Памяти Сергея Успенского

Буддийская община Латвии и ее святой
Сергей Успенский

Сергей Мазур

        Этот год оказался уж очень богатым на смерть людей, внесших немалый вклад в историю Латвии, ее культуру и как-то даже связанными с гуманитарным семинаром SEMINARIUM HORTUS HUMANITATIS своими выступлениями, критикой, дружескими советами. Кроме ушедшего из жизни Юрия Ивановича Абызова, в скорбном списке оказались первый министр экономики, ректор «Турибы» Янис Аболтиньш, историк, коллега Имант Меднис, активный участник гуманитарного семинара начала 2000 гг. поэт Алексей Ивлев...
        Рядом с такими именами упоминать человека непубличного, не известного широким кругам латвийской общественности, к тому же нелепо ушедшего из жизни несколько лет тому назад, может показаться кому-то неуместным. Только что экстравагантная личность, запомнившаяся своими посещениями пивных и неожиданными высказываниями-глоссами, и не более...
        Однако для меня (наверное, не только для меня) жизнь иногда предстает многомерной. Наряду с пространством культуры, замыкающем в себе смыслы глобальных общин: государства, общества, церкви... есть и малые «топосы». Они как кантовская вещь в себе, для себя, а не для других. Вот Сергей Успенский вошел в мою жизнь этим малым топосом. Но именно внутри этого малого топоса я впервые обрел целостность, выразившуюсь в структурировании жизненного опыта.
        После смерти Сергея Успенского у меня остались четыре толстых тетради наших ночных разговоров. Я имел обыкновение записывать беседы, т.к. Сергей Успенский обсуждал со мной только то, о чем я размышлял в этот конкретный момент. Для посторонних такие разговоры могли показаться странными. Успенский приходил домой поздно и звонил мне, когда хотел: мог позвонить в полночь, мог в час ночи, а мог и полтретьего. Я всегда откликался. Полтора-два часа – это обычная продолжительность наших разговоров.
        За пределами «ночных бесед» наши встречи были менее интенсивными и интересными. Видимо, сказывалось то, что мы были очень непохожими друг на друга друзьями. Сергей Ясинский (психоаналитик) по своему обыкновению, используя хитрые схемы школы Зигмунда Фрейда, даже успел поставить какой-то нелицеприятный диагноз. Для меня все же Сергей Успенский остался человеком, который вошел в мой топос глубоко волнующими и в 2006 г. духовными, философскими темами... Публикация тетрадей Сергея Успенского с обязательными комментариями – дело ближайших номеров Альманаха. В VII Альманахе представлены воспоминания психолога Айвиса Гришко о Сергее Успенском.

Эти деяния вызваны кем-то, выводящим эти строки.
Воспоминания, быть может, останутся,
Но станут ли следствием произошедшего?

        Почти десять лет назад ушел из жизни Сергей Успенский. Как принято писать в посмертных воспоминаниях: «И сразу стало ясно, что от нас ушел»... Не стану ставить точку, чтобы читатель, сколь-нибудь знавший его, смог задуматься и прояснить в своей памяти и мыслях понимание того, кто же от нас ушел.
        Как источник для возможной биографии Сергея Успенского мои воспоминания, быть может, возымеют некоторую ценность. Хотя просьба написать о Сергее Успенском все же застала меня врасплох. Ведь, как известно, память наша подтачивается забвением под действием этой роковой эрозии, с годами черты безвременно ушедших знакомых все больше искажаются и утрачиваются.
        Что из того, увиденного мной, безвозвратно стерлось, что дополнилось неизбежными домыслами и преувеличениями? В этих утрачиваемых деталях высвечивается незавершенный образ, прорисованный представлениями и сохранившимися в памяти впечатлениями.
        И теперь я со всей ясностью представляю себе две оставшиеся у меня возможности:
         а) сотворить предисловие к теории, описывающей процессуальность представленных в мышлении воспоминаний,
         б) составить некую карту мышления, в которой обозначен путь завершенности запечатленного в представлениях образа.
        Итак, все эти обрывочные воспоминания могут дополниться рожденными в своей среде легендами, слухами и историями. Даже на карте нашего города можно проложить маршрут по памятным местам, составленный по свидетельствам знакомых и очевидцев.
        Впрочем, я отнюдь не даю зарока тщательно избегать того, чтобы одним броском восстановить status quo ante. Но я предоставляю такую возможность тем, кто в последний раз слышал его голос незадолго до его кончины.
                                                                                 * * *

