Беседа с художником-анималистом Дмитрием Парамоновым

         Моя беседа с художником-анималистом Дмитрием Парамоновым остоялась вскоре после художественной выставки, прошедшей в Доме Черноголовых (ноябрь, 2006), поэтому разговор все время возвращался к этому событию, на мой взгляд, значительному в культурной жизни Латвии. Собственно, все с выставки и началось…
         Организовала ее художник Людмила Перец. На презентации выставки, когда ее участники стояли рядком и поочередно рассказывали о себе, я обратила внимание на художника Дмитрия Парамонова: что-то в нем было по-детски трогательное…
         Работы на его стендах смотрелись особняком: образы «литературного» характера, а еще всякие животные и много рыб, красивых, непонятно, в какой технике выполненных. Обращал на себя внимание леший, очень симпатичный, сидящий в «натурном» лесу (хотя и очень обобщенном), но – в позе роденовского Мыслителя.
         При виде такого разноликого и своеобразного мира захотелось понять внутренние мотивы художника, и я напросилась на беседу. Общаться с ним оказалось не только интересно: Дмитрий искрится юмором и сарказмом, его визави заливается смехом, но вдруг начинаешь понимать, что это веселье – артистично скроенный доспех, за которым прячется душевная хрупкость…
         Дмитрий по образованию биолог и заниматься анималистикой, как говорится, ему сам Бог велел. Но живопись дает возможность работать глубинным пластам его натуры, и трудно сказать, что для него важнее…
         Началась наша беседа с чаепития, точнее с ритуального заваривания какой-то необыкновенно ароматной травки.
         – В Туркестане, когда я там был в экспедициях, меня привлекал необычный запах, я долго пытался понять, чем это пахнет…. Выжженные холмы, а там ветер свежести не приносит, а запах, если он есть, распространяется вокруг. Только в третью экспедицию нашел эту травку, среднеазиатскую полынь. Пук приволок домой, и мне чаю хватило на два года…
         Здесь дикорастущего аналога нет – в окультуренном виде есть несколько среднеазиатских сортов. В силу некоторой специфики никто не знает, как они называются. Лишь два года назад я отыскал местный аналог.
         У нас это идет как dekorativajs sudrabajs dievkocinj`s`, латыши еще называют ее vermele, хотя это – другое…это абсент, горькая полынь.
         – Dievkocins– это что-то совсем другое?
         – Нет, это близкий родственник этой штуки. Он дает очень вкусный чай, но – в свежем виде. Когда начинаешь его сушить, становится трава-травой – скотину кормить. А эта работает именно в сухом виде. Потом ее купил как черноморскую полынь, понтику, а в этом году мне какой-то продавец на Центральном рынке сказал, что это полынь Шмидта, шмидтиана. Сейчас стал ее чаще встречать, – видимо, завезли и она пошла…
         У меня метра два квадратных этой полыни засажено – нынче первый крупный урожай…
         – Дима, как Вы стали художником?
         – Художником стал относительно случайно. Началось все в детстве… Мама работала редактором в издательстве «Зинатне», а папа был заведующим кафедрой в . Я научился рисовать потому, что так было организовано времяпрепровождение в семье, и как выяснилось, научился довольно хорошо, но – довольно специфично: это было полное самоучение. Что-то мне говорил папа. Он был неплох в том смысле, что мог показать разницу между профессиональными художниками, известными. Я все это внимательно слушал, но делал, как мне было удобно… институте гражданской авиации, но очень любил живопись и ходил в студию известного живописца Быкова. Я научился рисовать потому, что так было организовано времяпрепровождение в семье, и как выяснилось, научился довольно хорошо, но – довольно специфично: это было полное самоучение. Что-то мне говорил папа. Он был неплох в том смысле, что мог показать разницу между профессиональными художниками, известными. Я все это внимательно слушал, но делал, как мне было удобно…
         – Папа разбирался в живописи?
         – Папа – да, я – нет. Я до сих пор не помню многих художников по именам. Я как чукча-писатель (смеется). Но это не безграмотность, это просто нежелание засорять свою голову искусствоведческими виньетками…
         У меня был карандаш зеленый, знаковый в моей жизни…В свое время я не стеснялся лазить по чужим ящикам, зная, что у папы есть манера припасать подарки, и нашел у него изумительный карандаш, редкостный по тем временам, такой тоненький, где стержень искать – непонятно, и точить не надо. Папе он был подарен каким-то ливанским студентом, и папа его намеревался, в свою очередь, кому-то красиво презентовать, а я захотел его иметь. В советское время это был дефицит страшный. Папа сказал: но ты же не рисуешь. Я сказал: я буду рисовать.
