Мераб Мамардашвили

4-я лекция, прочитанная в Латвийском университете

        Из нашего прошлого занятия я хотел бы выделить для дальнейшего движения один момент. Мы, фактически, установили, что в силу особого положения чувствующих и сознающих существ в системе природы для нас процессы наблюдения и знания обладают необратимостью – такой, что мы не можем после того, как они совершились, вполне объективно, в смысле классически, и извне наблюдать мир, который отразился в этих процессах его восприятия и наблюдения.
        Короче говоря, можем выразить это так, что мир не может вернуться в прежнее положение, и поэтому мы не можем знать о том, каким он был до того, как он уже измерялся, уже воспринимался, уже наблюдался. А под этой необратимостью лежит определенный зазор, определенная пустота или дыра, которую мы не можем, игнорируя индивидуальность и неделимую целостность результирующих явлений, пройти или разложить некоторым непрерывным образом, так, чтобы мы могли сохранять тождество предмета или объекта высказывания, пройти от одной точки наблюдения к другой в некотором непрерывном, реальном пространстве и времени, в котором мы локализуем физические события. На этот счёт я напомню вам рассуждения Нильса Бора, потому что именно эти вещи, которые легко обнаруживаются в социальных гуманитарных науках, они были также обнаружены в физических науках. Бор говорил, что мы не можем там, где мы имеем дело с взаимодействием наблюдающих приборов и объектов с неконтролируемыми результатами этого взаимодействия – мы не можем до того, как явление получило законченную форму, непрерывным образом представить себе в пространстве и времени эти процессы. Они как бы налагают некоторые ограничения на возможности детерминистического и причинного описания.
        Так я могу резюмировать в порядке последующего движения то, что мы говорили раньше. Теперь сделаем из этого тот вывод, который мне нужен для дальнейшего. А именно: появление такого зазора, лежащего под необратимостью, к которой мы не можем выйти из какой-либо внешней системы отсчета, означает, что объекты, исследуемые нами, теряют естественность, выплескиваются некоторые неконтролируемые силы и процессы Т.е., что значит в данном случае естественность объектов или неконтролируемость? Что в данном случае означает потеря естественности и появление неконтролируемых сил в натуральных процессах?
        Таких процессов, которые мы не можем непрерывным образом, согласно правилам эмпирического опыта, проследить. Если мы вдумаемся, что значит термин «естественное», так, как он сформулирован философами XVII века и последующих веков, той философии, которая легла в основу естествознания.
        Естественные силы – это такие силы, такие правила или конструкции, проявление которых в пространстве и времени может быть задано, и которые в своем действии могут быть непрерывно прослежены по точкам их проявления в пространстве и времени. Следовательно, естественные силы это такие объекты... вернее, такие объекты называются естественными, внутри которых нет никаких, как выразился бы Кант, нет никаких инородных субстанций. Или иными словами, – в которых нет ничего инородного непрерывным образом построенному однородному и универсальному опыту, такому, что мы можем контролировать или, иными словами, знать правила конструкции сил и непрерывно прослеживать их действия. Это фундаментальное правило всякого физического наблюдения и всякой физической теории, всякого физического опыта.
        В данном случае мы имеем как раз дело с обратным эффектом. Если мы получили этот зазор, прикрытый необходимостью, то тем самым мы получили неестественные объекты, которые ведут себя самопроизвольным образом и действия сил которых мы не можем непрерывным образом проследить. Я приведу вам два простых примера, даже не примера, а выражение, которыми пользуются физики. С одной стороны, это выражение нелепо в смысле фрейдовского симптома, оно такое же, как тот розовый слон, о котором я рассуждал в прошлый раз, т.е. само по себе, будучи, казалось бы, абсурдным, оно тем не менее серьезно, потому что выражает в себе нечто другое, какие-то другие, уже существующие вещи. Я имею в виду известную фразу, известный образ, который появляется в самых разнообразных философских работах по современной физике, и в том числе у самих физиков прежде всего. Я имею ввиду, что называется «свободой» или «волей» электрона. Само появление такого словосочетания, которое радикально противоречит самим основам физического мышления есть просто симптомальное выражение это, вот, обстоятельство, о котором я говорил выше, а именно мы не можем непрерывным образом, по непрерывной траектории настолько, что даже понятие траектории теряет смысл, проследить движение электрона; и вся физическая ситуация такова, что некоторые физические процессы кажутся нам, казалось бы, понятными, если мы припишем электрону знание, что он, якобы, прикидывает, через какую дырку двух решеток пройти, зная, какая из них закрыта, какая открыта, и тогда мы вынуждены предположить некую свободу, а иными словами то, что я говорил в прошлый раз, что электрон может себя экранировать, осознавать свои состояния и, следовательно, видимые, проявляемые им действия мы должны понимать, положив в основу этого понимания некоторые состояния у электрона, что явно нелепо.
