Илга Апине

Латышско-русские взаимоотношения
на протяжении истории
(Этнопсихологический ракурс)

        Тему публикации вызвало следующее обстоятельство. В рамках недавно завершенного исследования в Институте философии и социологии ЛУ о сопротивлении интеграции проф. Лео Дрибин рассмотрел различные взгляды на историю Латвии в латвийском обществе. Выяснилось, что старшеклассники латышских школ почти все (192 человека из 202 опрошенных) считают, что взаимоотношения латышей и русских в течение последних трех веков (XVIII–XXI века) были враждебными или противоречивыми. Примерно также полагают и ученики школ с русским языком обучения. В то же время школьники ответили, что знания по истории черпают из учебников (L. Dribins. Latvijas vesture, 2728). В каких же учебниках они могли это вычитать? Таких учебников в Латвии нет. Это политические интерпретации и спекулятивные непрофессиональные комментарии в печати по случаю каких-то памятных исторических дат. Они влияют на суждения взрослых, а затем и молодежи. По-моему, это опасный симптом. Наверное, на исторические темы надо больше писать и говорить, чтобы противостоять таким веяниям. Данная статья не претендует на открытие каких-то исторических истин. Это фрагментарный взгляд на историю отношений латышей с русскими на протяжении веков.
        Только очень идеологически ангажированный автор стал бы писать о целенаправленных ассимиляциях в древности. Доисторические миграции и переселения представителей археологических культур          боевых топоров или шнуровой керамики вызывались различными причинами – изменениями климата, например. Переселяясь, народы теснили друг друга. Так, балты пришли на территорию, где уже жили угрофинны, а славяне, широко расселяясь, занимали территории древних балтов и угрофиннов. При этом пришельцы чаще всего вклинивались в свободное пространство, а прежнее население оставалось на месте. Исследователи поэтому называют древние миграции «инфильтрацией». В результате происходила и ассимиляция, часто связанная с численным преобладанием одних над другими. Балты ассимилировали ливов, но остался глубокий след – ливский этнический субстрат в латышском этносе. Славяне на территории современной Белоруссии ассимилировали балтов, но в белорусском этносе силен балтский этнический субстрат. Ничто не исчезает бесследно.
        Может быть, объяснение сути термина «автохтонный народ» может внести ясность в происхождение тех или иных групп населения на данной территории. Иногда это понятие трактуют, имея в виду длительность проживания. Это неверно. Автохтонный не просто древний, а народ, этногенез которого происходил на этой территории. Автохтонные группы проживают на территории своего происхождения – этнического становления. В Европе 110 миллионов национальные меньшинства, которые составляют в целом 20 % населения. Но только 2 % из них – автохтонные, остальные – переселенцы разных периодов (L. Dribins. Etniskas.., 15. lpp.). В Латвии автохтонные народы – ливы и латыши (балты населяют эти земли около четырех тысяч лет). Остальные народы – переселившиеся хотя бы и давно, но уже со своим этническим лицом.
        Славянское присутствие на территории Латвии – давнее, но до конца XVII века статистически незначительное. Однако были и постоянные контакты со славянами, близкими соседями. Например, тесные торговые, хозяйственные, культурные связи восточных балтов – латгалов с кривичами – ядром складывавшегося белорусского этноса. Именно от кривичей происходит латышское слово «krievi», которое впоследствии стали применять шире. Даугава соединяла их земли, на ее берегах располагались Рига, Икшкиле, Кокнесе, Ерсика, а также и Полоцк и Витебск. Как известно, земли Кокнесе и Ерсики были данниками Полоцкого князя. Поэтому оттуда, из Полоцкой епархии, прибывали священники и монахи, строились православные храмы. Местные князья, поначалу православные, позднее, после завоевания крестоносцами, перекрещивались в католичество. Вторжение крестоносцев прервало многие связи с восточными соседями, но не торговые и не соседские взаимоотношения.
        В Ливонии – феодальном государственном образовании, в эпицентре этнических отношений были взаимоотношения немецкого рыцарства и подневольных латышских, эстонских и ливских крестьян. Административная власть менялась: шведская (в Видземе) на польскую, польская на русскую. Непреходящим оставалось всестороннее владычество немецкого дворянства во всех сферах жизни. Это как раз и была непрерывная вековая конфронтация, которая, как известно, во время революции 1905 года вылилась в массовые поджоги баронских имений.
