Публикации текстов Павла Тюрина и Ирины Диманте в Альманахе «Русский мир и Латвия» – это первая попытка, предпринятая редакционной коллегией издания, которую вполне можно вписать в более общую тему «Взаимодействие языка и общества».
Языковая ситуация в Латвия – один из самых острых и злободневных вопросов не только в нашей стране, но и в современном глобализирующемся мире. Интерес к вопросу формирования языковой ситуации в государстве наметился в социальных науках лишь в середине XX века. Социолингвистика переняла идеи Ю. Хабермаса, Э. Гидденса, М. Фуко о влиянии языковой политики государства на социокультурные явления в обществе. Термин «языковая политика» в 1970 г. впервые в американской лингвистике использовал Дж. Фишман.
Полемическая статья Павла Тюрина «Латышское немногословие русских или «язык мой – враг мой», логически развертывает аргументы возникающей в конфликтной ситуации модели «Б». Здесь, конечно, следует пояснить, что в социолингвистике для некоторых авторов языковая ситуация, формируемая государством, создается преимущественно с помощью двух моделей: модель «А», предполагающая выбор языка бывшей метрополии как государственного языка, или модель «Б», по которой языковая проблема решается с помощью палиатива: государственным языком объявляется местный язык, но его повсеместное введение откладывается за счет использования западно-европейского языка, положение которого постепенно усиливается.
В критике статьи Павла Тюрина «Латышское немногословие русских или «язык мой – враг мой» в еженедельной латвийской газете «Kulturas forums», критикой в новой публикации Светланы Рыжаковой, в комментариях Алексея Романова, на наш взгляд, нет ответа на вопрос: может ли модель «Б», выбранная латвийским государством, привести к решению многочисленных проблем, накопившихся в латвийской действительности. По мнению некоторых западных социолингвистов, «не получается эффективно манипулировать языковыми (этнолингвистическими) ситуациями; языковое планирование чаще всего терпит неудачу». По словам К. Скоттона, официальный язык не обязательно способствует укреплению государствен-ного единства. Более того, в социоэкономическом плане такой государственный язык не интегрирует население, а, скорее, стратифицирует его (Scotton, 1978: 63-94).
Крайне противоречивая политическая практика в области языковых отношений и отсутсвие единообразного концептуального инструментария в социолингвистике для анализа проблем языковых ситуацией, на наш взгляд, делает актуальным публикацию текстов Павла Тюрина и Ирины Диманте.
В пятом выпуске Альманаха SEMINARIUM HORTUS HUMANITATIS «Русский мир и Латвия: проблемы участия в европейском проекте» была опубликована статья Павла Тюрина «Латышское немногословие русских или «язык мой – враг мой». Еженедельная латвийская газета «Kulturas forums» (главный редактор Инга Штеймане) откликнулась на статью Павла Тюрина тремя публикациями.
В статье «Krievu mazrunigums Latvija» (Kulturas forums, 2006. gada 18-25. augusts. № 31 (220), с.7) Дзинтра Хирша (доктор фил., Латвийский университет) считает, что языковая коммуникация абсолютно не связана с возможностями языкового перевода. На взгляд Дзинтры Хирши, Павел Тюрин придерживается лингвистического империализма, не различает проблему перевода текстов и социальную проблему, связанную с тем, что русские не знают латышского языка. Выводы, с точки зрения Дзинтры Хирши, у Павла Тюрина ложные: первый вывод о бедности латышского языка (т.к. латышам, говорящим на русском языке, мысль высказать проще, чем русским на латышском); другой вывод об импотенции латышского языка подтверждается необходимостью понижать уровень мышления говорящим на русском, чтобы адекватно и точно выразить свою мысль на латышском языке.
Дзинтра Хирша настаивает на различении темы языковой коммуникации и темы перевода с одного языка на другой. Для коммуникации в обществе, считает она, количество слов в литературном словаре не существенно, так как бытовая лексика ограничена 1000-2500 запасом слов. Те, кто априорно утверждают о невозможности перевода с русского языка на латышский по причине ограниченных возможностей латышского языка, объективно поддерживают точку зрения тех русских, которые не хотят учить латышский язык. Вот такой вывод делает Дзинтра Хирша.
В отклике «Teiksma par lielo memumu» языковед Рута Вейдемане отмечает: если высоко титулованный ученый не приводит ни одного аргумента для своей теории, высказанное приобретает дурной тон. К тому же Павел Тюрин считает, что по количеству слов можно сравнивать латышский и русский языки. Однако словари, в которых зафиксированы все слова живого языка, существуют лишь в идеале, но не в реальности. По словарю невозможно проследить развитие языка. Чтобы проиллюстрировать бедность латышского языка в сравнении с русским, Павел Тюрин приводит только один пример. Он утверждает, что синонимическому ряду слов в русском языке: «надоесть», наскучить», «приестся», «примелькаться» в латышском языке при переводе соответствует лишь одно слово – apnikt (надоесть-надоедать). Но с другой стороны, есть случаи, когда латышам нет возможности найти эквивалентные термины в русском языке. Яркий пример, «шовинизм мужского рода» в русском языке. Многие профессии в русском языке обозначаются только мужским родом, в то время как в латышском языке есть соответствующее обозначение и в женском роде (arste, filologe, fizike, kimike, kirurge, pilote, sutne). В свою очередь, переводчик Юрий Абызов писал о трудностях, которые встречаются при переводе на русский язык латышских дайн.
Рута Вейдемане не уверена в пользе сравнения латышского и русского языков с помощью большого латышско-русского словаря. Но в одном латвийский языковед уверена – Павел Тюрин не знает латышского языка. Если исследователь не владеет темой, то главным оказывается отношение к языку. Павел Тюрин в своей статье демонстрирует великорусский шовинизм, – такова точка зрения Руты Вейдемане.
В статье «Vardnica siknaudas vezums?» ((Kulturas forums, 2006. gada 15-22. septembris. №35 (224), с.3) Вилнис Зариньш (Латвийский университет, доктор философии, переводчик с французского и немецкого языков, член комиссии историков при президенте Латвии, член политического объединения «Tevzemei un Brivi-bai»/LNNK) прежде всего обращает внимание на политическую принадлежность автора – Павла Тюрина (член патриотического политического объединения «Dzimtene» («Родина»). Вилнис Зариньш считает, что русские не знают латышского языка не из-за его бедности, а по причине нежелания расставаться с бывшими советскими привилегиями. Часть русского населения Латвии – это те, кто в свое время оккупировал Латвию, те, кто выполнял заказ советских властей ассимилировать латышский народ и превратить его в советских людей, говорящих по-русски. Русский империализм не удалось изжить даже после объявления независимости Латвии...
После трех публикаций Павел Тюрин написал письмо в газету «Kulturas forums», которое так и не было опубликовано.
Редколлегия Альманаха приняла решение напечатать ответ Павла Тюрина, направленный в свое время в газету «Kulturas forums».
Уважаемая редакция!
Когда в Вашей газете от 18-23 августа 2006 г. появились отклики на мою статью „Krievu latviska mazruniba jeb „mana mele mans ienaidnieks”, опубликованную в том же номере, поначалу мне показалось, что реагировать на них не имеет смысла, поскольку полагаю, что:
1) В моей статье уже содержатся ответы на высказанные авторами откликов недоумения, а повторяться или откликаться на возражения, имеющими не только научный, но и политический характер, не считаю нужным.
