. Он посадил Женю и еще несколько ослабленных женщин в повозку. Шли они примерно час. Был слышан шум канонады, а провожатый куда-то исчез. Спасены были все лагерники, а ведь он мог их расстрелять! Значит, не все немцы были фашистами, не все были антисемитами. Рядом с Женей шел ее будущий муж — Михаил Липкин, владелец «Саулес»-аптеки в Риге. На пароходе в Штутгофе его узнал провожающий, и Липкин спросил его устроить в Штутгофе. Он обещал, нашел его в лагере и отправил в фармацевтический отдел, где были одни поляки. Таким образом, он как поляк спасался до конца войны.
История Ады Зивцон
Мать Ады — из [числа] спрятанных в доме Ранге. Но до того как туда уйти, она отдала свою маленькую, исключительной красоты девочку двум немецким знакомым, сестрам Шиммельпфениг. Сестры очень любили Аду и говорили, что все, что было до сих пор, был только сон, что она их дочка и зовут ее Гертруда. Девочка поняла, что ее мама ушла, а ее новая мама — Шиммельпфениги — кормила и одевала ее. Прошло долгое время. Неожиданно к сестрам пришла очень красивая, хорошо одетая дама и стала с сестрами спорить. Сестры очень сердились. Наконец дама спросила Аду, с кем она хочет остаться — с ними или с ней? Не осознавая до конца, что сказать и как ответить, она указала на эту незнакомую даму. Как оказалось, это была ее мать. Таким образом, сестры спасти Аду. Сейчас она замужем, недавно уехала в Израиль.
История Жени Липкиной, урожденной Иоэльсон
Женя жила с отцом, матерью и сестрой Мэри на улице Витола. Когда фашисты бомбили город, их дом сгорел, как и вся улица. Отец ослеп, а Мэри была тяжело ранена и умерла в немецкой клинике Брэмса. Женя с матерью нашли приют у сестры матери — вдовы Лидии Гиршфельд, которая со своими детьми Фанни, Мэри (моей ровесницей и подругой) и Фридой жили на ул[ице] Яуна. У них был квартирант Калнинь, который при фашистах стал начальником тюрьмы на ул[ице] Тиесас. Он их предупредил, что всех евреев заберут в тюрьму, поэтому в случае чего им нужно будет обратиться именно к нему. Так оно и случилось. Когда их привели в тюрьму, Фрида подбежала к нему и сообщила о случившемся. Он прикинулся пьяным и разъяренный крикнул: «Каких мерзавцев мне привели, немедленно выгоните их отсюда!» Испуганные полицейские, не поняв, что их разыгрывают, отпустили всех пять женщин из тюрьмы. Правда, Жениного отца бросили в телегу и увезли на расстрел. Но это совсем не значило, что их оставили в покое, они все равно попали в фашистский лагерь.
После войны был суд на Калнинем. Выступила Женя и рассказала, что он их спас. Однако это заявление не помогло Калныню, ведь он стольких людей убивал.
Несмотря на запреты, эсэсовцы все же встречались с еврейскими девушками. Женя мне рассказывала, что одна исключительной красоты женщина, уже раздетая для расстрела, обратилась к немецкому командиру и умоляла сохранить ей жизнь во имя его матери — фамилию этой женщины я забыла, она была старше меня. Он одел ее в чью-то шубу и увез к себе. Она спаслась, но после войны я ее не видела.
* * *
Была еще красивая голубоглазая блондинка Лена Альштадт. В нее влюбился немецкий военный и страстно старался сохранить ей жизнь. Увы, это ему не удалось. Их обоих расстреляли за осквернение расы. А она так прекрасно играла на рояле!
Другая моя подруга не красавица, но очень солнечная и веселая, дочь зубного врача Иза Шимшелевич , с которой мы вместе ехали к Юршевскому за Приекуле, чтобы провести лето в лесу. Она окончила гимназию художеств и делала прекрасные гобелены. Она встретила немца, они страстно полюбили друг друга. Ее сестра пережила гетто. Она ехала на немецком пароходе, заболела. Корабль был затоплен, но англичане ее спасли. Она потом уехала в Израиль, встретила там Шлосберга, человек это был немолодой, из сосланных. Она в молодости работала вместе со мной в лиепайской лаборатории, в поликлинике, а в Израиле в больнице — «Хашомер».
Моя очень дальняя родственница Унге Левиус, чья мать была чистокровной немкой из Берлина, голубоглазая блондинка, вышла замуж за немецкого моряка и тут же оставила Лиепаю. Ее отец умер еще раньше. Левиусы были родственниками моей матери, Липпертов.
Еще один уникальный в своем роде случай. Мне известна история судьбы подруги Мики Кантор, которая до войны вышла замуж за фотографа Лео Зелигмана. Мы с ней жили по соседству и вместе ходили на концерты в синагогу, где старшиной был мой дядя Абрам Липперт. В синагоге пел замечательный кантор — хазан т[ак] н[азываемый], из Германии — Френкель. Мой дядя его приглашал, и благодаря голосу его фашисты не убили, а выпустили из лагеря. Концерты были более светские, чем до сих пор. Во время оккупации ее [Мики Кантор] муж, который знал всю Лиепаю, спасся, спрятавшись в туалетах. Один раз они были у известного фотографа Бечалиса во время перерыва. Вдруг страшный стук в двери. Бечалис стал белый как мел. Оказалось, что немецкому солдату срочно нужно было фото для документа. Мика на вид была арийской внешности. Поэтому ходила спокойно за продуктами из убежища, но страх проверки ее не оставлял никогда. Они спаслись, и я у них гостила после приезда. У них был открытый для всех дом.
Это то, что мне стало известно по рассказам моих приятелей, которые остались в оккупированной Лиепае, и тех, с кем я была знакома.
Публикацию и комментарии подготовил Григорий Смирин