         Действительно, потом сделал целую серию работ, я как раз заболел, – в школу не надо было ходить. Мама показала в издательстве художникам, и какая-то добрая душа одобрила мою работу. Мне дали проиллюстрировать книгу «Проблема этнической истории балтов». Я душу, конечно, вложил…Там быстро приучили меня к дисциплине: это нельзя, это станки не берут, это все равно никто не напечатает… Работу я сделал хорошо, книжка до сих пор у меня лежит.
         – А сколько вам тогда было?
         – Лет 17-18. Я рано пошел в школу и в 16 ее закончил. Потом у меня было несколько штук акварельных. Лучась манией величия, я поехал в Москву, в «Юный Натуралист», – их тут же купили. Потом один знакомый моделист сосватал меня в «Моделист-конструктор», для которого я сделал несколько работ – плавающих парусников.… У меня есть личные предпочтения, а в принципе, мне все равно, что рисовать, – если есть соответствующие знания. Парусника, естественно, у меня не было, но рядом сидел моделист и подсказывал: здесь веревку натяни…
         Жизнь начала налаживаться, но развалился Советский Союз. Какое-то время думал, что мне делать. Карпов ловить в прудах мне как-то не хотелось. Потом заметил меня «Gandrs», – фирма, которая, кроме всего прочего, издает книги из энциклопедической серии «Latvijas Daba», – тогда он был не совсем таким, как сейчас. С тех пор я постоянно числюсь здесь на тех или иных ролях…
– А как он вас заметил?
         Все биологи в Латвии так или иначе друг с другом пересекаются. Очень многим, особенно в постсоветское время, хотелось что-то опубликовать. К кому они побегут: к другому биологу, который хорошо рисует, или к профессиональному художнику, который видел рыбу только в консервах?
         Потом появился художник Владимир Павлов, у него были культурные связи в Питере, он делал выставки. Он пригласил меня на выставку «Свободное искусство», в Доме моды. Первые же выставки научили меня, что ничье мнение мне так не дорого, как собственное… Там я познакомился с Людмилой Перец, но я никогда не входил изначально в рижскую художественную тусовку. Я был посторонним лицом. Но в целом отзывы о моих работах в то время меня удовлетворили.
         – А что выставили вы на первой?
         – Я выставил пастельный вариант вот этого домового (показывает работу), в оригинале. А это – копия, которую мне после выставки заказали. Она получилась чуть другая – пастель была сильнее… А это – леший. Таких два: другого лешего заказал владелец фирмы для себя. Тот леший летний, а этот – осенний. Тогда слова «фэнтези» в наших кругах не существовало, и задним числом отнесли мои работы к этому жанру.
         – Хотелось вас подогнать под какой-то стереотип…
         – Ну, я понимаю: людям проще, а я не настолько формалист… У меня было одно хорошее убеждение: я никогда не считал, что мне должны платить за самовыражение.
         Это сильно оберегло мои мозги по жизни. Вот они свободно самовыражутся, да им еще за это кучу денег дадут, – наверное, это слишком жирно…
         Поэтому я всегда делал ставку на иллюстрацию, она тоже не всегда была нормально востребована, но – это все-таки гарантированная, нормальная сфера деятельности для художника. Иногда она просто необходима. Ну, например, та же реставрация фауны девона, которую запросто никто не сделает… А нарисовать так красиво , чтобы все шеи свернулись и развернулись, и придут тонкие ценители и тебе дадут кучу денег – это всегда казалось мало реальным… Хотя у меня были периоды, когда я получал очень неплохо, кстати, самые большие “бабки” я сделал опять же на иллюстрациях… С Москвой пришлось завязать, потому что они перестали нормально платить, и выяснять ситуацию стало дороже, чем заработать.
         Потом лет десять, лет шестнадцать никто никого не интересовал. Здесь тоже иллюстрация, скажем так, ужалась. Но все-таки это – не порочащая человека сфера деятельности. В принципе, конечно, это все крохи. Особенно – в последнее время.
         Я достаточно пессимистично смотрю на будущее художника: есть куча поводов ему не платить: много визуальной продукции, компьютерные штучки. Нормальных ценителей тоже нет. Весь город ходит с важным видом, но многие ли могут отличить хорошую картинку от плохой? Бегать торговаться и унижаться за 30 лат – я лучше велосипед продам. Эта сторона мне не нравится…
         – А чем вы живы?
         – Люблю природу очень, тут я свободен и душой отдыхаю. Ну, как экзальтированная натура (смеется)… Когда рисую – абсолютно свободен…
         – Можем поговорить о выставке?