2) Как психолог не могу согласиться с аргументацией Dz. Hirsa о том, что «...valsts valodas statuss ir galvenais motivetajs latviesu valodas apgusana», поскольку внешняя необходимость никогда не бывает более устойчивым мотивирующим фактором, чем внутренняя мотивация, которая формируется как результат собственного стремления к достижению безусловных ценностей, независимых от ситуационной конъюнктуры. Кроме того, как замечает психолог Т. Кудрявцева, «для многих людей язык – это еще и средство самовыражения своей профессиональной деятельности и творческой подачи себя. Таким людям намного сложнее овладевать другими языками, т.к. они постоянно сравнивают свои познания в них с практическими навыками в родном языке. Это часто мешает им чувствовать себя уверенно и изъясняться на неродных языках». Совершенно очевидно также, что есть люди, которым важен не только смысл передаваемого, но и сама форма подачи какой бы то ни было мысли, поэтому отсутствие внутренней мотивации к овладению неродным языком никоим образом не компенсирует внешнее требование «надо». Учитывая это и другие обстоятельства, я и писал в статье, что „Pagaidam turpretim ticamaks iemesls tam, ka krievi neruna latviski, ir nevis savai latviskai runai uzstaditie augstie kriteriji, bet gan vilsanas varas iestazu attieksme, neticiba tiem, kas valodas macisanu izvirza par galveno kriteriju socialai integracijai, nievajosa attieksme pret valodu, kurai nav pieprasijuma aiz Latvijas robezam, izglitibas trukums un ar to saistita uztveres notrulinatiba, kas nelauj novertet latviesu valodas patieso skaistumu”, „Tikko teiktais velreiz atgadina, cik aktuala ir valodas macisanas neordinaru metodiku izstrade, kuras lautu atsaukties uz valodas estetiskam kvalitatem un apelet pie cilveka estetiskam jutam”. Я, например, в словах Ф. Шиллера о том, что путь к свободе ведет через красоту (как продолжение кантовских идей о значимости эстетического чувства и главном условии способности суждений человека вообще), вижу определенную подсказку, как можно согласовать принцип необходимости и принцип удовольствия.
3) Вряд ли стоило бы писать и ради того, чтобы обратить внимание на неточности, встречающиеся у R. Veidemane, которая в статье „Teiksma par „lielu memumu” ошибочно утверждает, что в русском языке слову «звенеть» нет такого количества синонимов как в латышском: «Minesu tikai vienu piemeru: krievu vardu звенеть latvietis tulkos ar skandet, tiksket, trinksket, strinksket, zvadzet atkariba no ta, vai tiek runats par skanu, kas rodas, skarot zvanu, glazi, stigu, atslegu saiski u tml.». Конечно же, они есть и тот, кто владеет русским языком, их знает – звенеть (в ушах; шпорами; будильник; символизирует предупреждение), трезвонить (колокола; на весь мир – демонстративно говорить), звонить (звонок; телефон), звякать (связка ключей; металлические деньги; стекло), дребезжать (стекло; голос; струны), бренчать (на гитаре), тренькать (на балалайке), бряцать (оружием, латами, амуницией), лязгать (зубами; колеса вагона; тормоза), которые отражают изменение значения корневого слова «звенеть», в зависимости от источника и силы звука. Такая же неточность содержится и в статье V. Zarins „Vardnica siknaudas vezums” „KF” от 16-22 сентября, который тоже ошибочно заявляет, что „...vairakiem latviesu vardiem preti stav tikai viens krievu vards: „kvalitati” un `'ipasibu`' krieviski ar vienu vardu, ari „dzivibu” un „dzivi”. Для того, чтобы передать смысловые оттенки этих слов, в русском языке есть соответствующие слова «качество» и «свойство», более или менее подходящие слова «жизнь» и «житие», «быт», «бытие» (общественное бытие)».
4) Также считаю не слишком уместными и исторически оправданными утверждения V. Zarins о причинах различий западноевропейской и византийской культур. В подтверждение этому приведу лишь две краткие цитаты из книги российского византиниста Г.Г. Литаврина «Как жили византийцы», вышедшей в 1997 г. в серии «Византийская библиотека» (в редакционной коллегии которой крупнейшие специалисты по истории византийской культуры мирового уровня С.С. Аверинцев, Г.М. Прохоров, С.С. Хоружий и др). О соотношении светской и церковной власти: идея Юстиниана I Великого: василевс и патриарх в содружестве правят – один телом, а другой – душою подданных, – хотя на практике редко выполнялась, все же идея оставалась официальной доктриной; «церковь трактовала ее как «законное право» на независимость от светской власти и, недовольная социальной и политической программой дворца, использовала ее в борьбе с неугодным ей василевсом» (с.106). Об образовании: «Итак, сколь ни трудно было в Византии получить образование, по сравнению с передовыми средневековыми странами Западной Европы Византия IX-XII вв. заметно выделялась и относительной распространенностью грамотности в широких слоях простого (особенно городского) населения и уровнем образованности своей интеллигенции. Византийцы учили грамоте детей не только потому, что грамотный человек, как правило, с большим успехом обеспечивал себе сносные условия существования, но и потому, что образованность ценили и уважали в самых широких слоях византийского общества» (205).
Тем не менее, после того как в двух контрстатьях R. Veidemane и V. Zarins я обнаружил, что в них содержится одинаковый упрек в том, что в своей статье латышскому слову «apnikt» я сопоставил только одно русское слово «надоесть», в то время как (и на это обращают специальное внимание уважаемые оппоненты) в словаре синонимов латышского языка приводится несколько соответствующих ему синонимов – apriebties, atriebties, garlaikot, atesties, atkosties, считаю необходимым объясниться. Дело в том, что в упомянутых мною в статье латышско-русском и русско-латышском словарях к слову «apnikt» приводится только одно значение «надоесть», и наоборот. Я исходил из того, что человек, берущийся за изучение иностранных языков, обращается, прежде всего, к таким широкодоступным, а не специальным словарям и лингвистическим справочникам, но именно на их основе у него создается представление о возможностях изучаемого языка.
Тем не менее, после ознакомления со статьями оппонентов я прихожу к выводу, что, очевидно, следовало бы оговорить в статье, что это знание лишь предварительное, неполное и не исчерпывающе отражает языковое богатство. В дальнейших публикаци-ях статьи «Латышское немногословие русских или…» этот аспект будет освещен более подробно. Но уже сейчас считаю своим долгом извиниться перед читателями, прежде всего латышской аудиторией, за то, что эта статья может создать у русского читателя недостаточно точное представление о выразительных возможностях латышского языка во всех его частях и сегментах, что, однако, не отменяет ее основную идею.
В дальнейшем я планирую дополнить статью и таким соображением о причинах латышского немногословия русских: я замечал, что многие русские, часто неплохо владеющие пассивным латышским языком, уклоняются от того, чтобы говорить на нем в латышской аудитории. Объяснения, которые они нередко дают – «стесняюсь говорить неправильно». В результате размышлений над статьями своих оппонентов Dz. Hirsa, R. Veidemane и V. Zarins, я пришел к такому, как мне кажется, психологически оправданному допущению предположению, что причиной подобной «стеснительности» может оказаться не только то, что такие люди страдают навязанным комплексом языковой неполноценности, не имея возможности адекватно выразить себя на латышском. Не исключено, что у некоторых из них более вероятным является то, что здесь срабатывает неосознаваемый ими комплекс личного превосходства, не позволяющий им в присутствии других допускать какие-либо очевидные ошибки – показывать окружающим свои изъяны, давать почву для непрерывной критики в свой адрес, особенно со стороны тех, кому они, по тем или иным причинам, отказывают в праве подвергать сомнению их глубинную безупречность. Если это предположение хотя бы отчасти верно, то возникает повод для социально-психологической коррекционной работы с ними уже в совершенно ином направлении. В частности, за то, что мне пришлось задуматься, и об этом я выражаю уважаемым оппонентам, а также редакции газеты „Kulturas forums” за публикацию моего дискуссионного материала свою признательность.
