Латвия: от истоков к современности
Ирина Диманте
Языковые контакты: дву- и трехъязычие
на территории Латвии XVIII—XXI вв.
(продолжение)
XVII век
Известный лингвист-историк М. Ф. Семенова в своем исследовании относительно языковых контактов на территории Латвии1 отмечала, что в XVII веке шведские власти старались искоренить все русское, и русских на территории Ливонии было немного.
Представители более зажиточной части населения, тяготевшие к административным верхам и немецкой культуре, говорили, или, по крайней мере, стремились говорить по-немецки. Естественно, что в таких условиях немецкий язык оказывал сильное влияние на речь местного разноязычного населения, и речь русских и латышей пестрела германизмами. Немецкий язык продолжал сохранять господтвующее положение и после того, как Рига в начале XVIII века вошла в состав Российской империи. Средневековое административное устройство и использование немецкого языка в канцеляриях, а также феодальные общественные отношения сохранялись в городе вплоть до середины XIX века.
XVIII век
В XVIII веке в Латвии появляются русские чиновники, военные, купцы, ремесленники и рабочие. Однако русский язык служит для них средством общения лишь в узкой сфере частной жизни. Небольшая, более образованная часть русских в общении с местными официальными кругами пользовалась немецким языком. Роль немецкого языка была еще настолько велика, что даже в государственных документах употребляются то русские, то немецкие термины (ср. в 1728 г. — маяки и баки) или только немецкие (например, гак земли). Эти примеры приводятся в исследовании М. Ф. Семеновой с ссылкой на материалы государственного исторического архива Латвии2. При этом отмечается, что слово гак встречается в Словаре церковно-славянского и русского языков 1867 года с пометой «в Остзейских губерниях», слово бак вообще не отмечено.
Для характеристики русской жизни и русского языка восемнадцатого столетия в Латвии и особенно в Риге представляет интерес книга О. Гуна «Топографическое описание города Риги» 1798 года (СП-б., 1804), в которой автор указывает, что в 1787 году в Риге было 3205 русских. Описание сопровождается списком русских слов (всего 521) с переводом их на латышский язык, из чего видно, что Гуну как врачу приходилось в свое время общаться и с русскими, и с латышами и пользоваться соответствующей лексикой. В списке русских слов встречаются названия животных и растений, названия болезней и связанных с ними понятий. В основном это русские общенародные слова, однако встречаются и диалектные слова, и местные заимствования из немецкого языка. Так, приведены названия рыб мень и калинка (уклейка), которые отмечены в Словаре Академии Российской; молька, которое встречается в Словаре В. Даля в форме моль с пометой «смоленское». Из немецких слов имеются следующие: аланд (шелеспер, жерех); лаксфорель (пеструшка); биттерлинг или битерфиш (чабак) – ср. у В. Даля приводится горькуша пск.; брейтлинг (корюшка) – ср. лтш. bretlinа, стремлинг (салака) – ср. местное русское стремига. А также название лекарственного растения балдриан (маун) – ср. современное русское литературное валериана и лтш. baldrians. Некоторые из приведенных Гуном слов свидетельствуют об особенностях местного произношения; например: вятла (яканье), майран, черемха (утрата безударного гласного) и др.
XIХ век. Первая половина
В 1816 году выходит первая русская газета в Риге под названием «Российское еженедельное издание в Риге». Она просуществовала только один год, поскольку не удалось собрать необходимых 100 подписчиков. Это свидетельствует о невысоком культурном уровне русского населения Риги того времени и о незначительном интересе к русскому изданию. В данной газете содержится материал, характеризующий русскую речь в городе Риге, не только самих русских, но и немцев, которые научились русскому языку у местного русского населения. В основном язык газеты книжный, что характерно для начала XIX века, но можно отметить и некоторые черты, которые в местной русской речи прослеживаются также в дальнейшем и связаны с немецким влиянием (в основном в области словообразования и синтаксиса). Анализ языка газеты с достаточной объективностью был выполнен М. Ф. Семеновой.
Русские диалектные особенности в языке газеты весьма незначительны, что объясняется, вероятно, тем, что ее издателем и редактором был немец, некто Албанус, а читающая публика принадлежала к интеллигентным слоям города. Примерами диалектизмов могут служить такие слова: важница (помещение для взвешивания товаров, ср. у Даля — в значении «весы»), ярмонка (ярмарка), худой (плохой). Для сравнения: «Лейпцигская ярмонка в новый год была чрезвычайно худа; продаются по сходкой цене против важницы». Все эти слова отмечены в Cловаре Даля. Диалектными по своему происхождению являются и некоторые фразеологизмы, например: застрелить до смерти, ср. диал. убить до смерти.
Из морфологических особенностей обращает на себя внимание употребление во множественном числе таких слов, как мебели, канапеи вм. канапе, и таких форм именительного падежа единственного числа, как роля, «роль». Кроме того, наблюдается широкое распространение форм родительного падежа множественного числа типа: соседов, самоубийцев.
На фонетическом уровне обнаруживается употребление [к] на месте [h] (котел вм. хотел, короший вм. хороший), что может объясняться не только сохранением диалектной особенности произношения, но и влиянием нерусской речи. В области словообразования отмечается большое количество книжных отглагольных имен существительных со значением лица (зажигатель, продаватель, приниматель, писатель, т. е. пишущий) и со значением действия (опубликование, провожание, подкупление, расточение, приведение, повреждение, вспоможение). Хотя средства образования вышеприведенных слов вполне русские и большинство из приведенных слов отмечено и в Словаре 1847 года, но такое обилие однотипных отглагольных существительных более характерно для немецкого языка, чем для русского (ср. der Schreiber, das Schreiben). Приведем примеры в контексте: «Сообщены будут читателям отчеты в употреблении сих денег; по приведении в надлежащий порядок открыты; некоторая сумма денег для подкупления людей; большая полоса земли в Венгрии была так потоплена от внезапного открытия ключа; для доставления же каждому читателю сведения о намерении; происходит повреждение нравов; сумма, собранная в Голландии на вспоможение раненым воинам; для чего же бы не оказать ему оного для восстановления сгоревших училищ, для вторичного построения больниц...»
XIХ век. Bторая половина
В истории Латвии вторая половина XIX века является периодом буржуазного национального пробуждения. Он характеризуется изменениями в области экономики и культуры и новыми политическими настроениями. Изменения сказались на развитии латышского языка и в определенной мере предопределили направление его развития. По признанию исследователя Р. Э. Вейдемане, «создается благоприятная ситуация для контактов с русским языком в разных формах, так как политическое и экономическое единство подкрепляется всесторонними культурными связями»3.