        Славянское население на рубеже XVI–XVII веков (это могли быть и русские, и белорусы) составляло совсем небольшую часть и так немногочисленного населения (менее полумиллиона человек). Э. Дунсдорф допускает, что в Латгалии их могло быть больше – 45 % (E. Dunsdorfs, A. Spekke. Latvijas vesture, 221227). Начало формирования местной, традиционной русской этнической группы связано с переселением гонимых старообрядцев из России во второй половине XVII века. История переселения федосеевцев (беспоповцев) из Псковского-Новгородского ареалов после церковной реформы в России изучена и описана в публикациях И. Заволоко, Б. Брежго, А. Завариной, А. Подмазова. Первые организованные группы старообрядцев появились в герцогстве Курляндском в 1659 году, а в 1660 году вблизи Даугавпилса построен первый старообрядческий храм. Вторая волна бегства старообрядцев на территорию Латвии приходится уже на время правлении Петра I и связана с проводимыми им реформами (A. Podmazovs. Vecticiba Latvija, 199).
        Массовость переселений поначалу была относительной. Через 100 лет после начала переселения в Латгалии уже в составе Российской империи могло быть около 12 тысяч переселенцев – старообрядцев. Еще через несколько десятков лет (но до отмены крепостного права) более 21 тысячи. Однако родственная среда привлекала новых переселенцев, и в 1897 году 155 тысяч человек признавали родным языком русский, из них 65 тысяч были старообрядцы. В Риге русские стали третьей по численности группой жителей (Ilga Apine, Vladislavs Volkovs. Slavi Latvija, 128129). Царские власти именовали старообрядцев раскольниками и подвергли различным притеснениям. До 1905 года сохранялось множество запретов, и они были лишены всех гражданских прав.
        В Латвии они встретили благожелательное отношение со стороны местного населения и даже со стороны местной (немецкой в Риге) администрации. Они были желанными работниками. Трезвые и работящие, старообрядцы деятельно включались в хозяйственную жизнь города и благоустраивали свою среду. Поэтому сумели сохранить здесь свою специфику, свои традиции и сложились в этноконфессиональную группу русских с наиболее глубокими корнями в Латвии. Как отметила в одной из своих публикаций Татьяна Фейгман, латыши в старообрядцах никогда не видели представителей власти. Они были своими, местными. Имперскую власть представляли чиновники, учителя-русификаторы (после реформ Александра III) и казаки с нагайками, но не местные русские крестьяне.
        Из истории переселений вытекает несколько обобщений о последствиях этого процесса:
        1) Очень постепенные переселения иных этнических групп на территорию Латвии не нарушили хода этногенеза латышей. Латышская народность сложилась на рубеже 1617 веков, до того, как начались более массовые переселения. В это время демографическая ситуация была гомогенной: латыши составляли 89 % населения. Латышский этнос оформился на базе четырех балтских племен и ливов.
        2) Переселения по типу были разными. Классические единовременные вторжения крестоносцев-немцев в XIII веке и поляков после падения Ливонии в XVI веке не были связаны с переселениями немецких или польских крестьян. Немцы и поляки остались верхушечным узким слоем господ и администраторов. Зато были переселения гонимых: цыган (из Германии и Польши, начиная с XV–XVI веков), евреев (в Курземе из Германии, начиная с XVI века), старообрядцев.
        3) Характер расселения в Латвии получился рассеянным, дисперсным, вперемежку с латышским населением. Крупные, инонациональные анклавы не сложились, отсюда неизбежность постоянных контактов.
        4) История не оставила следов глубоких конфликтов – ни территориальных притязаний, ни этнических или конфессиональных раздоров.
        Как отразились латышско-русские отношения в памяти народной, запечатленной в фольклоре, в дайнах? Этноним «krievs», хотя и происходящий из полоцких кривичей, позднее мог означать и ремесленника в Риге, и плотогона из Полоцка, купца из Новгорода, как и соседа русского крестьянина. Фольклор отражает культурно-исторические, торговые, соседские связи. Фольклорист Я. Розенберг описал семантику широкого применения понятия «krievs» в латышском фольклоре. В собрании дайн Кришьяна Барона – 496 вариантов дайн с употреблением этого этнонима. В полном их собрании – 916. Меньше всего собрано таких дайн, естественно, в Курземе, а больше всего в Латгалии (J. Rozenbergs. Leksemas krievi cilme, 100105). Из такого огромного числа (около 1000) упоминаний этого этнонима и его производных любой русофоб или русофил подберет нужную ему коллекцию употреблений для подтверждения своей версии. Постараемся быть объективными.