Павел Тюрин
26 октября 2006 г.
Отрицательное отношение к статье Павла Тюрина высказала сотрудник Института этнологии и антропологии РАН Светлана Рыжакова в статье «Латышский язык: исторические преобразования и социокультурные аспекты бытования». (М.2006)
Светлана Рыжакова поняла позицию Павла Тюрина как оправдывающую нежелание русских Латвии учить латышский язык. Для Светланы Рыжаковой, статья Павла Тюрина напоминает риторику сторонников расового различения. Псевдонаучные фантомы автора и выводы следуют, на взгляд московского специалиста, из перебора цитат В. Гумбольта, Л. Витгенштейна, Л. Выготского и Э. Сепира о том, что русским не стоит трудиться в попытках овладеть латышским языком, ведь он хуже, примитивнее русского.
Комментарий Алексея Романова
Ссылка на статью Павла Тюрина для Светланы Рыжаковой необходима была для анализа языковой ситуации после восстановления независимости Латвии. В этом отношении «лингвистические откровения» нашего филологического психолога объясняются безо всякого ученого лукавства. Самая наипростейшая из мотиваций, а именно: житейские обстоятельства – вот причина как немногословия русских, так и напротив, многословия, когда это им надо. Если директор русской школы хочет и впредь им оставаться, он не только выучивает язык, но нередко входит в какую-нибудь партию, далеко не русскую, чтобы казаться более латышом, чем таковые от природы. То же примерно и с их учителями и вообще с теми, для кого этот язык необходим как профессиональное дополнение или еще для чего столь же практического, вроде гражданства. А если кому этот язык для своих дел не нужен, так тот его и не учит. Не ради же метафорических красот и прочей филологии он станет это делать! В обоих случаях внутренней и бескорыстной мотивации тут не найти. А вот что действительно движет «психологической апологетикой» г-на Тюрина, так это, осмелимся предположить, неминуемая ассимиляция так называемых русских простолюдинов, которые, по «закону Потебни», быстрее забывают свой родной язык, чем плохо выучивают чужой. Потому и кажутся наивными витиеватые аргументы для оправдания «защитного невежества» латвийского русского, в то время как совершенно кажется ясным, что заговорив на плохом латышском (а откуда он у него хороший-то?), он быстро позабудет свой плохой русский. Потому что чего уж тут прятаться: хороший, то есть «внутренний» русский язык невозможен без постоянного обращения к русской классике, что в свою очередь, делается невозможным без серьезной подготовки, будь то семейная традиция, академическое образование или собственные усилия, и что, опять же, трудно вообразить без маломальского владения другими языками (а уж языком-то ближайшего окружения!..) или хотя бы живого к ним интереса. Что в этом отношении происходит в Латвии – стыдно говорить. Приличных мест с русским языком, кроме отделения славистики, кажется, не осталось, тогда как частных русских высших заведений просто удивительное количество. Похоже, что самим русским их язык не очень-то и нужен. Вот г-ну Тюрину об этом бы и пожалеть, посетовав на падение интереса к гуманитарному образованию, а то глупо получается: не хотят учить язык, потому что их тонкая натура там не выразится, а плохо знают свой (и будут знать его еще хуже), потому что в Латвии на глубоком уровне он нигде не нужен.
Но вот смешно, что серьезные специалисты приняли «аргументацию» г-на Тюрина за чистую монету и ввязались в столь простодушное (потому что совершенно дилетантское) соревнование по подсчету синонимов. Это как если бы биологи решали, какое из деревьев более дерево, подсчитывая на них количество листьев. Не менее забавно и желание V. Zarins'а причину языкового невежества наших русских видеть в их византийском наследии (впрочем, полная серьезность возражения г-на Тюрина еще веселее). Парадоксальное единодушие как отважного защитника «русского упрямства», так и его ученых оппонентов состоит как раз в серьезном отношении к приведенным аргументам, откуда и происходит комический эффект в подсчете слов и в поиске продолжателей Великой Схизмы 1054 года. Оппоненты, похоже, даже не видят в этом отношении слабости и неуверенности собственных аргументов в логике, навязанной нашим защитником. Как кажется, обе стороны дискуссии просто пытаются даже ценой собственного профессионализма спрятаться от действительной причины, далеко не филологической и не столь глубоко исторической.
Причина невежества – в невежестве, позволим себе такую тавтологию. А невежество может касаться как языка, так и политико-правовой сферы. И здесь надо отдать должное как Павлу Трофимовичу, все-таки владеющему языком настолько, что даже рискующего вступать в филологические дебаты, так и его оппонентам, не говорящим прямо, что этим русским по-настоящему просто нет дела до своего собственного образования, и в политико-правовом отношении они способны на хулиганство, а вежливо вступившим в безнадежную и ученую дискуссию. Ниже мы предлагаем читателю изложение политической логики событий, которую наши диспутанты решили не задевать, и самому понять как настоящую причину столь двусмысленной защиты невежества, так и предположить нормальное, то есть политико-правовое отношение в происходящем.
Обзор статьи Светланы Рыжаковой
Языковая ситуация формировалась языковой политикой государства и социальными процессами в обществе. Светлана Рыжакова разделила историю формирования современной языковой ситуации в Латвии на четыре периода: первый период, характеризующийся широкой общественной дискуссией о языке еще до восстановления независимости Латвии, второй период – после восстановления независимости Латвии, охвативший с 1991 по 1994 и 1995 гг.; третий период с 1994/1995 гг. до 2003 г. и четвертый заключительный период с 2003 г./1 мая 2004 г. и по настоящее время.
В дискуссии о языке в 1980-е гг. Светлана Рыжакова выделяет прежде всего республиканские съезды писателей 1980-х гг., которые стали первыми общественными площадками, где декларировался интерес ко всему национальному – фольклору, этнографии, языку, проблемам перевода. С конца 1980-х гг. началась эпоха, которую итальянский филолог-балтист Пьетро Дини обозначил как «новое обретение языковой идентичности». Это происходило на всех уровнях языковой культуры. 26 марта 1987 г. был проведен первый Праздник языка (Valodas svetki), на котором писатели и поэты выражали озабоченность «безразличным и легкомысленным отношением к языку». В конце 1980-х гг. балтийские республики предприняли усилия для достижения законодательного паритета с Москвой. Важным событием в истории национально-культурного пробуждения Латвии сыграл расширенный пленум Союза писателей Латвии (называемый в публицистике также Съездом творческих союзов) 1-2 июня 1988 г. Особенно активно обсуждались проблемы языка и прежде всего двуязычие. Первым заговорил о негативных последствиях двуязычия, насаждаемого административно, эстонец Мати Хинт; об этой же проблеме и в частности о необходимости равноправия в языках писал и Чингиз Айтматов. Были воскрешены идеи, заявленные еще в статье А. Потебни «Язык и народность» 1895 г.. Весьма яркими, по мнению Светланы Рыжаковой, были статьи Юрия Абызова о незнании культур и истории, о лени и нелюбопытстве. Антон Ранцанс, Марина Костенецкая говорили о национальном высокомерии приезжих русских в Латгалии, о пренебрежении к преподаванию латышского языка в школах. Критиковалась фактически доминирующая роль русского языка в Латвии, отмеченное Рутой Вейдемане «прививаемое и насаждаемое обожествление русского языка, которое граничит с культом». Она вместе с другими писателями и общественными деятелями выдвинула тезис о необходимости признания за латышским языком статуса государственного.