        Но в данном случае нелепость внешняя есть конечный результат или симптом проделанных неумолимо сцепившихся ходов мыслей, которые приводят нас к железной необходимости как силовое поле к каким-то высказываниям такого рода.
        С другой стороны я возьму другое высказывание, и уже не нелепое, но просто драматическое. Оно принадлежит Эйнштейну и звучит так: Эйнштейн говорил, рассуждая о разнице интеллектуального стиля между квантовой механикой и теорией относительности, – той, какую он хотел бы построить, – он говорил своим оппонентам, которые не придерживались вероятностной точки зрения, т.е. такой, которая физическому знанию отводит роль знания вероятности того, что мы можем узнать о физических событиях в какой-то момент времени и месте наблюдения и не предполагает знания, что в действительности на самом деле. Эйнштейн говорил: «Бог не играет в кости». Если вдуматься в эту фразу, то она более изящное и грамотное выражение, нежели я говорил в прошлый раз, когда применял термин «предельный луч понимания». Ведь в классической науке физическая связь, причинная связь, здесь не просто материально-физическая связь вещей Это некоторый образ вынуждения понимания, который как бы непрерывно держит объект, получающийся в результате действия причинной связи, непрерывно держит его в луче понимания. И поэтому не может предмет содержать по дороге к результату пустот. Мы как бы знаем о нем в бесконечной детализации и подразделении. Мы должны быть уверены, что если мы будем производить подразделения, детализацию, как говорит Нильс Бор, мы в каждой точке любой детализации будем обнаруживать тот же самый предмет, с теми же самыми способами действия. Это значит, что между тем, что действует, и тем, что получается в результате действия нет никакой пустоты, а есть непрерывность.
        А Бог, играющий в кости, Он ведь не знает, какая кость выпадет. Следовательно, между выпадением кости и божественным пониманием, а божественное понимание есть просто метафора того, что я называл предельным пониманием (помните, я говорил, о сверхмощном генетическом интеллекте, если употребление «Бог» кого-нибудь смущает)…
        Так вот… Бог, играющий в кости, – это значит, с одной стороны, предельно понимающий, а с другой стороны, отделенный пустотой в своем понимании от своего жеста бросания костей и тем, какая кость выпадет. Здесь вот такой зазор, о котором я вам говорил. Пустота, в которую мы не можем зайти бесконечно дробной детализацией и подразделением причинной связи. А такое произвольно-деятельное, детализированное подразделение причинной связи есть основное фундаментальное предположение классического мышления.
        Я сейчас не буду углубляться в те способы решения этих проблем, в характер того нового интеллектуального аппарата, которым в ответ как раз на эти проблемы, которые я вот так вот грубо и неловко сформулировал, вырабатывались в современной новейшей физике, т.е. квантовой физике и механике, теории относительности. Такие же вещи наблюдаются в термодинамике, в изучении энергетических процессов при больших значениях энергии и т.д.
        Меня интересует скорее такие вещи, вещи аналогичные этим, в области исследования сознания культур, в области исследования общества.
        Я должен сделать одно замечание, что обычно даже сейчас можно слышать утверждения, что в 20 веке вся суть взаимоотношения наук, естественных с одной стороны, гуманитарных с другой, и это прогресс в этих науках, – заключается в том, что в XX веке (внедрение математических методов и т.д.) естественные науки стали влиять на гуманитарные. И сам этот процесс или факт влияния рассматривается как специфический факт развития культуры в 20 веке. Но у меня лично другое отношение и ощущение. Внешне, конечно, на поверхности такие факты безусловно имеют место, отрицать их не имеет смысла, и они действительно позитивные факты, факты взаимодействия с гуманитарными науками некоторых методик физических наук и прежде всего математических методов и т.д. Но в интеллектуальных глубинах процесса познания (а ведь существуют такие глубины и в этих глубинах физическая наука очень тесно смыкается с философией), в этих глубинах, мне кажется, произошел обратный процесс. Что в руках таких, не просто гениальных, а в высшей степени духовно просвещенных лиц, а не просто специалистов, как Нильс Бор, Эйнштейн, Луи Деброли и др., произошел перенос некоторых наблюдательных свойств сознательной жизни человека, в т.ч. психологических процессов, перенос этих способов жизни человеческого субъекта с его сознанием, психологией и т.д. на некоторые проблемы, тонкие проблемы физического исследования. И в таком смысле гуманитарные науки или гуманитарные реальности больше обогатила физическую науку, чем наоборот физические науки обогатили наше понимание гуманитарной или социальной реальности.