        В употреблении этого этнонима решающим был социальный статус русского человека, причины и характер его пребывания, роль, которую он выполнял. Торговые связи Риги были очень широкими. Церковь Св. Николая в Риге обслуживала нужды русских купцов и во времена Ливонии. Тем более естественными были соседские взаимоотношения в волостях Латгалии. Соседские, деловые и другие взаимоотношения мирного времени отложились в обычных человеческих связях: соседи женились, выходили замуж, переселялись в соседнюю волость. Отсюда весьма доброжелательные вариации фольклора о том, как латыш выдавал одну сестру замуж за русского, другую за литовца, а потом наведывался к зятьям в гости. Или мечты девушки о том, что вырастет и станет невестой русского.
        Другое семантическое звучание приносили жестокие войны и вторжения. Со стороны России они начались во времена Ивана III и особенно опустошительными стали при Иване Грозном. Латышский историк К. Сталшанс в эмиграции писал об осознанном стремлении к русификации Латвии со стороны России. Таких в то время не было. Целью были порты Балтийского моря и в своих чисто завоевательных устремлениях русские цари видели немецкую территорию, а не латышей или эстонцев. Да и в фольклоре отразились не собственно этнические отношения, а реакция местных жителей на разорение, которое приносили войны. Появляются тексты, где упоминается грозный «krievu kungs» или лагеря многочисленные и долговременные русские гарнизоны, обременительные для местных жителей.
        Наконец, много эмоционально нейтральных упоминаний, в которых этноним «krievs» означал рекрутский набор, уход в солдаты, отъезд в Россию. В целом, до 18 века, латышскорусские отношения в гамме этнических перипетий особой роли не играли. Новое качество принесло присоединение всей территории, населенной латышами, к Российской империи. Изменилось положение и русских, и латышей последних в худшую сторону.
        Немецкое дворянство Балтии никогда не считали себя покоренными. Они подчеркивали свое особое состояние: на равных заключили договор с царским домом и добровольно присоединили свои (!) земли к России. При этом оговорив особый статус Остзейских провинций со своими местными законами и господством немецкого языка. Но именно то, что Петр I, а затем и другие монархи признали все особые привилегии немецкого дворянства, ввергло латышских крестьян в полное крепостное рабство. Положение к лучшему стало меняться лишь во время реформ Александра I.
        Русское население юридически теперь принадлежало к господствующей в империи нации, но в его фактическом положении еще долго изменений не было. Царская власть через своих генерал-губернаторов и губернаторов осуществляла как бы общее руководство, а немецкое дворянство продолжало непреклонно властвовать во всех сферах жизни. Русские купцы еще долго отстранены от участия в городском самоуправлении. Они могли торговать с Россией, но не со странами Запада. Немецкие купцы и бюргеры сохраняли монополию на внешнюю торговлю. Русских и латышей в Риге теперь объединяли общие интересы, отстаивая свое участие в хозяйственной и административной сферах. Реформы Екатерины II объективно пошли бы на пользу всем «ненемцам», но их саботировали местные власти, притормозил Павел I. Складывалось парадоксальное положение латышское население уповало на реформы сверху, но реформам препятствовало немецкое дворянство.
        Этим объясняется русская или российская ориентация младолатышей. Для деятелей первого осознанного национального движения наибольшую опасность представлял остзейский (балтийский) сепаратизм. Они надеялись на реформы, которые ликвидировали бы особые привилегии немецкого дворянства и приравняли бы Балтию к другим регионам России. Из двух зол они выбрали меньшее и с помощью России надеялись одолеть своего векового угнетателя. Россия и была единственно возможной ареной активной деятельности Кришьяна Валдемара идеолога младолатышей, так как в самой Латвии его ожидало крайне враждебное отношение со стороны верхов немечества. По сути такая ориентация латышских либеральных деятелей сохранялась вплоть до падения царизма. Были же еще и широкие связи латышской интеллигенции с русской интеллигенцией Москвы и Петербурга. Традиционная русская ориентация впоследствии сыграла с латышскими политиками роковую роль. Противоречивая, даже двусмысленная тактика К. Улманиса, В. Мунтера, Б. Калниня и других в 1940 году как раз и объясняется их иллюзиями относительно той России, которая была им хорошо знакома. Они даже представить себе не могли, что сделал с Россией сталинский режим.