Для того, чтобы выяснить общественное мнение жителей Латвии по этому вопросу, была создана рабочая группа Президиума Верховного Совета ЛССР. 30 августа 1988 г. в газете «Падомью Яунатне» была опубликована статья «О статусе латышского языка – существующем и желаемом», на которую пришло 9285 писем с 354 280 подписями со всех концов Латвии за придание латышскому языку статуса государственного.
29 сентября 1988 г. Президиум Верховного Совета Латвийской ССР принял «Постановление о статусе латышского языка». Постановление провозглашало статус латышского языка на территории ЛССР как государственного, предусматривало всестороннее развитие и изучение латышского языка, гарантию его применения в государственных органах, в учреждениях и на предприятиях, в сфере образования и науки, службах быта и т. д. Отныне оформление документов для граждан должно было осуществляться либо на русском, либо на латышском языке, по выбору. Схожие процессы шли в Литве, Эстонии и некоторых других республиках.
Закон о языке 18 января 1989 г. Эстонской Советской Социалистической республики создал прецедент на всем пространстве СССР. Важно обратить внимание на статус русского языка – согласно этому закону: в Преамбуле было записано, что в использовании русского языка закон исходит из необходимости общения в рамках Союза, а также из факта, что русский – второй по распространению язык в Эстонии. Правда, никакого особого статуса (например, «языка межэтнического общения») русскому не было придано. Но в тексте закона большое внимание было уделено эстонскому языку: все юридические дела, предполагалось, могли решаться на эстонском языке (статья 2) и русском (статья 3). Фактически это делало Эстонию страной с билингвизмом.
25 января 1989 г. Президиум Верховного Совета Литовской республики издал декрет о литовском языке как официальном языке республики, о двухлетнем переходном периоде и необходимости создания условий для изучения литовского языка.
Закон о государственном языке 5 мая 1989 г. был принят и в Латвии. В нем латышский язык, в соответствии с Конституцией ЛССР, провозглашался государственным, определялись сферы его использования в государственном управлении, народном хозяйстве и общественной деятельности. Утверждалось право граждан изучать латышский язык по программам, финансируемым из бюджета. Законом также охраняется «уважительное отношение ко всем языкам и диалектам, существующим в Латвии». Надзор за исполнением Закона о языке вменялся в обязанность Комиссии по языку Президиума Верховного Совета ЛССР, а также Советам народных депутатов на местах (21 параграф Закона). Язык латышского народа стал официальным, но существенные преобразования начали происходить только после 1991 г., после установления политической независимости Латвии. Контекст реализации этого закона был уже иным.
Характеризуя второй период (1991-1994/1995 гг.), Светлана Рыжакова выделяет дату 21 августа 1991 г. В этот день Верховный Совет Латвийской Республики принял Конституционный закон о государственном статусе Латвии, провозгласивший восстановление утраченной в 1940 г. государственной независимости этой республики. Уже 24 августа этого же года президент России Б. Ельцин подписал Указ «О признании государственной независимости Латвийской Республики».
При восстановлении независимости балтийских государств языки стали политическим инструментом, средством регулирования взаимоотношений в обществе. Начался процесс правового закрепления статуса латышского языка. Языковое законодательство отражает связь политики и идеологии, и в особенности – представления о национальной идентичности. Это – сплетение нескольких политических направлений; строительство нации, определение составляющих ее социальных, этнических и иных групп, управление языковым разнообразием. Формирование нового типа государства повлекло за собой изобретение идеологии, в которой история Латвии, по мнению Светланы Рыжаковой, предстала в мифологизированном виде, a-priori предполагающем извечное существование Латвии, латышей и латышской культуры.
Сложные исторические процессы этно и культурогенеза в циркумбалтийском и восточноевропейском ареалах подверглись кодификации и были сведены к представлению о том, что «историческая ситуация в Латвии предопределила то, что латышский язык всегда должен был бороться за свое существование... из-за удобного географического положения. Территория Латвии попала в сферу влияния соседних стран (Германии, Швеции, Польши, России), сюда прибыло немало чужеземцев. Поэтому латышский язык и культура уже с начала формирования латышской народности находились в тесной связи с другими языками и культурами: ливским, литовским, эстонским, русским, белорусским (культурами и языками меньшинств и соседей); с русским, польским, шведским и немецким языками как языками власти, управления в определенные периоды истории. Начиная с XIX в. латышский язык развивался на фоне усиливающейся конкуренции немецкого и русского, и люди, говорившие на латышском, были подвержены скрытым или явным тенденциям к онемечиванию и русификации. Однако во второй половине XIX в. латышский язык уже достиг высокого уровня развития, широко использовался в разных сферах культуры и образования и начал претендовать на определенное место в важных социолингвистических функциях».
В Латвии Закон о языке был исправлен уже в 1992 г.: 31 марта был принят закон «Об изменениях и дополнениях к Закону о языке Латвийской Советской Социалистической Республики». Эксплицитные референции по отношению к русскому языку были убраны, усилена иерархия языков с приоритетом латышского, русский язык был приравнен к другим иностранным языкам (сходные изменения были сделаны в Литве и Эстонии в 1995 г.). Хотя в 4 главе Закона говорится: «Все работники государственного сектора, предприниматели... должны знать и использовать государственный язык и другие языки до такой степени, чтобы они могли выполнять свои профессиональные обязанности». Это является, по сути дела, имплицитной референцией к русскому языку. К тому же существует различие между языком государственным (согласно законам балтийских республик, таков один язык титульной нации), и языки официально принятые, каковых в Латвии и Литве, согласно законодательству, принятому в первой половине 1990-х гг., по два – латышский/литовский и русский; для официального использования каждый гражданин может выбирать между государственным языком и русским, а также может требовать переводчика.
Было определено, что языковое законодательство – часть языковой политики Латвии. С 1992 г. складываются государственные институты языковой политики. В марте 1992 г. в Латвии был создан Центр государственного языка – государственный институт, ответственный за надзор за выполнением Закона о государственном языке. Работники – шесть специалистов, которые руководят работой Верховной комиссии владения языком (девять специалистов) и Группой инспекции государственного языка (восемнадцать специалистов). Они могут посещать все учреждения, предприятия, организации, встречаться с должностными лицами и работниками, вызывать лиц, подлежащих аттестации, на проверку знания государственного языка, а также наказывать лиц, не выполняющих Закон, привлекая виновных к дисциплинарной или административной ответственности. При этом Центре работают две постоянные комиссии: Комиссия государственного языка и Комиссия по топонимике. При Институте латышского языка Латвийского университета были созданы Комиссия по терминологии и Консультационный центр государственного языка.
В конце 1980-х – начале 90-х гг. на международных конференциях и симпозиумах (в Гонконге и Страсбурге в 1990 г., в Финляндии, Эстонии, Венгрии в 1991 г.) появляется термин «языковые права», вырабатывается понятие «языковых меньшинств»; рядом балтийских стран были приняты международные документы по языковым правам (прежде всего, Всемирная декларация лингвистических прав (1996 г.). По этой декларации, каждый человек имеет право в стране своего постоянного проживания использовать свой родной язык в качестве официального или неофициального в различных сферах жизнедеятельности. Однако применение этих документов зависит от конкретной социокультурной ситуации в каждой из стран.