         – Что касается Людмилы – у нее подход совершенно другой. Мы с ней не сразу сдружились. Она дружила с Юлей Огневой, тоже очень сильным художником. А потом Юля уехала в Англию, и их тандем распался. А позже я Люду обнаружил практически в соседнем доме, где сам жил. Мы довольно долго общались прежде, чем она поняла, чем я, собственно говоря, занимаюсь и почему. Мне с самого начала ее работы нравились. Она занималась другими вещами, но я видел: эти эффекты, над которыми я бьюсь, с какой легкостью она делает…
         Выставка производит впечатление, что тут два действующих лица: Люда и Виталий Борисович Каркунов (известный преподаватель рисунка) – настолько сильна школа Каркунова (я не вхожу в круг его влияния). Люда – очень мощный представи-тель этой школы и, более того, она продолжает эту традицию как преподаватель. Обаяние Людмилы настолько сильно, что человек, не имея своей мотивации, совершенно забывает, чего он хотел, и начинает решать сформулированные Людой живописные задачи, попадая под ее влияние полностью. Она же не так учит: маэстро творит, а остальные смотрят. Она чуть ли не в поту мозги вправляет. Вы видели, как она работает, и люди, действительно, учатся…
         – Но живописи она не учит…
         – А это неважно, результат – один. Есть писаная часть ученья, а есть неписаная: все почему-то скатываются к живописи. Каркунов тоже не учил живописи… А смотрите, что получается: занимается живописью одинаково. Другое дело, что Перец всех сильней. Школа – это то, что получается в результате.
         Денис Затравкин (участник выставки) – с его характером – умеет очень четко поставить перед собой задачу и потом ее отстаивать. Поэтому он особняком смотрится. Ну, а я вообще никогда не разделял Людмилиных задач, а решал свои… Другое дело, что я иногда слизываю мне понравившиеся моменты. Люда спрашивает: кто тебя учил? Никто не учил. Люда говорит: у Димы такая способность к самообучению. Вооб-ще она на меня очень сильно повлияла, но не на столько, чтобы сменить императив…
         Если говорить о самовыражении, вообще стараюсь, как можно меньше рисовать. Сижу дома, молча, тихонько работает телевизор, рядом булькает аквариум, и я медленно, спокойно рисую по нескольку часов в день. А когда кончается запал, я готов заниматься, чем угодно. Только не рисовать… рисую крайне редко – когда уж очень подступает… Может быть, поэтому в картинах всегда есть образ. И когда он формируется – хочется его довести до конца. На поток такое поставить нельзя. Но я к этому и не стремлюсь, здесь я не зависим от финансовой стороны. формируется – хочется его довести до конца. На поток такое поставить нельзя. Но я к этому и не стремлюсь, здесь я не зависим от финансовой стороны.
         – Вы сумели свою жизнь организовать?
         – Нет. Свою жизнь я организовать не сумел…
         – Но почему? У вас же все получается…
         – Понимаете, в чем дело? Человек никогда один не живет. Если предположить, что я бы сделал для себя монастырь – это был бы один из лучших монастырей. Все бы показывали, как это здорово, как цельно: человек – сам себе монастырь, религия, отшельник, учитель… Но я живу среди людей, не могу же заставить всех считаться со своим вкусом, и я должен соизмеряться… Нестыковка с окружающими, так или иначе возникающая, она у любого нормального человека есть.
         А если говорить о деловой стороне, человек, как правило, вынужден работать в цепочке. Ну, например, полиграфия предполагает: я рисую, кто-то занимается цветоделением, кто-то в цинкографии, кто-то печать делает… Потом начинается разборка: почему идет вместо синего цвета сиреневый? Сначала катят бочку на меня: Парамонов использует фактурную бумагу, которую плохо берет сканер. Я говорю: принеси я другую бумагу – у вас краска выступать начнет. Потом выясняется: девушка работает на компьютере, у нее вообще бумаги нет, но у нее такой же эффект. Потом обнаружилась посторонняя причина. Но перед этим все переругались. Если это можно назвать устройством жизни, то черт подери…
         – Вы хотите идеальных условий…
         – Нет, я хочу сказать, что художник сам по себе эгоист. Вот если мне скажут: возьми-ка ты лучше красный цвет, а зеленый я тебе не дам, я же озверею, я хочу рисовать зеленым… Видите, я не делаю акцента на себе, что, мол, я хорошо рисую, – на самом деле нахожусь в таком состоянии, что если бы мне предложили какое-нибудь интересное дело, я отказался бы от рисования…
         Те, кто оценивают мои работы, меньше меня понимают в том, что я делаю… Причем, мои же работы попсовые – по сравнению с Людмилой… У нее живопись, в основном, – для художников. Только художник может оценить тот уровень задач и тот уровень решений, которые достигает Людмила.
         А для неискушенных ценителей…вот когда висел домовой – он был в числе популярнейших работ на выставке.
         На ней еще было несколько работ, изображающих Ганешу, отвратительно нарисованных, давящих на психику… Вот они более всех запомнились. Почему? Это эффект глазиков. Всем нужны глазики. В те же годы были очень популярны раскрашенные фотографии котиков с бантиками. Пушистенькие, у них глазки круглее – канон очень четкий, вот это будет всегда находить определенное количество спроса.