Первые проявления русской общественной жизни в Латвии также относятся ко второй половине XIX века. Начинает регулярно выходить русская газета «Рижский вестник» (1869—1915), возникают русские общественные организации, открываются русские школы, и администрация города постепенно начинает переходить на русский язык. С введением русской администрации, появлением русской печати и русских школ укрепились позиции русского языка. Все это способствовало и распространению литературного языка. Одновременно с притоком в город русской рабочей силы прочно входили и надолго сохранялись диалектные черты речи. В 1860 году русские, которые старались селиться в экономически развитой Риге, уже составляли 25% рижского населения. В отдельных номерах газеты «Русский вестник» встречаются мелкие заметки о русской речи рижан. Так, в № 61 за 1874 год критически отмечается, что русские рижане говорят: «параплей», «корфа», «купляю», «в газете стоит». Эти примеры неоднородны: если первые два — слова нерусского происхождения, то третий представляет собой диалектизм, а четвертый является калькой с немецкого (причем надо отметить чрезвычайную устойчивость этого последнего выражения, сохранившегося в речи русских старшего поколения до середины XX века).
В заметке «Сообщения с Московского форштадта» говорится, что там употребляются слова: «ансталяция», «штурма», «штранд», «тебе глазится», «глянь», «где девал деньги» и др. Первые три слова имеют немецкое происхождение, следующие за ними выражения — русские диалектные образования, причем последнее из них, возможно, поддерживалось нерусским языковым окружением. Интересные сведения об особенностях русской речи рижан XIX века даются в периодическом издании «Филологические записки» (Воронеж, 1874), где помещены статья И. Желтова («О русском говоре в Риге») и две критические заметки на эту статью. Кроме того, у Желтова имеются некоторые сведения о происхождении русскоговорящих переселенцев. Среди них автор выделяет две основные группы: 1) прибывшие из центральных российских губерний и Ярославской губернии (мелкие торговцы) — так называемые расейские и 2) прибывшие из белорусских и литовских губерний, из Новгородской, Псковской и других северо-западных земель с белорусским и польско-литовским влиянием в речи. Это были рабочие, прибывавшие с целью заработка, так называемые польские, в большинстве старообрядцы. Особенности речи этой группы отличались большей устойчивостью, нежели у переселенцев первой группы.
Другой автор, Николич (Н. К. «Заметки по народному говору»), к отмеченному И. Желтовым ниже добавляет, что в прибалтийских городах огородничеством занимаются почти исключительно русские из Ярославской губернии. Он отмечает также, что особенности рижского говора совпадают с особенностями говоров восточных уездов Смоленской губернии, которые по данным карты 1915 года относились к северо-восточному белорусскому наречию, но позднее были включены в западную группу южнорусского наречия. Следовательно, и по мнению Николича наиболее устойчивыми в речи русских рижан оказываются западные диалектные особенности, а не северные.
Что касается происхождения русских рижан, то имеются еще некоторые сведения. «Рижский вестник» в 1879 году писал, что кирпичники шли из Витебской и Ковенской губерний, рыболовы — из Тверской и Новгородской, коновалы — из Петербургской, торговцы — из Новгородской, офени — из Пскова. Все эти приезжие, естественно, несли с собой соответствующую местную терминологическую лексику. В территориальном отношении эти данные подтверждают сказанное выше о северо-западном происхождении особенностей речи русского населения Риги.
К концу XIX века относится еще одно свидетельство о русском населении города Риги. Его можно найти в статье Ю. Самарина «Окраины России». В ней указывается, что коренные русские составляют меньшую часть населения города и большинство их относится к низшему, беднейшему городскому классу — к рабочим. Только незначительная часть русских имеет «самостоятельное» занятие, но и они не стремятся к образованию и «нехорошо говорят по-русски»; пользуются они главным образом немецким языком, по-русски говорить стыдятся, и целые семьи купцов онемечиваются. Иноязычное окружение, в которое попадали переселенцы, и низкий культурный уровень этих людей способствовали тому, что они быстро усваивали иноязычную лексику, которая надолго сохранялась в речи их самих и их потомков. Влияние оказывал в основном немецкий язык и только отчасти и позднее — латышский, который сам находился под сильным немецким воздействием. Степень воздействия одного из контактирующих языков на другой объясняется в первую очередь внелингвистическими факторами — влиянием политическим, культурным, проводимым через администрацию и школу. Все эти факторы вполне объясняют ту значительную роль, которую играл немецкий язык в Латвии той эпохи. Наблюдаются в это время как прямые заимствования, так и переводы слов и словосочетаний, кальки и полукальки.
Необходимо подчеркнуть, что все эти заимствования не повлияли на систему русской речи в Латвии в целом.
В статьях И. Желтова и Николича приведено около 200 слов и выражений немецкого или латышского происхождения, употребляемых в речи местного русского населения, а также кальки или образования, поддерживаемые влиянием указанных выше языков.
Заимствованиями из немецкого языка являются следующие слова: «грант» (гравий), «гумми» (резинка), «калкун» (индюк), «калька» (известь), «кунда» (клиент) – до сих пор употребляется в речи местных русскоговорящих старшего поколения (И. Д.), «кухен» (пирожное), «лакриц» (солодовый корень, ср. литер, лакрица), «малер» (маляр), «пак» (тюк, пакет), «пумпа» (насос), «пумповать» (цедить воду из насоса), «пуцоваться» (наряжаться), «рабарбар» (ревень) – до сих пор употребляется в речи местных русскоговорящих (И. Д.), «ренштель» (водосток), «рунштик» (булочка), «стремига» (салака), «тран» (ворвань), «фишбейн» (китовый ус), «форбург» (местность позади цитадели), «фрыштык» (завтрак), «фурман» (извозчик), «цытрон» (лимон), «шибер» (задвижка, ср. диал. шибир), «штифт» (гвоздик), «шлеер» (вуаль) – до сих пор употребляется в речи местных русскоговорящих старшего поколения (И. Д.), «шпек» (сало) до сих пор употребляется в речи местных русскоговорящих (И. Д.), «шприц» (пожарная труба) и др. Многие из приведенных слов вошли и в латышский язык: в таком случае возможно двустороннее воздействие на местную русскую речь.
Непосредственными заимствованиями из латышского языка являются следующие слова: «забрунеть» (поджариться), «кала» (30 штук – обычно при подсчете рыбы), «лайва» (большая лодка), «мазгать» (стирать), «майка» (флигель), «пастилы» (род обуви, ср. диал. пастолы), «пура» (мера веса), «пурное место» (мера земли), «путра» (жидкая каша), «вымба» (рыбец), «кадык» (можжевельник), «цымда» (перчатка) и др. Среди упомянутых указанными авторами слов есть и примеры русской диалектной лексики: «байна», «батьян» (аист), «встрел» (встретил), «замнуть», «отомнуть», «замориться», «кожемяка» (кожевник), «кожух» (шуба), «матк»а (мать), «послизнуться», «потрафлять», «графиться» (удаваться), «пролубь», «рей» (овин), «сдолить», «слизгаться» (скользить), «черница», «шкода» (вред) и др. Все приведенные диалектные слова и формы были характерны для русских говоров Латгалии, т.е. в бывшей Витебской губернии.
Благодаря отдельным замечаниям Желтова и Николича, а также на основании написания приведенных слов можно установить некоторые фонетические особенности местной русской речи, например: иканье, наличие твердых шипящих, протетическое в (воспа) (два последних явления встречаются в русских говорах Латгалии). Некоторые отличия от литературного языка представляет и ударение в именах числительных (одиннадцать, четырнадцать, одиннадцатый, четырнадцатый). В своей статье Николич отмечает, что единственным подлинно русским оазисом в городе Риге в последней четверти XIX века являлся Московский форштадт — городское предместье, населенное рабочим людом, в основном консервативными старообрядцами, в речи которых сохранялись диалектные особенности.