В 1994 г. в Латвии был принят закон о гражданстве. «Нулевой» вариант был отвергнут «из-за большого числа русскоязычных граждан, не желающих принять независимость Латвии». Была введена процедура натурализации, включающая сдачу экзамена по латышскому языку. Теснейшая связь латышского языка и латвийского гражданства не раз подчеркивалась в выступлениях и публикациях официальных лиц. Так, филолог, в недавнем прошлом министр образования Инна Друвиете, отметила, что «Закон о гражданстве – один из самых важных законов Латвии, должен рассматриваться как один из важнейших шагов также и в языковой политике». Принятие этого закона открыло новую веху в истории социальных и правовых преобразований Латвии.
Для третьего периода (1994/1995 – 2003 гг.) характерно то, что позиции всех сторон, участвующих в обсуждении проблемы языков в Латвии, с точки зрения Светланы Рыжаковой, определились. Латышский язык, будучи залогом существования нации, стал атрибутом государственного суверенитета и, соответственно, важнейшим политическим инструментом государства. Сложными для латвийского государства оказались 1994/1995 гг. В 1995 г. были поставлены натурализационные «окна» (квоты по возрасту претендующих на гражданство), действовавшие по 1998 г. В эти годы гражданство в Латвии получило только 11 432 чел. С февраля 1995 г. по декабрь 1997 г. на прохождение натурализации могло подать около 120 000 чел., но прошли процедуру и стали гражданами только 5016 чел. Инна Друвиете полагает, такое малое число было во многом определено в основном возможностью ездить в Россию без виз и в целом либеральным отношением к негражданам, т. е. отсутствием необходимости получения латвийского гражданства. Статус латышского языка как государственного в Латвии был зафиксирован в Конституции Латвии 6 ноября 1998 г. И с новой силой вспыхнула общественная дискуссия по поводу Закона о гражданстве. Например, обсуждался вопрос, нужно ли автоматически давать гражданство детям, родившимся в Латвии после 21 августа 1991 г. Это положение было утверждено после референдума, где большинство (хотя вовсе не доминирующее) ответило на этот вопрос положительно. В 1999-2000 гг. новыми гражданами Латвии стало уже 27 000 чел. В это время наблюдается нарастание обеспокоенности судьбой латышского языка у многих государственных чиновников, патриотически и националистически настроенных граждан, а также латышей-эмигрантов.
Таким образом, как считает Светлана Рыжакова, в это время сложилась довольно парадоксальная ситуация. Статус латышского языка в государстве высок, уровень знания языка в обществе хотя и не быстро, но неуклонно повышается, а многим кажется, что язык деградирует и находится под угрозой исчезновения. Об этом свидетельствует языковая политика Латвии, проводимая властью с конца 1990-х гг. Светлана Рыжакова предполагает, что эта ситуация сформировалась своего рода психологическим феноменом ощущения снижения уровня безопасности при повышении степеней защиты латышского языка.
Языковая политика Латвии тесным образом связана с базовыми политическими основами государства, с проблемой гражданства и, в частности, с идеологией строительства латвийской нации, а также с экономикой, распределением рабочих мест, социально-экономической стратегией развития республики. Главная задача языковой политики Латвии – выстраивание иерархии языков, «обеспечение существования латышского языка в сложной и соревновательной языковой ситуации». Главная ее цель – «сформировать лингвистически нормализированное общество с титульным языком, функционирующим как единственный официальный язык, но с лояльными билингвальными меньшинствами, существующими в рамках культурных автономии». Более того, речь идет о «языковых правах», совершенно различно интерпретируемых сторонниками разных политических сил Латвии. Это связано с тем, что за период советской власти сложилась ситуация, не исчезнувшая и поныне, при которой, как отмечает И. Друвиете, «русский язык рассматривается как символ советской власти (...) Социолингвистические функции официального языка, латышского, до сих пор ограничены, и функции русского языка до сих пор излишне расширены, даже теперь, через семь лет после восстановления независимости»; кроме того, она отмечает, что «следует помнить, что Балтийские государства располагаются в зоне национальных интересов России, и что поэтому их суверенитет должен быть в достаточной степени гарантирован международными соглашениями», а также «нужно учитывать амбивалентную роль английского языка».
Современная языковая политика Латвии основана на концепции нации-государства. Ее сторонники предполагают, что эта идея «вполне жизнеспособна в современном мире, и что можно проводить ее в жизнь с помощью демократических средств, даже при том, что в государстве живет негомогенное с этнической точки зрения население». В реализации этой идеи имеется немало сложностей и противоречий. Так, Инна Друвиете, описывая основы языковой политики Латвии как современной реальности, пишет и о нации – государстве, имея в виду важнейший образующий нацию этнический компонент – латышей, и о политической нации, объединяющей всех граждан, и о гражданской нации, в которую превращается латвийское общество. Она отмечает, что «образовывает государство не этническая нация, а скорее политическая нация (общая сумма всех граждан государства с общими представлениями о гражданстве, объединенная языком государства, общими этническими и политическими интересами, и патриотическим отношением к государству)». Затем подчеркивает, что «языковая политика – часть этнической политики, и должна защищать общее средство коммуникации, важное для существования государства – государственный язык». Таким образом, считает Светлана Рыжакова, можно выделить попытку объединения нескольких различных, даже взаимоисключающих подходов к формированию единой государственной идеи. Главным же противоречием, разделяющим общество и не получившим принципиального решения, является взаимосвязь и разведение представлений о «латышском» и «латвийском», что отражается и в дискуссиях о языке или языках, на которых в основном изъясняются жители Латвии.
Лиминальная ситуация наблюдается не только в определении концепции государства, но и во внутренних этнокультурных отношениях. Строительство нации-государства происходило в начале евроинтеграции, развития рынка и средств связи, глобализации финансов. В это время русские Латвии, став меньшинством, получили таким образом правовую возможность обращаться в международные организации по защите своих прав. Так, латыши опять (хотя теперь в качестве государствообразующего народа) оказались в ситуации «между молотом и наковальней» («властные, но малые», рядом с которыми живут «малые, депривированные, но большие»). Д.Ю. Сидоров, исследуя вопрос о нарушении языковых прав в Латвии в начале 2000-х гг., пришел к аналогичному выводу. Принимая в расчет два критерия, на основании которых можно оценить позицию языка, статус (определенную законом правоспособность языка) и место (фактическая распространенность и частотность употребления), он сделал вывод, что «в Латвии ограничиваются языковые права и русскоязычного населения (в основном, по критерию статуса), и права людей, чей родной язык – латышский (по критерию места)».
Новый текст Закона о языке начал обсуждаться с 1998 г. Предполагалось, что он «точнее и строже регламентирует использование латышского языка в структурах государственной власти и управления, предпринимательской деятельности, образовании и публичной информации, чем принятый в 1989 г. и ныне действующий закон». Статья 3.1 гласит: «В Латвийской Республике государственным языком является латышский язык». Остальные языки, кроме ливского, определены как иностранные (статья 5). Закон был направлен на укрепление роли государственного языка в образовании и всех сферах жизни, кроме неофициального общения, и частично – частного предпринимательства. Текст закона был принят Сеймом Латвии 9 декабря 1999 г. после преодоления вето, наложенного президентом на проект закона в июле 1999 г. Он был официально провозглашен президентом Вайрой Вике-Фрейбергой 21 декабря 1999 г., а в силу вступил 1 сентября 2000 г.