         От этого отвлечения я сейчас вернусь снова к новой теме.
        Существуют процессы, которыми мы должны заняться. Это потеря объектами естественности в смысле правила нашей способности объективного понимания этих объектов, ведь если мы говорим, что действует какая-то мистическая сила, мы объектов не понимаем. А это значит, что объекты потеряли свою естественность. Есть неконтролируемые, непроизвольные силы, которые мы не можем воспроизвести рационально, т.е. непрерывная и т.д. по всем тем признакам, о которых я говорил. Объекты теряют естественность, происходит всплеск некоторых неконтролируемых сил и процессов.
        И очень забавная вещь наблюдается тогда в устройстве нашей психической и сознательной жизни.
        Дело в том, что на эти неконтролируемые силы и процессы, выплеснувшиеся и лишившие объекты естественности, они не теряются, они трансформируются в некоторых надстроенных образованиях. Всем уже давно известен (антропологи это уже давно наблюдали, психологи затем снова наблюдали, психоаналитики наблюдали) один весьма серьезный факт, т.н. проективность сознания. Где какой-то появившийся объект в человеческом сознании, предмет (он, скажем, может быть элементом, лежащим в основе мифа, в основе анимизма, системе тотема) этот объект оказывается моделью проекции на мир состояния человеческого сознания, состояния человеческой психики, мотивов, представлений и т.д. Проектируемая модель нечто изображает как происходящее в мире, но в действительности проецирует на него, на основе какой-то модели, какого-то возникающего предмета. А я говорил, что это как раз тот предмет, который потерял свою естественность, в котором выплеснулась неконтролируемая сила и зависимость. И происходит наращивание одних образований на другие. Скажем, такой процесс имеет место в тех явлениях, которые были открыты в феноменологии Гуссерля. Он, правда, интерпретировал это иначе и для других целей, но то, о чем я хочу сказать, не зависит от разницы интерпретаций.
        Вы помните, что я говорил о феноменах в прошлый раз, и сейчас я хочу обратить внимание на следующую вещь на то, что феноменальный слой сознания, а это предметный слой сознания он содержит в себе интенцию, а интенция, как известно, – это не то, что мы знаем, а тот предмет, который мнится, т.е. интенция отличается от рефлексии. В рефлексивном сознании мы, дублируя сознание, знаем о процессах сознания, а интенция это как раз все то, что само о себе вовсе не знает. Оно знает свой предмет, но не о самом себе. Повторяю, – интенциональными состояниями являются такие состояния, о которых мы не предполагаем, что они сами о себе знают или сами себя знают. Условно наложите на употребление слова «не знаю» то, что перед этим я говорил «потеря естественности», «неконтролируемости», т.е. мы ведь интенциональный объект не можем воспроизвести в пространстве рефлексивного состояния. Тогда это будет не интенция, это будет другой какой-то слой сознания. Эти интенции заложены в феноменах, или я буду говорить просто, – феномены обладают одним интересным свойством. Они сразу же существуют, интерпретируясь в других, более высоких слоях сознания. И в каком-то смысле можно утверждать…
        Кстати и Гуссерль это утверждал, и другие феноменологи, что то, что называется непосредственной данностью (а феномен обладает свойством непосредственной достоверности, непосредственной данности), есть непосредственная данность или непосредственная достоверность в очень особом, специфическом смысле слова, отличающимся от классической достоверности и данности. Феноменальная данность это такая данность, которая еще должна быть открыта. Она в каком-то смысле вовсе не дана, хотя она есть непосредственная данность. А она дана как раз в наросшем слое чаще всего культуры, наросшем слое сознания или надстроенном слое сознания. Такая непосредственная данность, каким является тот психический комплекс, ядром которого служит неподвижная земля, он может нами выражаться и осмысливаться нами самими сразу же, мгновенно, так же как сон вспомненный не есть тот сон, который снился, а тот, о котором мы отдаем себе отчет и в каком-то смысле мы в принципе не можем восстановить то, что нам снилось. Потому что в то же мгновенье, когда мы пытаемся фиксировать сон, мы некоторое состояние или слой сознания переводим в термины другого слоя сознания, и он только в этих терминах показывает себя и выступает.