По мнению М. Ф. Семеновой4, грамматический и фонетический строй русского языка, в частности, у рижан подлинно русский, вполне устойчивый, не подвергшийся иноязычному воздействию.
Исследователь обращает внимание еще на одну заметку И. Желтова, помещенную в газете «Рижский вестник» в 1888 году (№ 215). В заметке сообщалось о новом издании русско-немецкого словаря И. Павловского, отмечалось, что в словаре много «искажений» русского языка в результате немецкого влияния, т.е., много местных русских слов и выражений, возникших вследствие языковой ситуации того времени в Риге. Язык газеты «Рижский вестник» в целом литературный. Это объясняется, очевидно, тем, что ее редактором был писатель Е. В. Чешихин (1824—1888).
В отличие от газеты 1816 года названия улиц в «Рижском вестнике» приобретают русскую форму, хотя и продолжают оставаться переводами с немецкого языка. И только в отдельных редких случаях сохраняется немецкая основа наименования (Зюндерская улица) или используется нелитературное образование (Католинская вм. Католическая), а некоторые прежние нелитературные формы теперь заменяются литературными (Церковная, Купеческая). Речь русского населения подвергалась воздействию как немецкого, так и латышского языка, поскольку к этому периоду относится интенсивное развитие латышской культуры и литературного языка. До этого времени латышский язык был главным образом языком внутреннего общения латышей, также как местная русская речь для русских. Усиление позиций латышского языка было связано с национальным пробуждением латышского народа. Однако латышская речь продолжала находиться под сильным влиянием немецкого языка и имела в своем составе много заимствований из немецкого, а позднее и русского. Обилие иноязычного, в первую очередь лексического материала находим в словарях XIX века. Теме славянизмов в латышском языке посвящена статья Я. М. Эндзелина, напечатанная в журнале «Живая старина» за 1899 год.
Латышская интеллигенция, нацеленная на популяризацию культурных ценностей и научных знаний, активно занималась переводами русской литературы. С 1862 по 1865 год в Петербурге издавалась газета на латышском языке «Peterburgas Avizes» («Петербургская газета»), которая была свободна от контроля со стороны прибалтийско-немецких кругов. В 1885 году в Москве начинает выходить ежемесячный журнал «Austrums», в котором значительное место отводится переводам лучших образцов русской художественной литературы – произведениям Лермонтова, Пушкина, Тургенева. Несколько раньше, в 70-е годы, отдельными изданиями вышли переводы «Ревизора» (Ю. Алунан) и «Тараса Бульбы» (Ф. Бривземниека) Н. В. Гоголя. Особое значение для характеристики того времени имеет выход первого трехъязычного (русско-латышско-немецкого) словаря в 1872 году. Нельзя сказать, что в этом издании представлена исчерпывающая картина латышского письменного языка той эпохи.
Но поскольку словарь был подготовлен в период совершенствования латышского письменного языка, его авторы (в частности, К. Валдемар и Ф. Бривземниекс), посчитав своим долгом способствовать этому процессу, включали в словарь новообразования и заимствования последних лет. Таким образом, в издание попадали (как и в остальные сочинения младолатышей) не только социально осознанные, но и индивидуальные факты словотворчества, имевшие случайный характер. По мнению Р. Э. Вейдемане5, материалы данного словаря со всей очевидностью свидетельствуют о наметившейся тенденции – это «тенденция сближения с русским языком...» Исследователь придерживается мнения, что определенные существенные явления, возникшие в латышском языке того периода, сформировались под воздействием русского языка. Из них наиболее значительными и глубокими стали изменения, обусловленные модельным влиянием русского языка, поскольку модельное влияние распространяется на все уровни языка. Употребление новой словообразовательной, морфологической или синтаксической модели открывает новые перспективы развития языка: она может закрепиться в языке несмотря на то, что, возможно, даже исчезнут отдельные лексемы, с нею связанные.
ХХ век. Первая половина
В целом, русская языковая система устойчиво сохраняется как в XIX, так и в начале XX века (особенно в речи рижан). Диалектные явления наблюдаются в морфологии и отчасти в лексике и фонетике. Иноязычному же воздействию подвергается лексика — самая подвижная часть языковой системы — и синтаксис, где встречаются построения по модели немецкого языка, как результат двуязычия, постоянного перехода от одного языка к другому и в связи с этим постоянного перевода с одного языка на другой. Особенно это характерно для речи интеллигенции. В некоторых случаях трудно говорить о непосредственном влиянии, однако вполне возможно поддерживающее воздействие немецкого языка, которое проявляется в том, что употребляемость и продуктивность определенных русских форм резко увеличиваются. Насколько влияние немецкого языка было сильным, говорит также и такой факт. В 1903 году в газете «Majas viesis» появилась заметка о написании латышских фамилий по-русски. Предложения автора П. Шмита связаны с желанием приблизить написание к русской языковой традиции и избежать германизации латышских фамилий. Следует отметить, что в более позднее время, во второй четверти XX века, выпущенный в Москве Я. В. Лоей латышско-русский (1938) и русско-латышский (1940, 1942) словари сохраняют то былое обилие германизмов, которое некогда было распространено в разговорной речи рижан. Автор, оторванный от языкового материка, сохранил как бы в законсервированном виде лексический состав латышской разговорной речи. И если сравнить латышско-русско-немецкий словарь 1879 года и словарь Я. В. Лои 1942 года, то в последнем оказывается даже больше германизмов, чем в первом.
Газета «Рижский вестник» за 1914 год, т. е. уже в первой четверти XX столетия, чуть ли не через полвека после ее основания, устойчиво сохраняет многие из отмеченных выше (и относящихся к XIX веку) языковых черт как иноязычного, так и диалектного происхождения.
Например, в газете встречаются следующие слова: «дамба» (гавань), «роспуски» (род телеги), «карточка» (открытка), «шеренга» (очередь), «кирха» (лютеранская церковь), такие устойчивые словосочетания, как «семейный вечер», «книжный шкаф» (киоск), «гардеробная комната» (уборная), «керосиновая кухня» (керосинка), «изящное говорение» (декламация), «хор музыки» (оркестр), «композиционное белье» (гарнитур), «проведенная вода» (водопровод), «демонстративное шествие» (демонстрация), «предметы занятий» (повестка дня).