В целом этот закон был оценен позитивно международными организациями, хотя, по мнению специалистов Латвийского центра по правам человека и этнических исследований, «оставил много возможностей для интерпретации, для подзаконных актов», что стало очевидным после опубликования в июне 2000 г. предварительных дополнений и разъяснений к нему, сделанных Кабинетом министров. В Конституции Латвии и в 3 статье, 1 пункте Закона о языке определялось, что в Латвии существует один государственный язык – латышский. Это важное положение легло в основу и других законодательных документов (Закона о гражданстве, Закона о радио- и телевещании, Закона об образовании Латвии). Механизм взаимоотношений латышского с другими языками Латвии обозначен в 3 и 4 статьях Закона о языке, где сказано, что государство защищает ливский язык и латгальскую письменность (в официальной языковой политике Латвии латгальский на сегодняшний день считается диалектом или совокупностью диалектов). Все прочие языки обозначены как иностранные (статья 4).
Главная цель Закона – «обеспечить сохранение, защиту и развитие латышского языка; сохранение культурно-исторического наследия латышского народа; право свободно пользоваться латышским языком во всех сферах жизнедеятельности на территории Латвии; интеграцию представителей национальных меньшинств в общество Латвии, соблюдая их право пользоваться родным или каким-либо другим языком; увеличение влияния латышского языка в культурной среде Латвии, способствуя тем самым процессу интеграции в латвийское общество» (статья 1).
Далее Закон определяет, где и как должен использоваться государственный язык. Это – государственные учреждения, органы самоуправления, юриспруденции (суды), вооруженные силы, образовательные организации; публично демонстри-руемые фильмы должны сопровождаться субтитрами или переводом на латышский (фактически, в большинстве случаев имеются также и русские субтитры), интервью, проведенные на иностранных, и в т. ч. русском языке, транслируемые по радио, должны сопровождаться хотя бы кратким переводом на латышский; все наименования мест, географических объектов, учреждений Латвии должны быть на латышском языке. Информация широкого употребления – этикетки, афиши, ярлыки, вывески – должна быть на латышском языке, или содержать перевод на латышский. В 19 статье Закона определяется порядок графического отображения в документах имен и фамилий в связи с нормами латышского литературного языка, хотя уточняется, что латышское написание может быть дополнено латинской транскрипцией имени, более точно отражающей фонетику оригинала. Хотя предполагается, что в целом доминирует латышский как язык высшего (а позднее и среднего) образования, научная работа, по договоренности с Ученым советом, присваивающего ученую степень, может быть написана и защищаться на иностранных языках, при том, что наличествует автореферат на латышском. Кроме того, в 2006 г. была принята поправка о возможности отвечать на языке по выбору школьника в ходе сдачи экзаменов на аттестат о среднем образовании (конечно, речь идет прежде всего о русском языке). Закон не регламентирует язык неформального общения, внутренней деятельности общественных организаций этнических меньшинств, религиозных мероприятий.
В этот период в Латвии сложились все ныне работающие государственные институты, целью которых является развитие латышского языка. Установлением и соблюдением норм латышского литературного языка занимаются Комиссия по терминологии при Академии наук Латвии, существующая еще с 1946 г. и объединяющая разных специалистов, как филологов, так и ученых различных направлений, чья терминология обсуждается и утверждается. Положения, вынесенные этой Комиссией, утверждаются Кабинетом министров Латвии. Сходные и даже более широкие задачи имеет функционирующий с 1996 г. Центр перевода и терминологии, в задачи которого входит прежде всего перевод обширной документации, связанной с вступлением Латвии в Евросоюз.
За исполнением Закона о языке наблюдает существующий с 1992 г. Центр государственного языка Латвии, находящийся в подчинении Министерства юстиции. Центр состоит из двух основных подразделений: Инспекции государственного языка (12 инспекторов осуществляют надзор на всей территории Латвии), Экспертной комиссии латышского языка и Комиссии по топонимам, в которых работают по совместительству 20 экспертов-филологов; они занимаются уточнением, разработкой, кодификацией и нормированием латышского литературного языка, например, правилами орфографии, способами написания имен собственных, топонимами; их решения утверждаются Кабинетом министров Латвийской Республики. Кроме того, была сформирована Консультационная служба государственного языка с основной задачей – сохранение культурной среды латышского языка. Функции Центра государственного языка – «наблюдение за соблюдением Закона о государственном языке, защита прав и интересов пользователей государственного языка, определение использования государственного языка в государственных и общественных сферах жизни, что выражается в нормативных актах, и способствовать упорядочиванию культурной среды языка, в особенности уделяя внимание возрождению и защите характерных для государства названии мест».
При Министерстве юстиции находится также Управление по делам натурализации, где имеется Экзаменационный центр; здесь тоже занимаются вопросами латышского языка, но в отношении сдачи государственного экзамена на разные категории владения им. Вопросами стратегии языковой политики Латвии, поддерж-кой исследований занимается Комиссия по государственному языку, созданная при президенте Латвии в 2001 г., и инициировавшая создание в 2004 г. Агентства государственного языка, находящегося в подчинении Министерства образования и науки; к этому же Министерству относится Центр образовательных программ и экзаменации. Действует Комиссия по языку Фонда общественной интеграции, в чьи задачи входит просветительская и образовательная функции.
Задачи Агентства государственного языка – анализ языковой ситуации, мониторинг социолингвистических процессов Латвии, предоставление консультаций по вопросам латышского языка, издание и распространение справочной и другой литературы на латышском языке, обеспечение развития нормативной терминологии и переводов на латышский, способствование обучению и использованию латышского языка в обществе в целом. Агентство консультирует население, финансово поддерживает исследования в области языковых процессов.
В структуре Агентства имеются два основных подразделения – консультационное и проектное, деятельность которых заключается главным образом в проведении и участии в конференциях и симпозиумах, в исследовательских проектах и публикациях, в издании методических и информативных материалов, в сотрудничестве со средствами массовой информации для широкого общественного обсуждения вопросов языка.
Некоторые позиции языковой политики Латвии, сформулированные в тексте Закона о языке 1999 г. и проводимые государственными учреждениями, стали подвергаться общественной критике в Латвии. Прежде всего критикуют увеличение полномочий инспекторов Центра государственного языка. Инспектора могут посещать все общественные и частные институты, предприятия, неправительственные организации, приглашать всех, кого захотят, на экзамен в Центр, и аннулировать выданные сертификаты о знании языка. Также был введен беспредельно завышенный параметр высшей категории знания государственного языка: требовалось его знание «на уровне родного языка». Эта категория необходима для занимающих многие высокие посты, в т. ч. для руководителей неправительственных организаций. В случае потери сертификата о сдаче экзамена по языку, он не возобновляется, нужно проходить всю процедуру заново. Наконец, тексты всех публичных мероприятий, включая театральные представления, концерты, оперу, балет, цирк должны были быть переведены на государственный язык. В дополнениях и поправках к Конституции Латвии от 30 апреля 2002 г. видна проводимая стратегия дальнейшего укрепления статуса государственного языка. По словам многих исследователей, это «не принципиальные изменения, а нарастание избыточности».
Так, в 18 статье говорится: члены парламента должны приносить присягу «быть лояльными Латвии, укреплять ее суверенитет и латышский язык как единственный государственный язык, защищать Латвию как независимое демократическое государство...»; Статья 21 – «единственный рабочий язык парламента – латышский»; Статья 3 01 – «граждане Латвии выбирают местное самоуправление», и «рабочий язык местного самоуправления – латышский». Статья 104 гласит: «Каждый имеет право получать ответ от государственных и местных управляющих органов и институций на латышском языке». Беспрепятственное использование языков национальных меньшинств, согласно 2 статье Закона, определялось возможным «в неофициальном общении жителей Латвии, во внутреннем общении национальных и этнических групп, а также в богослужениях, церемониях и ритуалах религиозных организаций и иных видах религиозной деятельности». В результате критики, не только внутренней, но и международных организаций, ко времени вступления Закона в силу, т. е. к 1 сентября 2000 г., текст закона был изменен, смягчен. В нем все же остались положения, являющиеся источником напряженности в обществе.