        Отсюда, кстати, и существует проблема редукции, т.е. найти непосредственность, но путем срезания или останавливания связей, ассоциаций и построенных дорожек, которые лежат в более высоком или надстроенном слое сознания и которые автоматически приходят в движение в знаменитом примере, который любил Сартр, который обладает определенной пластичностью, и я его снова воспроизведу, создавая тем самым две бесконечности. Одну бесконечность повторения у Сартра им самим самого себя, а теперь повторением мною его.
        Он, вы помните это его рассуждение, он пытается иллюстрировать феномено-логический метод, вводя пример натопленной и, очевидно, накуренной, скандально накуренной комнаты, где сидят люди и беседуют. В ходе беседы женщина, сидевшая на диване, жестом развязала косынку, повязанную на горле, и разговор идет дальше. Сартр берет этот жест развязывания косынки в качестве примера знаменитой экзистен-циалистской темы рефлексивных или дорефлексивных, или допредикативных знаний или состояний сознания, суждений и т.д. В данном случае он жест отличает как такое явление, через которое высказывается феномен, т.е. состояние. В данном случае феноменом является состояние ощущения теплоты. В отличие от слова. В слове она сказала бы «жарко». И в этом слове уже содержалось бы (высказала она его или не высказала; скорее всего, высказала бы эта дама «жарко» и при этом посмотрела бы еще на висящий на стене термометр, сказала бы… двадцать четыре градуса в комнате). Я обращаю внимание здесь на то, что состояние жары по отношению к самому человеку, который испытывает это состояние, в самом испытании существует в терминах не-феномена, а в терминах, например, количества и теории тепла, потому что градусник это что такое? это градуированный инструмент, в котором определенным черным черточкам соответствует однозначно цифры. За этими цифрами стоит определенная теория тепла, т.е. стоит энное число того, что Гуссерль называет предпосылкой или стоит натуральный, объективный взгляд на вещи. Я свое состояние сразу же выражаю, объясняя его тем, что существует жара, за словом жара стоит еще представление о колебательных движениях глаза и пр., я уже не говорю о числах. Но решающее здесь значение по утверждению всех аналитиков сознания как раз состоит в том, что если так высказалась, то это не то, что есть, это теория, а не состояние в чистом виде.
        А теория может, например, быть магической теорией тепла. Это же состояние в какую-то другую эпоху, в какой-то другой культуре имело бы над собой другой надстроечный слой и существовало бы и двигалось изнутри и в терминах этого другого надстроечного слоя. А если я хочу схватить именно это состояние, значит, я должен срезать. Где-то, когда-то я должен был бы срезать магическую теорию тепла, но во всяком случае существование феномена я должен уловить срезанием надстроенных слоев сознания. А чтобы срезать слои сознания, я должен знать, что они существуют, т.е. уже должна быть, существовать идея многомерности и многослойности сознания, идея возможности наслаивания одних слоев, одних образований сознания на другие слои и образования сознания, создающие вот это наслаивание и накручивание, создающие некоторую видимую псевдоцельность стиля культуры, цельность сознательной жизни. В нас ведь не отделены наши состояния и слои сознания как они отделены в учебниках или научных исследованиях…
        Скажем, т.н. наша художественная способность существует вместе с другими. Это только в книгах написано, они по разным департаментам. Эстетики получают на одной кафедре зарплату, логики на другой, социологи на третьей и т.д., а в сознании и в обществе не абстракции живут, а реальные тотальные факты, которые содержат все то, что потом по абстракциям располагается в разные департаменты, содержат все в этом некотором переплетении и цельности. И в этой цельности разные формы мысли (логические, художественные формы восприятии и т.д., социальные представления) связаны одна с другой, но связи нас как раз и интересуют. Я сказал, что чтобы вот так относиться, так посмотреть на сознание, например, допустить, что существует такая непосредственность, которая странным свойством обладает не быть непосредственной, а быть такой, к которой еще нужно прийти уже это предполагает посылку, допущенную мыслителем, многомерности и многослойности сознания.