Как видно, местная русская речь в Латвии, на периферии ареала русского языка, в своей устной, а отчасти и письменной форме подверглась значительному иноязычному воздействию. В среде интеллигенции и в имущих классах вообще это было непосредственное немецкое влияние, а среди рабочих, низших общественных слоев того времени — латышское и через посредство латышского языка — немецкое. И все-таки речь русского населения, в свою очередь, влияла на латышскую речь, преимущественно в области бытовой лексики. Местная немецкая речь также не избежала некоторого воздействия со стороны русского языка как языка государственного, а в сфере этнографизмов, а также наименований некоторых бытовых реалий подверглась и латышскому влиянию. При этом ни один из языков не утратил своего грамматического строя, своей системы и национальной основы. Правда, эти взаимодействия не были одинаковыми на всех этапах развития и для всех трех языков, но процесс этот, несомненно, имел место. По мнению М. Ф. Семеновой6, латышский литературный язык, окончательно сформировавшийся в эпоху XIX столетия, обогащался за счет немецкого, а позднее — и русского языков. В то же время ни немецкий, ни русский язык в целом в этом процессе взаимодействия не обогащались, несмотря на то, что отдельные слова вошли в эти языки из латышского. За счет латышского языка пополнялась местная русская и отчасти немецкая речь. Следовательно, латышский обогащался на уровне речи и языка, а русский и немецкий — в основном на уровне речи. Однако латышский язык, который долгое время использовался только для внутреннего общения, постепенно приобретает все более широкое употребление: на нем создается значительная литература, он используется в различных сферах культурной жизни. В связи с этим в Латвии (и особенно явно это было заметно в Риге) в канун революционных потрясений было три так называемых местных языка — русский, латышский и немецкий, на которых велась документация. Эти языки имели большое значение в быту, в общественной жизни и во всех областях трудовой деятельности, и между ними происходило интенсивное взаимодействие. Таким образом, в начале XX века для Латвии была характерна картина немецко-русско-латышского трехъязычия.
«С 1918 г. местные русские оказались оторванными от России, их уклад жизни, культурные традиции и язык формировались теперь в условиях обособленности от основного массива русского населения. После прихода советской власти кое-что в этом плане сглаживалось или утрачивалось под влиянием центра»7.
ХХ век. Вторая половина
По свидетельству член-корреспондента АН Латвии А. Я. Блинкены, начиная с 1940-го года «русский язык как язык межнационального общения стал вторым языком, используемым носителями латышского языка», таким образом в Латвии сложилась «особая форма сосуществования и функционирования латышского и русского языков – латышско-русское двуязычие». Во второй половине прошлого века, по оценке исследователя, большинство жителей, родным языком которых являлся латышский, пользовались русским не только в общении с представителями русской национальности, но и в общении с представителями других национальностей. Автор отмечает, что в условиях, когда «как единый хозяйственный комплекс развивается экономика, происходит обмен кадров между республиками, а также обмен достижениями культуры», важная роль отводится языку межнационального общения. В лингвистической литературе того периода неоднократно рассматривались проблемы взаимовлияния этих контактирующих языков, решались вопросы речевой культуры и приводились результаты сопоставительных исследований. Для лучшего овладения как русским, так и латышским языком был опубликован целый ряд русско-латышских и латышско-русских словарей (общих, учебных, терминологических), учебных пособий и справочников. В самом начале 80-х в Институте языка и литературы им. А. Упита была создана группа лингвистов для исследования проблем функционирования руcского языка в Латвии в ситуации латышско-русского двуязычия. Описывая двуязычие, А. Я. Блинкена подчеркивает, что его идеальное состояние возможно в случае осознания каждым членом общества общественной необходимости употребления обоих языков, при уважении к национальным чувствам носителя другого языка и его возможностям говорить на втором языке. При этом подразумевается, что выбор говорящим языка – своего родного или языка собеседника – является добровольным. Однако с лингвистических позиций исследователем высказываются некоторые опасения, что в условиях именно латышско-русского двуязычия возможна интерференция конструкций по принципу аналогии, поскольку оба языка родственны. В этой связи автор отмечает, что в каждом языке слова имеют свои семантические и ассоциативные поля, а невнимание к их несовпадению в контактирующих языках может привести к нарушениям внутренней языковой системы и языковых традиций. Нормативная оценка интерференций является краеугольной проблемой в ситуации двуязычия: с одной стороны, нельзя допускать засорения контактирующих языков, с другой – не следует противостоять их взаимообогащению.
XX/XXI вв. Современность и перспективы
На рубеже столетий, в результате обретения Латвией независимости, русский язык официально переходит в статус иностранного и, соответственно, становится языком многочисленной русской диаспоры. К русскому населению примыкают также те, для кого русский язык оказался родным языком, хотя они являются людьми других национальностей: некоторые «сибирские» латыши, точнее, их потомки (нередко от смешанных браков), вернувшиеся на этническую родину, определенная часть латгальцев, украинцы, белорусы, поляки и проч. – те, кого называют «русскогово-рящими» или «русскоязычными». «Усвоение русского языка этой частью населения шло разными путями, включая и переход непосредственно на какой-либо диалект или на городское просторечие». Что же касается потомков «сибирских латышей», то в силу объективных причин они, как правило, хорошо владеют русским, который имеет характерные особенности той территории, на которой они до этого проживали.
Свою оценку качеству современной русской речи в Латвии дает известный в кругах ученых-языковедов латвийский лингвист-историк А. М. Кузнецов. Точка зрения этого исследователя заслуживает внимания. В своей статье, посвященной перспективам русского языка в Латвии, он отмечает, что за время своего существования на территории Латвии русский язык несколько раз получал статус языка диаспоры. Можно сказать, что этот статус им приобретен и сейчас. Ученый задается вопросом: отражается ли новый статус русского языка на качестве речи местного русскоязычного населения? Анализируя сегодняшнее состояние русского языка в Латвии, исследователь предлагает все же отграничить местные диалекты и городское просторечие от литературных форм, несмотря на то, что они взаимосвязаны. «Диалектная речь и просторечие всегда и везде обнаруживают своеобразие, и поэтому изменение статуса русского языка на качестве этих типов речи почти не отражается. Другое дело — литературные формы, представленные на радио, телевидении и в прессе, речь интеллигенции. Особенностью существования литературного языка в условиях рассеяния является отсутствие единого культурного центра, диктующего свои нормы. Связи с русским языком России ослабляются, в основном они ограничиваются российской прессой и книжной продукцией, некоторыми каналами телевидения. Для части русских поездки в Россию еще остаются обычным явлением. Русский язык находится в сложном окружении представителей латышского населения, польского и белорусского. Давление диалектной и просторечной стихий, вариантов, возникающих в связи с субстратным воздействием в речи нерусского населения (что особенно ощутимо на территории Латгалии – И. Д.) все сильнее сказывается в официальных видах русской литературной речи, тем более что представители интеллигенции местного происхождения, не вполне владеющие нормами, получили в недавнее время некоторые преимущества по сравнению с приехавшими из России».
По мнению ученого, качественные изменения ожидаются прежде всего в литературных формах языка. При этом возникает вопрос: если «понимать под литературным языком язык нормированный, а под нормами — рекомендации, идущие от центра, то можно ли считать тогда местный литературный язык русским литературным языком, а не отклонением от него?