Русский язык лишился государственной поддержки. Трансформировалась социокультурная ситуация в обществе: изменились условия рынка, ориентированного, прежде всего, на Запад. Государство перевело русский язык в разряд иностранных языков. Политическим продолжением этих изменений стала ситуация с реформой в сфере образования, начатой в 1999 г. По новому Закону об образовании, бесплатное высшее образование переводилось на латышский язык, а к 1 сентября 2004 г. было запланировано существенно преобразовать ситуацию с языком преподавания в средней школе. В Латвии (как и Эстонии) средние школы должны быть реформированы и перейти в основном (в Латвии – от 30% и более изучаемых предметов, в зависимости от избранных самими школами моделей) на титульные языки обучения (в Эстонии – к 2007 г., в Латвии – к 2004 г.). По мнению Светланы Рыжаковой, государству необходимо учитывать, что среднее образование на русском языке было и остается важной формой самоидентификации многих русских Латвии. Сам факт реформы образования в Латвии воспринимается болезненно, независимо от уровня знания латышского языка русскими Латвии.
Далее, отмечает Светлана Рыжакова, с конца 1990-х гг. наблюдается некоторый рост числа латышей, ценящих свое знание русского языка и стремящихся его сохранить. К началу 2000-х гг. Синдром слабого государства все еще был довольно силен в обществе. Инна Друвиете, основываясь на статистических данных конца 1990-х гг., отмечает, что более 65 % латышей (исследование 2004 г. показывает – около 43 %,) полагают, что латышский язык до сих пор находится в опасности. Она поясняет, почему и как следует защищать латышский язык: «Русский язык и другие соперники, английский, обладают двумя принципиальными особенностями: это языки широкого распространения и международного общения. Латышский язык этим не обладает. В условиях рыночной экономики необходимы только компенсаторные механизмы». С такой точки зрения, латышский язык уподобляется своего рода «хрустальной вазе», которую следует очищать от засорений и защищать от опасности уничтожения. Объективизация латышского языка ведет к определенному отчуждению. При этом языковая политика в юридическом, педагогическом и других аспектах, конституциональный статус латышского языка, нормативные акты, программа языковой политики Латвии, институты языка, а также усиление кодификации норм латышского литературного языка, его дальнейшая стандартизация, выполняют, прежде всего, защитную функцию. Сюда же относятся обсуждаемые (но фактически не применяемые) меры по искусственному ограничению бытового повседневного употребления русского языка.
Языковая регламентация затронула также частные предприятия. И. Друвиете одобряет такого рода вмешательство в частную деятельность: «Некоторые эксперты считают это вмешательством в частную жизнь граждан», но отмечает: «Мы должны разъяснить концепцию «частных дел», и выявить разницу между «частными, личными делами» и «частными предприятиями». Конечно, мы не должны вмешиваться в частную жизнь. Но можно ли считать частной жизнью, когда речь идет о объединении и работе (принятии на работу) нескольких десятков, сотен или тысяч человек? Это только форма собственности на средства производства. Из-за быстро идущего процесса приватизации в 1998 г. только около 10% всех предприятий Латвии являются государственной или общественной собственностью. Компании, контролирующие электроэнергию, топливо, средства связи и другие жизненно важные сферы на сегодняшний день находятся в частных руках». И. Друвиете сожалеет, что «руководители предприятий выполняют все требования Закона о языке, но фактическим языком общения и в рабочие часы, и на собраниях, является русский».
Языковая регламентация деятельности предприятий привела к формированию новой категории людей, работающих «профессиональными латышами». Эта группа людей обеспечивает предприятиям соблюдение всех формальностей в отношении с государством.
Известно, что применение большого количества охранных мер ведет к ослаблению языка, к потере им инструментальных свойств, или свойств самоочищающейся стихии. Комментируя дискуссию о страхе латышей за свой язык, демограф Илмарс Меже (Комиссия государственного языка) отмечает, что и в Латвии, и за рубежом эти опасения часто понимаются неверно. Он отмечает, что речь идет не о страхе полного исчезновения латышского языка, «следует беспокоиться, прежде всего, о том, восстановит ли латышский язык, и сохранит ли статус государственного в общем сознании всех жителей Латвии, чтобы все жители свободно им пользовались, и чтобы язык полноценно использовался во всех сферах жизни». Он полагает, что нужно разработать программу особой защиты латышского языка, и призывает помнить, что «все в наших руках, потому что сами мы выбираем в повседневности – говорить по-русски». В статье «Латышский язык на перепутье» И. Меже указывает на распространенную среди латышей привычку говорить с русскоязычным собеседником по-русски, даже если тот может понять латышскую речь.
В то же время И. Меже признает, что в Латвии растет поколение людей, среди которых все больше говорящих по-латышски. Если в конце 1980-х гг. латышским язы-ком владело 23 % нелатышей Латвии, то в 2000 г. уже 53 %; в эти же годы почти в два раза сократилось число жителей, совсем не знающих латышский язык – с 38 % до 21 %. И все же он полагает, что еще нет гарантии того, что латышский язык останется в будущем главным языком общения. Тому свидетельствует, пишет Меже, все еще большая популярность русского языка в крупных городах Латвии и особенно в Даугавпилсе и Резекне, а также среди старшего поколения мигрантов из СССР. Илмарс Меже не считает трагическим обстоятельством сокращение часов для изучения русского языка как иностранного в школах Латвии, равно как и «постепенный выход Латвии из российского информационного пространства»: «Часто за защитой прав меньшинств кроется нежелание позволить латышскому языку возродить полагающуюся ему доминирующую роль, нежелание его изучать и говорить на нем». Действительно, исследования конца 1990-х гг, показывают, что русский язык продолжает играть значительную роль даже в официальном общении: 70% русскоязычных не граждан и 56 % граждан общаются с латвийскими чиновниками по-русски. Повседневная языковая толерантность в Латвии, по моим наблюдениям, даже возросла в конце 1990-х – начале 2000-х гг.
Фактическую же подоплеку твердой позиции русского языка в повседневности и во всех частных сферах жизни Латвии дает, в частности, большая численность русскоязычных жителей всех крупнейших городов: на 2000 г. в пяти городах численность латышей не составляла и половины (Даугавпилс – 15,92%, Рига 49,8%, Резекне – 42,58%, Юрмала – 49,08%, Лиепая – 49,38%), и только в двух городах слегка переваливала за 50% (Елгава – 50,97 %, Вентспилс – 51,58%). Более того, проведенное С. Дьячковой в 2000 г. исследование роли языков в общественной интеграции выявило, в частности, что одним из главных препятствий на пути к изучению латышского языка русскоязычными жителями Латвии является «недостаток естественной латышской языковой среды в Латвии, что ограничивает возможность русскоязычных жителей слышать латышскую речь в повседневной жизни».