        К началу ХХ века Латвия, вернее губернии, населенные латышами, не являлись колонией (у царской России были и колонии), но национально угнетенной окраиной западного типа, где уровень развития был выше, чем в центре страны. Особенность состояла в том, что национальный гнет осуществляли две реакционные силы немецкое дворянство и русская бюрократия. Если гнет первого сильнее всего ощущался в экономической сфере (аграрные отношения и др.), то гнет со стороны царского самодержавия латышское население острее всего испытывало в политической сфере (у власти всё еще помещики и форма правления полицейски бюрократическая) и в культурной жизни.
        Чиновничество было русским и русским должен был быть весь административный аппарат от губернатора до городового. Вся общественная и культурная жизнь латышской нации находилась под контролем шовинистически настроенного чиновничества. Орудием русификации стала школа, после 1882 года латышский язык был изгнан из сферы образования. Еще больше плеть великодержавного шовинизма хлестнула Латгалию, где на 40 лет было запрещено употребление латинского шрифта. Консолидацию латышской нации задерживали искусственно (намеренно) проведенные губернские границы, которые рассекали этническую территорию латышей и усугубляли историческую оторванность Латгалии. Латыши уже сложившаяся нация со своей интеллигенцией и культурной жизнью (68 % населения) ничего не определяли на своей исторической родине. Хозяйничали чужие господа. Поэтому так силен был в революции 1905 года не только социальный, но и национальный компонент (Ilga Apine. Nacionalais komponents, 230234).
        С другой стороны, латыши на протяжении своей истории не ощущали со стороны русских непосредственного, повседневного экономического угнетения. Слой русских помещиков в Латвии не сложился. Его пытались насаждать сверху. После Северной войны монархи раздаривали имения русским военачальникам и вельможам, очевидно, желая укрепить здесь позиции русского дворянства. Э. Дунсдорф составил полный список подаренных имений и проследил их судьбу. При Петре I были подарены 26 имений и все вскоре опять перешли в немецкие руки. Больше всего при Елизавете 93 имения (в том числе Н. Трубецкому и П. Шувалову), при Екатерине II подарено 38 имений. Русские помещики предпочитали перепродать их немецким помещикам или казне. Получилось укрепление позиций того же немецкого дворянства (E. Dunsdorfs. Latvijas vesture 17101800, 321322). На фоне господства немецко-балтийских капиталов в промышленности края, роль русских капиталов была незначительной. Часть крупных предприятий входила во Всероссийские монополии (Продамет, Продвагон) и не воспринимались, как русские. Правда, была еще и колонизационная и переселенческая политика царского правительства, особенно после революции 1905 года, но она направлялась из Петербурга.
        В годы существования независимого Латвийского государства в сознании латышей закрепился стереотип русского, как крестьянина в Латгалии. Правда, издавна был и небольшой слой образованных городских жителей. В своей социальной нише (городские рабочие, крестьяне Латгалии, интеллигенция городов) между латышами и русскими складывались общие социальные интересы и неоткуда было взяться враждебности. Полагаю, что у местного русского населения и в царской империи не сложилось высокомерное шовинистическое отношение к латышам. Носителем имперского сознания была чиновная бюрократия, которая осуществляла политическую власть, а не местные жители крестьяне Латгалии или сезонные рабочие в Риге.
        Из всей прежней, давней истории взаимоотношений латышей и русских вытекает совершенно определенный вывод вся нетерпимость и все фобии последствия советского режима и советской национальной политики, а не прежней истории. Анализировать советскую национальную политику нелегко. Подлинных, исторически правдивых документов просто нет. Документы отражают идеологию и пропаганду режима. Сюда еще можно добавить мифологию она очень сильна в сознании бывших советских граждан (Как хорошо жили! Какая была дружба народов!). Реальная политика определялась письмами ЦК КПСС, директивами сверху, указаниями (устными) на различных совещаниях и даже телефонными акциями. Политика менялась на волнах коньюнктуры. В 20 годы были положительные сдвиги в развитии национальных культур и своей интеллигенции, во второй половине 30 годов вместе с репрессиями эта национальная интеллигенция была сметена. В годы войны произошла шовинизация советской национальной политики. Например, появилось стремление вернуться к границам царской империи. Начался государственный антисемитизм, но прикрытый демагогией. Где документы об этом? Потом, правда, были периоды послаблений. Население Латвии после 1940 года и после войны сразу оказалась в тисках наихудшего из вариантов советской национальной политики сталинского ее варианта.