Можно ли считать местные представления о нормах — нормами?» Автор статьи приводит примеры «ослабления нормы». Так, например, возникают некоторые неправильные обороты речи, появление которых в местном русском просторечии произошло в результате калькирования с латышского или польского (последнее в большей степени на территории Латгалии – И. Д.). Они все больше распространяются в речи и самих русских и русскоговорящих. Для сравнения: «мне голова болит»; «5 лет обратно»; «время 8 часов и 10 минут»; «выбрать ребенка из детского сада»; «хороший малец» (в значении «парень»). Нечего и говорить об отклонениях в ударении и морфологических формах, вызванных влиянием местных русских говоров: «кувшинов», «купивши». Особенно беспокоит то, что подобного рода нарушения нормы иногда бывают озвучены на радио, и не только в речи интервьюируемых, но и ведущих. Остается добавить, что язык русских средств массовой информации — прессы, телевидения, радио – обычно воспринимается как эталон, особенно молодежью. Что же слышит латвийская аудитория? Принимая одну и ту же радиостанцию, тем не менее от разных дикторов можно услышать: как скучает по вас, так и скучает по вам. Обычны для языка радио стали жаргонизмы (дубовато, клево, вырубить, запасть), неправильные ударения (средствА, цЕпочка, в тортЕ, позвОнишь, взЯла, пОняла, красивЕе), регулярные речевые ошибки (нам равнодушны ваши недостатки – вместо: безразличны; мы возмущаемся его поступку вместо: поступком) и т. д. Последние вызывают особую тревогу, поскольку, по справедливому замечанию А. М. Кузнецова, подобные «ошибки на территории России и оцениваются как нарушение норм, а на территории Латвии они могут приобрести характер допустимых вариантов».
Исследователь всесторонне освещает искажения, обнаруженные и отмеченные им в речи русскоговорящего населения Латвии. Так, он обращает внимание, что русскими утрачиваются былые навыки деловой речи, «и не только потому, что в России деловая жизнь идет своим путем, но уже потому, что вся документация ведется только на латышском языке. Русская пресса Латвии, радио-и телепередачи, конечно, могут продолжать хорошие традиции, однако их пример не является теперь обязательным. В бытовой народной речи уже обычным явлением становятся заимствования «аплициба» вместо удостоверение или свидетельство (латыш. aрlieciba), «иесниегум(с)» вместо заявление (латыш. iesniegums), «иззиня» вместо справка (латыш. izzina), «приекшник» вместо начальник (латыш. рrieksnieks). Правда, и для латышей некоторые нововведения представляют трудность: после того, как появился документ с названием сurriculum vitае, пришлось ему дать соответствующее название по-латышски — dzives gajums/ gaita, русские же наряду со старым, автобиография, могут употреблять и латышское, и латинское название без перевода. Также без перевода остаются и названия многих учреждений и предприятий, названия служб, в которые приходится обращаться регулярно, например: gramatvediba (т.е. бухгалтерия), udensvads (бывший водоканал), parvalde (т.е. управление), robezsargi (т.е. пограничники). Если же и используется перевод, то никто не может с уверенностью сказать, что именно так рекомендуется говорить, например: налоговая карта или налоговый лист(ок)?
По мнению А. М. Кузнецова, в связи с обретением Латвией независимости и в ходе реформ следует «срочно выработать нормы и найти лексические средства для новых понятий. Новые денежные единицы: lаts — lati, santims – santimi — были переведены способом транслитерации: лат — латы, сантим — сантимы, но возник вопрос о форме р. мн.: латов или лат, сантимов или сантим? При этом никто не заглядывал в старые газеты, чтобы вспомнить традиции времен Первой республики. Аналогия с известными названиями денежных единиц доллар — долларов и т.п. помогла закрепить в прессе форму на -ов (ср. русский омоним латы — лат), хотя в просторечии продолжает использоваться форма с нулевым окончанием» и, как шутка или больше по привычке, обычное для недавнего времени – рубль и копейка. «Гораздо сложнее дело оказалось со словом saeimа — названием парламента в Латвии. Слово по происхождению латышское (от глагола iet «идти») ассоциируется по созвучию с польским сейм в том же значении (первоначально оно и использовалось в форме sаеiтs муж. р.). В конце концов русская пресса признала заимствование саэйма необходимым так же, как и названия органов власти в других государствах. Восстановление старого административно-территориального деления в Латвии вернуло из небытия слово раgasts (древний русизм погост) и его эквивалент в дореволюционной России — волость, который теперь спокойно используется в русской прессе. Весь интерес здесь в том, что государственная власть, признавшая государственным только латышский язык, в данном случае дает рекомендации языку, признанному иностранным. А дело в том, что термин волость, наследованный от царской России, продолжал использоваться в русском языке на территории Латвии во времена Первой республики, так что фактически государство все-таки считает русский язык на этой территории своим и опирается на прежний языковой опыт (в Первой республике русский язык сначала признавался государственным). Для материкового русского языка слово волость остается историзмом. Возродилось под влиянием латышского языка и слово департамент, давно замененное в России на отдел, отделение и т.п.».
Для передачи на русском языке многих имен собственных — названий, появившихся в последнее время — используется транслитерация, хотя чаще эти названия в прессе оформляются латиницей. «Названия улиц, естественно, даются кириллицей, но некоторые из них традиционно переводились на русский язык, а не транслитерировались, например, улица 18 Ноября. Тем не менее, в устной речи (реклама в транспорте) стало появляться: улица Астуоньпадсмита Новембра, как будто здесь имеет место непереводимая игра слов (вспомним 1-ое вандемьера, 9-ое термидора, где порядковые числительные переводятся, а названия месяцев революционного календаря транслитерируются, в нашем же случае месяц один и тот же в русском и латышском языках)». «Реформа высшей и средней школы также потребовала создания терминов на русском языке. Появились хабилитированный доктор, сенат, дума, абсольвенты, рефлектанты, нострификация, промоция, многие из которых в России остаются в качестве историзмов совсем с другим значением или вовсе отсутствуют в языке».
«В последнее время актуализируются слова церковной сферы бытования, причем не только относящиеся к православию, но и к западным конфессиям: «адвент(ы)», «каплица» (полонизмы, а не заимствования из латышского), «базница» («церковь, костел» — латышизм, древнее заимствование из русского божница), рядом с которыми находятся и названия латышских языческих праздников — «лиго», «лиговатъ», «зиемассветки» (ныне в латышском языке «Рождество (католическое)», и названия подобно русским языческим (коляда и святки)».
«В связи с тем, что нововведения в России и Латвии не совпадают и нередко оказываются противопоставленными, некоторые слова могут получить разные коннотации на этих территориях, ср. слова милиция и полиция (в России есть только налоговая полиция), государственная дума и саэйма» и т. д.
Автор статьи считает, что «письменный русский язык менее подвержен подобного рода изменениям, но и он должен как-то отразить специфику местной культуры и природы, которые для носителей становятся более актуальными, чем культура и природа материнской территории и государства. Язык диаспоры при этом может опережать в усвоении каких-то понятий и слов язык своего бывшего центра, если тот по разным причинам сейчас не интересуется этой проблемой и не предлагает своих рекомендаций. Нормализация может проходить стихийно, реже — под руководством здешних языковедов». Здесь целесообразно заметить, что уже обнаруживаются опасные симптомы в языке местных русскоязычных изданий. Это неправильное написание слов («неотъемлимый» вм. «неотъемлемый», «властилин» вм. «властелин», «преостановить» вм. «приостановить») и «своеобразие» речевых конструкций («заверение приглашения для получения разрешения на пребывание»; «тенденция к увеличению учебных часов на изучение латышского языка»), не говоря уже о отсутствии правил переноса слов (я-блоко, пут-ешественник, с-очинение). Как говорится: что написано пером...