        Хоть память и не затянуло густым туманом, но все же меня затрудняет то, что я никогда не вел дневников или беглых записей. Стоит заметить, что герой моих воспоминаний меньше всего заботился о том, что принято называть «зрелищно-биографическим самовыражением».
         Постараюсь мысленно вернуться в тот день, когда я впервые с ним встретился. Неожиданный телефонный звонок прервал мое одиночество. В трубке раздался бодрый голос Александра К., моего сокурсника:
        – Тут собралась компания на квартире одного то ли философа, то ли буддиста ...
        Спустя примерно час я уже был на условленном месте. Нам, как прилежным студентам, пришлось отправиться за бутылкой «беленькой» для продолжения посиделки, грозившей вылиться в попойку.
        На той квартире был также хорошо нам знакомый Алексей Романов, бывший в ту пору моим «преподом». Подобный демократизм был мне в новинку, неформальное общение обещало быть запоминающимся.
        Наверное, именно в таких обстоятельствах завязываются приятельские отношения.
        Сергей Успенский предстал предо мной немногословным субъектом, слегка оживившимся при виде выпивки. Немного мрачноватый, худощавый и сутуловатый, с густыми усами, в очках с толстыми стеклами, он был, казалось, под влиянием каких-то размышлений.
        Под звучание «Dead Can Dance» содержимое бутылки постепенно уменьшалось. В оживившейся беседе Сергею Успенскому на ум пришла метафора тигра. Речь шла, если не ошибаюсь, о путях познания. Он говорил, что в каждом столетии этот «тигр» становится более зримым, отчетливым. Конечно, эта метафора проясняется в контексте его стиля философствования; надеюсь, оставленные им записи помогут разобраться в этих вопросах.
         По молодости я позволял себе произносить термины вроде «многомерность измерений». В ответ на мою реплику он произнес: «Сколько измерений вам нужно?» Сконфуженный, я ненадолго умолк.
        Выпитое давало о себе знать, и как-то раз он неожиданно вскочил с кресла, поддавшись воинственному настроению: «Вы тут такие крепкие мужики сидите. Да вы меня и втроем не одолеете!» Мы смиренно смолчали, не отвечая на его нетрезвый вызов.
        В следующий раз я его встретил, когда он неожиданно заявился на одну из лекций по «философской практике». Алексей Романов предложил присутствующим следующее задание: обыграть метафору трамвая в социальном и психо-физиологическом аспектах. Сергей Успенский тогда сказал: «Трамвай – это как судьба, не понятно, то ли ты едешь по своим делам, то ли водитель тебя везет по известному маршруту». Потом он произнес одну загадочную фразу: «Судьба – это релакс».
        В последний раз я его видел десять лет назад в одном из эзотерических салонов, где представители буддийской общины отмечали новый год по восточному календарю. Пение тантрических гимнов завершилось обертоновым гулом. Церемония подношения продолжилась разливанием водки «Олимпия» по ритуальным чашечкам. Вкус водки показался мне необычно приятным.
        Какие перспективы открывались тогда Сергею Успенскому? Его усы даже не подрагивали.
                                                                         * * *

        Пусть поверит мне читатель, сейчас я всеми силами стараюсь отыскать в Сергее Успенском скрытые достоинства. Ведь, как известно, de mortius aut bene aut nihil. К счастью, он не всегда молчал, что в нашем случае можно поставить ему в заслугу. Каким же все-таки он был человеком? Стоит ли ему сочувствовать, пусть и по прошествии лет, учитывая его незавидную биографию? По крайней мере, он, если и не знал, то догадывался, что ему делать со своей жизнью. Пожалуй, если он даже и не был счастлив, то находил себе утешение в перерывах между запоями в той мере, в какой ему было отпущено.
        В основном жизнь его проходила в кабаках и скромных забегаловках, многие питейные заведения нашего города хранят память о нем. Иногда его воображение оживляли впечатления от поездок в Питер, где большую часть времени он провел в пивных.
        Возможно, психоаналитик, занимающийся структурой индивидуального сознания, мог бы обнаружить множество фактов личной биографии Сергея Успенского в попытке найти причину устойчивого интереса к философии и системам самосовершен-ствования. Можно найти причины такого интереса и в некоторых более поздних биографических фактах: служба в Афганистане, склонность к алкоголизму. Несомненно, любое банальное объяснение здесь будет оправдано. Ведь, как известно, беспробудное пьянство – один из способов заглушить душевные раны, что говорит о чувствительной, ранимой натуре. Это также один из путей бегства от неприглядной действительности.
        Впрочем, психоаналитик любого толка разглядел бы в нем невротика, ищущего пути обретения подлинности в простых и запутанных компенсациях. Но не стану глубоко копать, в любом случае, писать предисловие к его сохранившимся записям – совершенно неблагодарная задача. Пусть будущие комментаторы с определенными претензиями ограничат свое желание добавить что-то к его текстам.
        Он мне запомнился задумчивым, самопогруженным и в меру разговорчивым. Конечно, в нем легко угадывался шизоид со склонностью к причудливым построениям и затаенной рефлексией. Он, наверное, иногда впадал в легкую депрессию.
        Мне сложно судить о круге его знакомых. Как это бывает у интровертов, широта его интересов и глубина взглядов притягивала к нему людей творческих и неординарных. Он не выражал бурно свои эмоции, даже когда был нетрезв, но был сдержанно-убедительным; по лицу его пробегала характерная улыбка в те моменты, когда его посещала интересная мысль. Все-таки несмотря на отчасти маргинальный образ жизни, он не отличался вульгарностью манер и вел себя вполне достойно.
        Он редко делился своими воспоминаниями в дружеской компании; во всяком случае, он особо не распространялся о периоде своей жизни, связанном со службой в «Афгане». Как мне известно, он был студентом- историком и учился в ДПИ. Даугавпилсская часть его биографии для меня покрыта тайной.
        Его знакомые поражались тем, что его буддийские практики сочетались с интересом, например, к Декарту. Алексей Романов мне как-то поведал, что несмотря на свой богемный образ жизни, Сергей Успенский был в числе лучших учеников одной из школ ламаизма. Эта противоречивость в какой-то мере раскрывается его фразой – «судьба – это релакс», которая стала для него чем-то вроде кредо.
        Действительно, этот фатализм присущ восточным философским системам, где идея реинкарнации служит объяснением того, что на протяжении одной человеческой жизни невозможно достичь просветления, и поэтому цепочка перерождений постепенно подводит индивида к обретению определенного философского состояния. Не стану рассуждать о том, разработал ли он собственную школу в одной из традиций.
        Очевидно, Сергей Успенский просто расслабился и поплыл по течению. Беспробудная алкогольная река вынесла его в городской канал, который стал для него водами Стикса. Наверное, на этих берегах его поджидал верный проводник:

                         В талых водах прозренья
                         Закружишься танцем в объятьях стихии.

***

        Какой эпитафии все же заслуживает Сергей Успенский? Пусть те, кто его хорошо знал, сформулируют искреннее суждение, похожее или непохожее на многие окружающие нас формулы.
        Мне кажется, весь его недолгий жизненный путь говорил, что он не приемлет банальных схем привычного бытия. В какой-то мере его бегство от мира открывшихся возможностей обогащения было стремлением спрятать наивность и прямодушие. У него не хватило сил взглянуть собственной жизни в лицо и увидеть ее, как она есть, в необратимости ее исхода. Не в этой ли надломленности кроется его загульное стремление к забытию?
        Он, наверное, догадывался о скором и неизбежном конце, подстерегавшем его в этой тяге к саморазрушению. Он иногда намекал, говоря о «последней невесте», в объятиях которой ему предстояло оказаться. Он так и не смог принять этой роковой черты собственного бытия и ушел от нас в полном беспамятстве. Представители Традиции с сожалением констатировали, что в свой смертный час он не был в состоянии ясности.
        И все же его смерть стала событием в мире живых. Согласно буддийским обычаям, он был кремирован, и его прах захоронен на одном из рижских кладбищ. Что можно о нем сейчас сказать, представ перед этим таинством ухода из жизни? Смерть остается все такой же непроницаемой для человеческого мышления, лишенной возможности доказательства или опровержения. И у каждого живущего остается лишь перспектива веры, которая открывает дорогу представлениям о посмертном существовании согласно религиозным традициям. Здесь умолкает уверенность наших суждений. Впрочем, в этой обреченности на умирание всегда остается возможность возникновения философского взгляда; одно из начинаний в постоянной недосказанности нового понимания.
        Но в мире живых непрерывность осмысления предполагает неожиданный поворот сюжета. Обстоятельства гибели Сергея Успенского уже породили волну слухов и предположений. Никто ведь так и не смог его окончательно опознать. И поэтому родилась легенда, что он стал одним из скитальцев, вечно бродящим среди привычных окрестностей. Однажды, когда я проходил по одному из мостов, на лице идущего навстречу прохожего мне почудилась знакомая усмешка.
        Несколько лет назад я побывал на его могиле, расположенной на кладбище Raina, рядом с крематорием. Отдавая дань традиции, Алексей Романов исполнил гимн на тибетском; собравшиеся молча опустошили стаканчики с поминальной выпивкой. Обертоновые звуки тибетских гимнов, украинская водка возле могилы на латвийской земле; каждый ли из нас заслуживает подобного конгломерата в пост- пост непонятно какую эпоху?
        Но в этом съеживающемся мире Сергей Успенгский предпочел отдаться увлекавшим его метафорам в открывшемся пространстве беспредметного начинания. Книжные мысли и застывшие размышления оживали в вечно рождающемся понимании, касающемся бытия.
         Что теперь поведают нам эти слова, собранные в возможностях движения к истине, сопорожденного смертности потока переживаний? Устремленное в неизведанное умирание Сергея Успенского оставило нам следы в своих манифестированных мыслях.