        Здесь получается очень интересная вещь. Мы можем изобразить картину так. Раньше в физических науках мы знали, как прослеживать действия природы, – мы фиксировали явления действия природы в некотором непрерывном опыте, задавали правила конструкции сил и предполагали, что мы можем непрерывным образом прослеживать эти силы и имеем правила их конструкции, складывания внутри себя одной с другой. Но, мы говорили, есть зазор под необратимостью, и мы не можем его никак пройти. И проявившийся продукт действия, не будучи понят, например, остается интенциональным, а интенция это не то, что знает о самой себе. Он как раз начинает пробегать «слои понимания» в кавычках, т.е. он интерпретируется в самом же сознании, но на других или в других его измерениях, получает другие размерности, в т.ч. получает ту размерность, термин для которой был специально изобретен Марксом, а именно «идеологическую размерность».
        В попытке понимания это проявившееся действие бежит вперед (здесь есть хорошее такое французское слово… образ такой «сюит ан аван» – это как бы бежать впереди самого себя), в попытке понимания одно образование начинает надстраиваться на другое или на другие.
        А с другой стороны, идет разбегание и от наблюдателя, как разбегающаяся Вселенная. Это разбегание от наблюдателя проявляется в том, что в рассуждениях наблюдателя о предмете рассуждения таком, какой включает в себя сознание, а все социальные объекты и культурные объекты они объекты, включающие в себя сознание, наблюдатель, рассуждающий об этом, начинает тоже восполнять эти пустоты, эти зазоры, о которых я говорил. Например, переносом значений из языка описания в язык-объект. Наши объекты ведь, имея сознание, имеют язык, и вот условно давайте различать два языка: язык описания (кто-то наблюдает культуру) и язык-объект, т.е. язык самой культуры. Перенос значений…
        Лингвист иногда строит воображаемые грамматики архаических языков. Беря элементы архаического языка, он задает им связи возможных грамматик, которые построил сам. Этот исследователь, он построил грамматику, потом изображает ее в качестве описания того, что в действительности является внутренней структурой или грамматикой языка. Это принято называть «ошибкой лингвиста». Есть еще, что принято называть «ошибкой этнолога». Например, не случайно на структуре мифов Леви-Стросс (и сам он в этом признается, т.к. считает это принципиальным актом) описывает работу своего ума, т.е. как он сложил бы структуру мифа, и поэтому у него появляется фраза, что в каком-то смысле люди мыслят мифами, а мифы мыслят сами себя через людей, а кому дана и кто построил структуру мифа, мыслящего себя через людей? этнолог.
        Здесь идет бурный перенос значений, смыслов с уровня языка описания на уровень языка-объекта. Такой перенос абсолютно не учитывает того, что можно было бы назвать феноменологическим препятствием, а именно, что сознательные объекты, содержащие в себе сознание, культурные и социальные объекты, существуют, экранировавшись и создав внутренние миры. И задача исследователя есть задача воспроизведения этих внутренних миров. Со стороны самого объекта, некоего природного или психоприродного действия в нас – людях, культурах, мы имеем бегство объекта впереди себя, нарастание или надстраивание одних образований на другие. А с другой стороны, мы имеем еще привидение. В первом случае мы имеем привидение, ну, скажем, – проективное воспроизведение мира порождает в мире существа в нем не существующие. Например, мифические существа. Это ведь в системе представлений миф это реальные предметы в мире. Мир населен совершенно реально этими существами, которые вступают между собой в вполне осмысленные и логические стройные отношения. Если мы в другом мире и тот мир считаем заблуждением это уже другой вопрос. Но об относительности нашего права считать это заблуждением я уже говорил в связи с примером розовых слонов.
        Есть у нас привидения еще и на стороне исследователя. Этими привидениями населена социальная наука и гуманитарные науки. И одним из первых актов мыслей, открывших дорогу к рассеянию такого рода привидений (они индуцированы самой ситуацией исследования, которое построено вот таким образом, как я только что описал, беря примеры этнологии и лингвистики), – правда, по некоторым причинам она тут же самим открывателям оказалась загромождена и почти полузакрыта, – этот акт был построением Марксом теории идеологии или идеологического сознания, т.е. открытия самого феномена идеологии.
        Я отвлекаюсь от прослеживания происхождения термина «идеология», потому что термин, т.е. слово, произошло гораздо раньше и я не буду вдаваться в эту историю. Возьмем эту историю за всем известную и пойдем дальше.
        Открытие идеологии было открытием факта существования многомерности сознания или сознательных явлений и их способности надстраиваться одно на другое так, что объекты, потерявшие естественность или не имевшие естественность, неконтролируемые нами рационально, невоспроизводимы рационально…