«Русское население состоит теперь и из сельских, и из городских жителей, из представителей разных социальных слоев. Интеллигенция не представляет единства в смысле культурных традиций: кроме людей, выросших в Латвии и получивших образование здесь, много образованных людей приехало в советский период, но они слабо знакомы с местными традициями и историей, с особенностями местных русских говоров, поскольку их интересы больше были связаны с центром, Россией».
И все же, применительно к современной языковой ситуации, ученый заключает: «Пока еще есть русская интеллигенция в Латвии, в принципе, литературный язык здесь сохраняется». В то же время автор исследования с тревогой резюмирует, что «утрата литературной формы русского языка может ожидаться только у нового поколения при условии сохранения той языковой политики, которая сейчас пробивает себе дорогу в Латвии».
На неблагополучность ситуации, которая требует корректировки хотя бы в социокультурной сфере, также указывают преподаватели средних учебных заведений. В противном случае, на их взгляд, навыки владения русским языком «будут утеряны окончательно». В качестве основного аргумента ими приводятся типичные ошибки русскоговорящих старшеклассников, которые, однако, можно отнести не только к учащимся школ, но и к работающей молодежи, годы учебы которой пришлись на последнее десятилетие XX века. Поэтому целесообразно рассматривать эти ошибки не только в качестве неудачных экземпляров речевой деятельности старшеклассников, но как пример языковых нарушений в речи русскоязычной молодежи Латвии.
Типичные ошибки преподаватели разделили на две группы: во-первых, обычные, свойственные для любого ученика, независимо от места проживания; во-вторых – ошибки, вызванные влиянием латышского языка на русский. С некоторыми добавлениями, основанными на собственных наблюдениях и исследованиях, приведем наиболее характерные отклонения от нормы. Для первой группы характерным является нарушение лексической нормы: это нарушение лексической сочетаемости и употребление слов — как правило, паронимов – с неподходящим для данного контекста значением, («Пушкин и Есенин – единственные поэты, достойные вечности»; «Онегин – охлажденный человек, у него большой опыт в женщинах»); использование просторечных слов и оборотов («В наше время нету никаких поэтов»); использование «авторских слов собственного изобретения» («бессомненно, выскочная фраза»), искажение фразеологизмов («Он умеет держать в руках свои чувства»); нарушение морфологической нормы («Раскольников сам признает, что он – никто, только вошь, не способный совершить что-то выдающееся»); нарушение синтаксической нормы: неправильное построение синтаксических конструкций, осложненных деепричастным оборотом («Зайдя в школу, у меня создается чувство того, что я попал в улей»; «прочитав это произведение, у меня возникли различные мысли»); нарушение норм управления («Маяковский возмущается поступку Есенина»; «Приехали с города») и т. д. Казалось бы, что можно не тревожиться за естественные для учащихся ошибки «первой группы». Однако в условиях Латвии – т. е. не России – их количество может резко возрастать, не сдерживаемое языковой нормой.
Для второй группы ошибок, вызванных влиянием латышского языка, по мнению преподавателей, характерным в области орфографии является неправильное написание некоторых букв, что вызвано тем, что в латышском и русском языках имеются графические соответствия (вместо «у» русского пишут и латышское, т.к. в латышском есть аналогичная графема (и), которая в русском языке передает другое содержание [i]); слитное написание (глаголов с не-, поскольку в латышском это является нормой; пропуск дефиса, поскольку это нехарактерный элемент для композит латышского языка); искажение облика слова по латышскому образцу («компонист» вм. «композитор» – ср. в лат. «komponists», «традициональный» вм. «традиционный» – ср. в лат. «tradicionals»); нарушения морфолого-синтаксического свойства возникают главным образом при употреблении предложных и беспредложных конструкций: предложный родительный очень часто заменяется беспредложным дательным («мне есть время – вместо – у меня есть время, ср. в лат. man ir laiks); неправильное употребление предлогов (например, «на» вместо «в», «с» вместо «из» – поскольку их функции в латышском выполняются одним предлогом, соответственно, «uz» – «на», «в» и «no» – «с», «из»); калькирование конструкций («так само» вм. «так же» – ср. в лат tapat); нарушения фонетического свойства более заметны в системе гласных: при произношении они удлинятся по латышскому образцу, поскольку в латышском имеется противопоставление вокалов по долготе и краткости (a – a, u – u и т. д.), поэтому у россиян создается впечатление, что местные русские говорят в большей степени «медленно и растянуто»; у согласных не наблюдается характерной для русского языка редукции в финалиях («гри[б]» вм. «гри[п]», «нало[г]» вм. «нало[к]»); кроме того, для местных русскоговорящих характерно интонационное однообразие по сравнению с нормированной русской речью (И. Д.).
Преподаватели Пушкинского лицея Г. Режепп и А. Ефремов находят, что «язык русской диаспоры в Латвии находится в ситуации, неблагоприятной для его существования и развития. Поэтому все, от кого зависит судьба русского языка в Латвии – учителя, другие представители системы образования, журналисты, родители – обязаны формировать и сохранять уважительное отношение к родному русскому языку у тех, кто сегодня учится в школе. Современные негативные тенденции в этой сфере должны быть преодолены». Сказанное предполагает внести некоторые уточнения относительно решения ряда вопросов, касающихся системы образования в Латвии.
Образование в Латвии с позиции языковых проблем (социолингвистический аспект)
Анализ языка учащихся старших классов русских школ, проделанный преподавателями Пушкинского лицея г. Риги Г. Режепп и А. Ефремовым, позволил выявить определенные тенденции, наблюдаемые в их речи. Мягко говоря, они не утешительны, поскольку, с точки зрения учителей-практиков, отчетливо наблюдаются проявления безграмотности среди старшеклассников, что заметно «на всех уровнях языковой структуры (от фонетики и орфоэпии – до синтаксиса и пунктуации), а так же безответственность и «вседозволенность» по отношению к родному языку, снижение стиля речи, массовое и подчас демонстративное нарушение норм». Исследователи считают, что возникновению подобной ситуации способствовал ряд объективных факторов – политических и социокультурных. В качестве фактора «номер один» выдвигается сегодняшний статус русского языка как иностранного, что предполагает ограничение сфер его функционирования и допускает необязательность владения им на высоком уровне. Фактором «номер два» специалисты считают отдаление от страны – носителя русского языка, что связано с более редкой, по сравнению с прошлым, ее посещаемостью (во многом в силу причин как экономического – ограниченные материальные возможности, так и политического характера – сложность процедуры пересечения границы и связанные с этим необходимые формальности – И.Д.) Это неизбежно ограничивает возможности разнообразного использования и всестороннего изучения родного языка. В качестве третьего, по мнению Г. Режепп и А. Ефремова, фигурирует фактор, связанный с перераспределением учебного времени, отведенного для изучения русского языка и литературы. Учебные планы русской средней школы в Латвии ограничивают изучение русского языка двумя часами в неделю, а русской литературы – тремя.