        В русской печати Латвии очень скептически оценили книгу «История Латвии 20 века» (отв. редактор И. Фелдманис). В ней и вправду были проколы и двусмысленные трактовки в главе о событиях второй мировой войны. Но никто не мог бы придраться к Дайне Блейере, автору главы о советском периоде корректной и объективной. В недавней своей публикации на русском языке она очень отчетливо сформулировала важные обобщения. Последствия оккупации (назовем этот процесс хотя бы военным вторжением, агрессией) связаны с инкорпорацией в состав СССР. Латвия была как бы встроена, втиснута во все, уже сложившиеся структуры СССР. Поэтому произошло такое глубокое, насильственное, системное, как пишет Д. Блейере, разрушение латвийского независимого государства. И еще одно обстоятельство, прямо относящиеся к теме данной статьи. Если бы Латвия осталась хотя бы формально независимой страной (как Болгария или Чехословакия), то коммунистический режим осуществляли бы свои, местные коммунисты (пусть под контролем Москвы). И тогда режим не идентифицировался бы с русскими (Дайна Блейере. Последствия оккупации, 55).
        В том то и дело, что русским в республиках бывшего СССР пришлось расплачиваться за все деяния режима. Как писали русские авторы в Москве, после распада советской империи русские оказались в кольце русофобии повсюду в бывших национальных республиках. Потому что режим и номенклатура были русифицированы, режим ассоцировали с русскими, хотя русский народ пострадал не менее других.
        Русскому человеку, долго живущему в Латвии, неприятно слышать и читать: оккупация, колонизация, русификация… Он жил и латыши жили с ним рядом, вроде нормально жили и он всего этого не чувствовал. Однако все это было, хотя и не всегда на поверхности повседневной жизни. Империя навязала Латвии тяжелую форму миграции населения из других республик. Существовала ротация тысяч человек движение туда и обратно. В конечном итоге произошли роковые изменения этнодемографического состава: латышей осталось 52 % (было 77%), а восточных славян стало 42%, русских 34 %. Московский социолог Ренальд Симонян, книгу которого с большим интересом встретили в Латвии, проанализировал качественный состав русского населения к моменту распада СССР. Только 8% были местные, интегрированные русские. Еще полтора процента узкий слой русской гуманитарной интеллигенции, близкой к латышской культуре. Квалифицированные специалисты составляли 56%, квалифицированные рабочие еще 78%. В массе мигрантов доминировали неквалифицированные, низкостатусные рабочие, а также военные. Это привносило во взаимоотношения еще и социальные, и культурные контрасты (Р. Симонян. Россия и страны, 114118).
        Переселяющиеся в Латвию или присланные на работу по распределению, конечно, не имели осознанных колонизаторских устремлений. Но объективно получалась колонизация: города были как бы заняты русскоязычными и в результате (конечно, была и целенаправленная политика) латышский язык оказался вытеснен из всех сфер общественной и политической жизни. Как подсчитали лингвисты, из 13 функций нормального развитого литературного языка у латышского в СССР сохранилось пять функций. Это граница, за которой могла начаться деградация языка. Поэтому латышская интеллигенция во время Атмоды так активно (даже яростно) стала возрождать право и функции языка на его единственной исторической родине.
        Тяжелые, почти необратимые последствия имела милитаризация республики, чего не было в таких масштабах в соседних Литве и Эстонии. Около 150 тысяч демобилизованных солдат и офицеров, осевших в Латвии, огромное число полигонов, гарнизонов, аэродромов и других сооружений. Штаб Прибво в Риге, который контролировал местную политическую жизнь (можно вспомнить пленум в июле 1959 года и разгром группы латышских национал-коммунистов). Судьбу ливского народа окончательно решили именно военные ведомства, которые согнали их с их исконной территории.
        Депортации в Сибирь коснулись 60 тысяч человек, но Д. Блейере считает, что те или иные репрессии (фильтрационные лагеря, высылка на спецпоселения) затронули 180190 тысяч человек. Говоря о привилегиях, имеем в виду не только особые привилегии партийно-советской номенклатуры (ясно, что ими пользовались не по этническому принципу) или преимущества работников на крупных предприятиях всесоюзного подчинения. Разве не привилегия для всех приезжих сразу получить готовую инфраструктуру на русском языке от детсада до русских потоков в вузах, возможность не учить латышский язык, не терять энергию на приспособление к иной среде? Приспосабливаться должно было местное население к русифицированной и советизированной чужой среде.