         Однажды Людмила нарисовала страшного-престрашного динозавра. Она решала какую-то редкостную живописную задачу, в результате чего он стал фиолетовым. Ее стали так хвалить за этого динозавра, что Людмила не могла понять: что происходит? Она сама теперь стесняется и старается его лишний раз не показывать. Почему это происходит? Глазки есть, зубки есть – другой уровень психологической нагрузки.
         Из всех выставок в Риге, в которых я принимал участие, эта, последняя, была лучшей. И я горжусь такой компанией. Другое дело, что на нее пришло людей столько же, как и на другую любую, то есть очень мало. Выставка – хорошая, художники все сильные, ни одной проходной работы, если не считать моего грифона, В целом, я считаю, смотрелось очень ровно.
         Вообще говоря, то, что мы сделали – это было красиво, нам самим выставка доставила гигантское удовольствие. К сожалению, мы сами рисуем – лишь сами и радуемся…
         А в плане становления и самовыражения хочу дополнить, что есть вещь существенной важности, которая пришла ко мне очень быстро: я никогда не делаю из своих работ мусорника для негативных эмоций.
         – Вы родились здесь?
         – Я из староверов, не «понаехавши тут». Так получилось, что человек я не городской. Это заслуга родителей, потом мое собственное искреннее волеизъявление. Летом я почти никогда в городе не жил. Летом я до сих пор не знаю, что тут делать. Летний город исчерпывается для меня холодным ирландским сидром. У меня есть маленький домик на территории Кемерского национального парка, у самой границы болот, там нет электричества, но есть покой мне очень нравится.
         А в моем родном городе мне нравится одно место – это рыбный павильон Центрального рынка. Рынок тоже меняется, но не так стремительно, как город…Ничто мне не доставляет столько удовольствия, как, обычно в субботу, под видом помощи жене, с важным видом отправиться туда… Мне нравится покупать рыбную мелочь: в ней может попасться все: летучие рыбы, морские бекасы. Я их высушивал и делал такие чучелки. Моя ихтиология одним концом туда.
         Это, практически, все, что мне нравится в нашем городе (смеется).
         Так вот. В свое время «Gandrs» выпустил несколько наборов открыток и книжку «Latvijas zivis» из серии «Latvijas Daba». Эта штука прославила меня в Латвии та-ак это я по поводу мании величия, когда начинают выяснять, кто из художников круче, всегда побеждаю я, так как у меня есть повод, который никто не может опровергнуть: у меня больше всего крадут, и именно из этой книжки.
         Когда идешь по магазинным отделам, где консервные банки, – как будто по собственной художественной галерее. Куча банок с краденными у меня рыбами. Я за это не получил ни копейки. На Чака, 111, кажется, есть рыболовный магазин «Asaris», где даже на витрине есть краденная у меня рыба, такой окунь здоровенный, метровый. У меня есть несколько универсальных рыбок, их так любят красть, что они были и килькой, и селедкой, и еще чем-то. А на самом деле, это верховка. Ей хвостик подкрасят, да еще края подрежут…
         С этой точки зрения, куда ни пойдешь, все свое, все родное (смеется). В Риге нет ни одного человека, свободного от моих «миазмов».
         Моей жене заказали для рекламы копченую корюшку – она этими вещами занимается, и мы не могли найти нормального изображения, я говорю: «Давай мою «коптить». Мы ее загнали в фотошоп, сделали дырку, подзолотили, оформили, как надо… и это было единственный раз, когда с моего разрешения…
         Однажды в магазин нашей фирмы завезли блесны с этикетками, на которых – краденный у меня окунь. Я говорю: «Ребята, ну, нехорошо, вы бы хоть заплатили». Как клоунада: это все довольно весело, но не как способ заработка. Заработок я бы предпочел другой…
         – Вами проиллюстрированы многие разделы энциклопедии «Latvijas Daba». Ваша известность шагнула за пределы Латвии – вы получаете заказы из Европы. Но, мне кажется, этого мало. Эстетическая и познавательная ценность ваших работ очень высока, их нужно публиковать массовым тиражом – для популяризации природы и экологического воспитания. Со всеми этими рыбками и букашками можно сделать красивые серийные детские издания…
         – Кто бы стал возражать…

         В заключение мне хотелось бы несколько обобщить мысли, пришедшие как итог беседы с Дмитрием Парамоновым. Что такое художник? При всех своих крайностях (он внутренне незащищен, но уверен в своей творческой правоте; он не совпадает с окружающим миром, но победно влияет на него) художник – цельная личность и руководствуется главным: он всегда стоит на почве здравого смысла.

         Но если бы еще здравым смыслом руководствовались в общественных структурах, то все творческие силы художника были бы востребованы, а общество стало бы духовно богаче…