Русские школы Латвии, по рекомендации, исходящей из Министерства образования, а также в силу причин экономического характера, постепенно переходят в обучении русскому языку на учебные программы и учебники, составленные местными авторами. В Латвии среди лингвистов-русистов не более двух десятков докторов филологии, примерно столько же здесь и литературоведов. Отсюда вытекает возникающая в последние годы проблема кадров, также отмеченная в качестве одного из факторов Г. Режепп и А. Ефремовым8.
Ощутим недостаток профессионально подготовленных учителей русского языка и литературы, учитывающих в своей работе специфику преподавания этих предметов в местных условиях. Объективные причины – выход на пенсию, отъезд из Латвии, невысокая заработная плата и др. – привели к уходу многих профессионалов из школы. Кроме того, с одной стороны, уменьшается количество выпускников соответствующей специальности из-за недостаточной ее престижности и, в результате – непопулярности. С другой стороны, окончившие филологическое отделение специалисты русского языка и литературы не спешат в школу: профессия учителя далеко не самая оплачиваемая и престижная (и не только в Латвии). По мнению доктора наук, лингвиста-историка А. М. Кузнецова, недостаточное количество квалифицированных специалистов-филологов среди авторов школьных программ и учебников сказывается не только на качестве теоретического материала, но, что еще важнее, на качестве самого языкового материала — примеров и текстов художественных произведений, рекомендуемых для изучения. Так, «русская классическая поэзия серьезно потеснена современной второсортной поэзией и прозой для детей и — вот уж совсем неудачно! — низкосортными переводами латышской литературы, которые будто бы помогают русским влиться в латышское общество и освоить латышскую культуру. Домашнее чтение русской классики и серьезной современной литературы, к сожалению, уходит в прошлое. Это касается большинства русского и русскоязычного населения». Эта проблема беспокоит и школьных учителей: «русская классическая литература, испокон веков формировавшая правильную речь, знание языковых норм, основанное на зрительной памяти, а также литературный вкус старшеклассников, постепенно становится труднодоступной» из-за постоянно возникающих проблем (и не только финансового характера – И. Д.) пополнения ею библиотек; а «результаты таковы: не успев научиться правильному (в сфере языка и речи), они прочно усваивают неправильное».
Еще один фактор, далеко не способствующий наилучшему усвоению норм литературного языка, это, по мнению Г. Режепп и А. Ефремова, помимо родного, параллельное изучение как минимум трех иностранных языков, что вызывает путаницу и, кроме того, «даже снижение самооценки и чувство бессилия у старшеклассников». Обращает на себя внимание и то, что последнее время усиливается поддерживаемая сверху тенденция переходить на латышский язык в преподавании предметов естественного цикла, однако, как бы ни оценивались подобные рекомендации, «нельзя не предвидеть в недалеком будущем утрату русскими в Латвии знания языка русской науки. А ведь научный язык в XX в. активно проникает не только в другие письменные стили, но и в повседневную жизнь».
В качестве выводов по данной проблеме можно привести выдержки из статьи
Э. Архангельской «Устойчив ли консерватизм грамматики в языке диаспоры?»9
В условиях диаспоры, при отсутствии сдерживающего начала нормализации, действие внутрилингвистических факторов, предопределяющих грамматические инновации, значительно усиливается экстралингвистическими. По результатам специальных исследований (анкетирование носителей русского языка, постоянно проживающих в Латвии), среди носителей языка норма и языковая компетенция на сегодня в большей степени ослаблена у молодежи. Учащиеся – школьники и студенты младших курсов – лишены чувства культурно-речевых ограничений. Это симптоматично, поскольку выражает перспективу не осознания молодежью литературно-языковых норм в целом. Причины создавшейся ситуации кроются в отсутствии полноценной языковой среды и недостаточного количества часов, выделяемых на изучение русского языка и литературы, а концепция билингвального обучения, принятая в Латвии, лишь усугубляет положение. Для сравнения: в России, в полноценной языковой среде, стабильность грамматики в состоянии противостоять даже большому потоку нарушений. По мнению российских языковедов, системе русского языка эти нарушения угрозы не представляют – речь может идти лишь о падении культурой речи и о необходимости этому противостоять. «Безусловно, в России эта проблема может быть решена положительно. В условиях же диаспоры, когда речевым нарушениям нет такого противопоставления, возникают серьезные опасения в устойчивости грамматических норм».
Поэтому, учитывая противоречивость природы языковой нормы и признавая ее изменчивость, не следует забывать о консерватизме как неотъемлемом свойстве нормы. «Консерватизм, а именно – ориентация на старую норму, всегда была и остается признаком языковой культуры человека». Поэтому устойчивость консерватизма грамматики в языке диаспоры во многом может определяться субъективными факторами, предопределяющими ориентацию на сохранение литературно-языковых традиций.
Русский язык в Латвии: современность и перспективы (социолингвистический аспект)
Влияние латышского языка на местный русский
Обретение прибалтийскими странами независимости (1991 год) и вступление в Евросоюз (2004 год) изменило, но не разрушило их сложившиеся экономические, политические, научно-технические и культурные связи с Россией. Известно, что на сегодня существует значительное количество успешно сотрудничающих балтийских и российских предприятий, а часть бизнеса Прибалтики ориентирована на Российский рынок. В сфере профессиональных и деловых контактов языком межэтнического общения нередко по традиции выступает русский язык. Во многих учебных заведениях Латвии русский язык изучается как второй иностранный язык (после английского). Кроме того, по данным социологов, в современном латвийском обществе около 37 процентов населения (т.е. потенциальных клиентов и работодателей) – это так называемые русскоговорящие люди. Если обратиться к статистике, предоставляемой Управлением по делам гражданства и миграции, получается, что на 1-ое января 2004 года основными представителями славянского населения Латвии, т.е. потенциальными русскоязычными, являются восточные славяне: русские 28,8%, белорусы 3,9%, украинцы 2,6% – в совокупности и составляющие те самые 37 процентов (из западных славян больше всего поляков, которые составляют 2,5%) [http://www.pmlp.gov.lv]. Помимо восточных, в Латвии проживают, южные и западные славяне, по приблизительным статистическим данным: почти 400 болгар, чуть менее 100 чехов, около 40 словаков, чуть более 30 сербов, около двух десятков хорватов [http://www.vvk.lv].
В условиях латышско-русского двуязычия вопрос о процессах интерференции становится особенно актуальным. В среде носителей русского языка в Латвии в большей степени представлено «координированное (чистое) двуязычие и сбалансированный подтип сложного (смешанного) двуязычия, что обуславливает преобладание скрытых форм интерферентного воздействия, поскольку наличие образцов несмешанной, чистой русской речи, связанных с близостью российских культурных центров – Москвы и Санкт-Петербурга, и достаточно высокий культурный уровень местной интеллигенции являются преградой на пути прямой интерференции».