        Поэтому так сильна оказалась у всех балтийцев идея возвращения к своему, естественному, единственно нормальному существованию к своим независимым государствам. Профессор Висконсинского университета Марк Бейсингер назвал это идеологией реставрационизма, которая имела в Балтии огромный успех. Большинство латышского населения, как показала мощь Атмоды, душой так и не приняло чуждый ему порядок вещей. Характерно, что латышские диссиденты дружили с московскими или украинскими диссидентами, сидели в одних и тех же тюрьмах и т. д., но в одном от них отличались. У других советских правозащитников точкой отсчета был отказ советского режима от хрущевской оттепели. У наших точка отчета была другая 1940 год. Вот отсюда и начинаются наши сегодняшние расхождения во взглядах на историю – как оценивать присоединение Латвии к СССР, результаты войны и вторичное возвращение режима.
        Поэтому так важно было, чтобы произошло то историческое покаяние России, которое вовремя не состоялось и теперь уже не состоится. Не русских им не в чем каяться перед другими народами, а государственных мужей новой России за прежний режим. Осудить раз и навсегда его преступления значило бы нравственно очистить климат взаимоотношений России с бывшими республиками и бывшими соцстранами тоже. Раны, нанесенные советским режимом и его национальной политикой латышскому населению, живущим рядом русским могли быть и не видны. Мои русские знакомые в те времена меня иногда спрашивали: “А чего латышам не хватает? Объяснить национальную обиду, ущемленность, страх за будущее латышского языка было очень трудно. Сейчас такая же моральная глухота проявляется у части латышей – им тоже непонятны проблемы неграждан, чувство ущемленности русских за позиции русского языка.
        Так что же, ничего положительного не было в нашей общей советской жизни? Я так не считаю. Латвийское общество в результате доступности бесплатного образования оказалось весьма образованным. У латышей осталось хорошее знание русского языка, Кстати, и потому, что его преподавание в латышских школах не было такой же профанацией, как преподавание латышского языка в русских школах. Латышская интеллигенция высоко ценила возможность тесных профессиональных контактов с коллегами Москвы, Ленинграда, Новосибирска. Это был выход на более широкую арену деятельности. Да и взаимоотношения латышей и русских вовсе не были враждебными. На бытовом, повседневном уровне они были вполне толерантными, а с коллегами по работе товарищескими. Потому что, невзирая на тяжелые последствия режима, у длительно на одной земле живущих людей естественно складываются общие интересы. Такие были и в прошлом, есть и в настоящем.
        Об этом говорит и статистика смешанных браков. В Латвии это исторически длительная устойчивая традиция. Несмотря на кардинальные перемены в общественном строе и психологии людей, удельный вес этнически смешанных браков у нас не изменился. В целом треть всех заключенных браков в Латвии смешанные. У латышей это 18 - 20 %, у русских 36 %. Складывается широкий круг общения людей разных национальностей, происходит обмен культурными ценностями. Почти 90% населения положительно относятся к смешанным бракам. Тесные коммуникации снимают напряжения, уменьшают вероятность этнических конфликтов. Это ресурс толерантности.

        Литература

        1. Ilga Apine, Vladislavs Volkovs. Slavi Latvija. Riga, 1998.
        2. Ilga Apine. Nacionalais komponents 1905. g. revolucija // 1905. gads Latvija. Riga, 2006.
        3. L. Dribins. Latvijas vestures stridigie jautajumi skolenu skatijuma // Skolotajs. 2006, Nr. 4.
        4. L. Dribins. Etniskas un nacionalas minoritates Eiropa. Riga, 2004.
        5. E. Dunsdorfs, A. Spekke. Latvijas vesture 15001600. Daugava, 1964.
        6. E. Dunsdorfs. Latvijas vesture 17101800. Daugava, 1973.
        7. A. Podmazovs. Vecticiba Latvija. Riga, 2001.
        8. J. Rozenbergs. Leksemas krievi cilme latviesu valoda un sis leksemas semantiskie varianti tautas dziesmas // Latvijas PSR ZA Vestis. 1977, Nr.14.
        9. Дайна Блейере. Последствия оккупации // Балтийский путь к свободе. Рига, 2006.
        10. Р. Х. Симонян. Россия и страны Балтии. Москва, 2005.