Прямому интерферирующему воздействию со стороны латышского языка препятствует ряд экстралингвистических факторов, которые проанализированы языковедом М. Григорьевой. «Так, имеет важное значение фактор недостаточно высокой международной престижности латышского языка по сравнению с русским языком, имеющим высокий литературный стандарт и значительный международный авторитет (один из официальных языков ООН). В то же время, официальное функционирование латышского языка ограничено пределами Латвии, что, несомненно, уменьшает возможности его применения. К тому же литературный стандарт латышского недостаточно устойчив, что связано, прежде всего, с процессом нормализации его терминологической системы, который вызван вытеснением из научно-производственной среды и сферы делопроизводства русского языка и возникшей необходимостью обеспечить адекватную замену терминологии за счет ресурсов латышского языка». По мнению исследователя, в языковом сознании носителей русского литературного языка, проживающих в Латвии, в первую очередь отражаются явления косвенной интерференции, появляющейся помимо воли и желания говорящих. Причем факты, связанные с прямой интерференцией, отмечаются, как правило, в неподготовленной устной речи русскоговорящих. Но, при возможности самоконтроля (в частности, обеспечиваемого условиями письменного опроса), они с особой тщательностью устраняются информантами. Однако в тех случаях, когда действуют скрытые формы интерференции, «бдительность» информантов снижается (подробнее см. в статье М. Григорьевой «Состояние вариантов глагольного управления в латвийском «нациолекте» русского языка».
Последствия изменения языкового сознания, возникшие в результате русско-латышских языковых контактов, проанализированные лингвистом исследователем М. Григорьевой на материале употребления моделей глагольного управления, в целом могут быть сформулированы применительно к общим тенденциям, наблюдаемым в речи русскоговорящих Латвии. Это обнаруживается в ряде проявлений как косвенной интерференции, так и прямой интерференции.
Прямая интерференция заметна преимущественно в устной речи. Характерной разновидностью ее проявления является калькирование латышских грамматических конструкций, эквивалентных по грамматическому значению конструкциям в русском, но не совпадающих в грамматическом оформлении. Наиболее ощутимы проявления косвенной интерференции: повышение степени консерватизма, ориентация на устоявшуюся литературную традицию; сдержанность в плане свободы языкового творчества в связи с сужением поля функциональных возможностей русского языка; расширение зоны взаимодопустимого варьирования как следствие снижения определенности нормативных оценок; расширение зон вариативности в связи с ослаблением степени и силы различаемости отдельных структурных составляющих или в связи с получением «поддержки» соответствующей латышской модели (особенно в области употребления предложных и беспредложных конструкций); сужение зон вариативности при отсутствии или малой активности соответствий в латышском. Косвенная интерференция преобладает над прямой. В целом экстралингвистические и структурно-типологические особенности русско-латышского двуязычия обуславливают «достаточную открытость для интерферирующего воздействия со стороны латышской грамматической системы грамматической системы русского литературного языка, функционирующего на территории Латвии...»
По наблюдениям А. М. Кузнецова, русская речь в Латвии по ряду параметров отклоняется от речи жителей России. «Отличия, которые ранее характеризовали местные диалекты и просторечие и находились за пределами литературной речи, теперь имеют тенденцию проникать в официальную речь, «актуализируются» в связи с общим понижением уровня образования и степени нормированности речи, утраты культурного центра русским населением. Предлагаемый нынешними политиками переход на латышский язык в русских школах и всех типах вузов может привести к утрате знаний литературных форм, на долю русского языка останется только бытовая речь с ее диалектными и просторечными формами. Письменный литературный русский язык в Латвии перейдет в область пассивного владения».
Какой язык предпочесть?
Этим вопросом в последнее время нередко задаются родители и их дети, когда требуется принять решение относительно выбора иностранного языка в школе, выбора самой школы, когда рассматривают возможности продолжения учебы в старших классах с другим языком обучения или когда идет речь о дальнейшей учебе в вузе. Хотя на самом деле вопрос возникает еще раньше – когда малыша собираются отдавать в детский сад.
Начиная с середины прошлого столетия наблюдалась тенденция русификации, поэтому дети из латышских семей, особенно городских, как правило, хорошо знали русский: во дворе, если были русские, говорили на русском, в школе – серьезно учились русскому, поэтому потом не было особых проблем ни в вузе, ни на работе, тем более, что официальная документация и делопроизводство велись на русском. В смешанных семьях в качестве языка общения обычно выбирали русский. Полвека спустя ситуация изменилась «с точностью наоборот». Теперь уже русские дети стараются разговаривать по-латышски и старательно изучают латышский язык в школе, а в вузах, если языковые навыки позволяют, стараются попасть в латышскую группу – будет меньше проблем при устройстве на работу.
По данным статистики, число учащихся латышских школ за семилетний период (точкой отсчета стал девяносто первый год) возросло на 15, 4 процента. И это связано не только с повышением рождаемости в латышских семьях, а с предпочтением определенной части населения, представляющей нацменьшинства, направлять своих детей в латышскую школу (во избежание таких проблем в дальнейшем, как поступление в государственный вуз, устройство на государственную или престижную работу и т.д. – И. Д.) Кроме того, детей из смешанных семей, как правило, направляют в школу с латышским языком обучения. В одной из своих работ А.А. Потебня верно указал на различия в ходе процесса денационализации среди разных слоев общества: «Но литературно образованный человек своего народа имеет перед простолюдином то преимущество, что на последнего влияет лишь незначительная часть народной традиции, именно почти исключительно устное предание одной местности, между тем как первый, в разной мере, приходит в соприкосновение с многовековым течением народной жизни, взятым как в его составных частях, так и в конечных результатах, состоящих в письменности его времени. Согласно с этим образованный человек не-сравненно устойчивее в своей народности, чем простолюдин. Последний на чужбине почти совершенно разрывает связи с родиной и хотя с трудом и плохо выучивается чужому языку, но с необыкновенной быстротой забывает свой... Для первого и на чужой стороне лучшая часть влияний своей народности может сохраниться».
1. Семенова М. Ф. [1977]. Из истории языковых взаимоотношений в городе Риге / Контакты латышского языка. Академия Наук Латвийской ССР, Институт языка и литературы им. Андрея Упита. – Рига, «Зинатне». С. 192 – 214.
2. Семенова М. Ф. [1994]. Сопоставительная грамматика русского и латышского языков. – Riga: SIA “Vards’’.
3. Р. Э. Вейдемане [1977]. Некоторые факты влияния русского языка на латышский язык / Контакты латышского языка Академия Наук Латвийской ССР, Институт языка и литературы им. Андрея Упита. – Рига: «Зинатне». С. 239 – 251.
4. См. сн. 2.
5. См. сн. 3.
6. См. сн. 2.
7. См. указ. работу М. Ф. Семеновой
8. Режепп, Ефремов – Режепп, Галина, Ефремов, Андрей [2000]. Особенности языка старшеклассников русских школ Латвии / Язык диаспоры. Проблемы и перспективы: Материалы III международного семинара. – Москва: Флинта.
9. Э. Архангельская [2000]. Устойчив ли консерватизм грамматики в языке диаспоры?/ Язык диаспоры. Проблемы и перспективы: Материалы III международного семинара. – Москва: Флинта.
|