Сформировался и сохраняется явный конфликт позиций внутри русскоязычных жителей Латвии, т. к. многие из них ощущают себя в большей степени уже местными, а не представителями великой России. Таким образом в Латвии сложилась парадоксальная ситуация, когда «все этнические группы ощущают себя меньшинствами в определенный ситуациях, и все ощущают неуверенность и угрозу». В 1994-1995 гг. изменились и внешние связи молодых балтийских республик; укрепились взаимоотношения Латвии с Америкой и с рядом стран Запада, что рассматривается во многом как защитные меры: «Государство должно делегировать часть своего суверенитета международным институтам и таким образом вовлечься в структуры транснациональной экономики и системы защиты». Но особенно серьезным событием, положившим начало новому периоду в новейшей истории Латвии, было вступление в Евросоюз…
В четвертый, заключительный период (с 2003 г. 1 мая 2004 г. и завершается настоящим временем), по мнению Светланы Рыжаковой, ситуация в области языкового законодательства и реализации Закона о языке в период подготовки к вступлению Латвии в ЕС почти не изменилась. Государство как и в ранее использует как средство языковой политики в основном два метода – проверку знаний латышского языка и наказания за его незнание или плохое владение им. По-прежнему государственные инспекции осуществляют проверку на предприятиях и в учреждениях, за недостаточно хорошее знание государство взимает штрафы или даже может уволить работника. Организуются также курсы по обучению языку.
Преподаванием латышского языка занимаются и неправительственные организации, например, Народная школа Латвии. К этому времени завершился процесс формирования не только идеологии языковой политики Латвии, но и проводящих ее институтов. В 2005 г. были опубликованы «Основные положения политики государственного языка», ориентированной на 2005-2014 гг., где описана культурно-историческая ситуация, четко сформулированы современные проблемы латышского языка, определены основные принципы, цель, направления деятельности и основные институты языковой политики Латви.
Языковая политика Латвии – часть своего рода «игры бриколажем» (если использовать термин К. Леви-Строса, т. е. «отскоком»). Существуют и весьма неоднозначные «броски»: так, фраза «следует поддерживать и укреплять возможности для изучения латышского языка, следует укреплять роль латышского языка в обществе» имеет разную семантическую интонацию, означает разное в устах разных людей. Это может означать, например, такое: «позиции латышского языка, равно как и власти, вообще Латвийской Республики на фоне соседних держав, слабы, и их нужно укреплять и символически, и финансово»; «среди нас живет большое количество людей, так или иначе попавших сюда, но оставшихся чужими, если только не враждебно настроенными, нужно сделать их своими, нужно, чтобы они стали такими же, как и мы»; «нам – русским Латвии – негде и особенно незачем изучать и практиковать язык, т. к. мы живем преимущественно в русскоязычной среде и самодостаточны, если хотите перемен, так создайте нам условия, чтобы мы могли и хотели изучать ваш язык». Таким образом, знание латышского языка выступает прежде всего метафорой эмпатии по отношению к латышам, но к каким? При этом могут иметься в виду, как соседи по лестничной клетке, коллеги на работе, так и новая политическая или экономическая элита, бюрократия; для массового русскоязычного обывателя, живущего в Латвии, это совершенно разные аудитории, с которыми у него формируются разные коммуникативные стратегии.
Однако языковая политика государства, по мнению Светланы Рыжаковой, не соответствует повседневной ситуации с ее запросами и потребностями. Создание терминов и перевод обозначений новых явлений на латышский язык – сфера, в которой особенно ярко отражается работа языковых норм. В современной Латвии этим занимаются Терминологическая комиссия при Академии наук, Центр перевода и терминологии (существующий с 1996 г., в его задачи входит, прежде всего, перевод обширной документации, связанной с вступлением Латвии в Евросоюз) и отчасти Экспертная комиссия при Центре государственного языка. Также активно развивается и переводческая деятельность художественной и научной литературы (особенно в гуманитарных дисциплинах). Есть также разработки в создании латышских версий компьютерных программ и электронных словарей, которым занимается предприятие «Тилде» и, в частности, Андрей Васильев. Появляются работы, посвященные исследованию публицистической речи, отражение лексем и стилистических особен-ностей «евробюрократизации» и глобального рынка в латышском языке.
На изменение отношения к языку, как считает Светлана Рыжакова, влияет множество экстралингвистических факторов: экономические сложности (большая рабочая иммиграция – около 7 % граждан уехали, работают и создают благосостояние Латвии как раз «не граждане»; узкий рынок для латвийских товаров и услуг и особенно – товаров на латышском языке), геополитическая ситуация (формальная принадлежность к Евросоюзу при значительном экономическом контакте с Россией, и множеством проблем, оставшихся от советского периода истории), социальные («большое число жителей Латвии и за границей имеющих политическую и экономическую власть», говорят на русском языке, – основном сопернике латышского).
По мнению Светланы Рыжаковой, в обществе появилось новое отношение к латышскому языку. Это отношение Светлана Рыжакова обозначает словами «снижение серьезности, игра и даже ирония». В последнее время как среди языковедов, так и в целом в обществе, вырос интерес к повседневной речи, к низовым, в т. ч. жаргонным слоям языка, и в особенности к инновациям в них. Это хорошо отражено в исследованиях Дайны Нитини «Язык современного человека» и Линды Лаузе «Повседневное общение: простое высказывание в латышском разговорном языке». В 2005 г. Институт латышского языка, основываясь на традиции издания серии сборников статей «Вопросы культуры латышского языка», выходивших в 1965-1993 гг., издал сборник «Языковая практика: наблюдения и предложения». В 2006 г. вышел в свет совместный труд языковедов Оярса Буша и Винеты Эрнстсоне «Словарь жаргона латышского языка», объединивший около 8 тыс. жаргонных слов с объяснением их этимологии, семантики и контекста использования за последние полвека в латышском языке.
Интерес к реальной повседневной латышской речи чрезвычайно ярко отражен в документальном фильме «Латыш говорит» («Latvietis runa»), снятом режиссером Гинтсом Грубе (Gints Grube) в 2003 г. Он обратил внимание на то, что в последние десятилетия в дискуссиях о латышском языке первично было представление о норме, причем не о характерной для всякого языка вырабатываемой и принятой всеми пользователями конвенции, но о именно академической, и даже особенно юридически зафиксированной норме. Не закономерность, а закон, стремившийся распространить свое влияние на все слои языковой культуры, стал одной из главных тем обсуждения фильма после премьеры.
Комментируя кинокартину, Е. Линыньш отметил: «Самая большая заслуга создателей фильма, кажется, состоит в смелости задать вопросы не только о соответствии реальной языковой ситуации канонам нормы, но наоборот – об адекватности канона языковой ситуации. И оказывается, что норма не может (и вообще, вряд ли может смочь) справиться с бурно зеленеющей языковой стихией. Это представление о языке как об индивидуальном выборе, и только затем – общественной, т.е. политической и правовой сфере деятельности». Авторы фильма стремились вскрыть многообразие языковой ситуации и не ужасаться, сопоставить представления о языке языковедов, философов, литераторов, профессиональных переводчиков и обычных людей «пользователей языка». Обсуждается уже не столько стремление к нормализации, стандартизации языка, его «выправлению», очищению, обеспечению статусом, сохранению его жизни, сколько в некоторой степени критическое и где-то даже ироническое отношение не столько к латышскому языку, сколько к языковой ситуации в обществе. В дискуссии, возникшей в связи с фильмом «Латыш говорит», принял участие журнал «Ригас лайкс». Языковеды Валентина Скуиня, Айна Блинкена и журналист Эрике Ниедре, в целом высоко оценив уровень этого журнала, тем не менее заметили, что язык многих публикуемых им текстов и особенно интервью этого журнала все же плохой пример использования языка. Э. Линыньш пишет: «Трудно представить текст, при создании которого роль языковой нормы была бы большей!.. Пафос этих интервью, точно рассчитанный комический эффект, само создание этих публикаций основывается на совершенно правильном представлении редакции о читательской аудитории журнала – людях с развитым чувством языковой нормы». Дело в том, что именно в этом журнале, рассчитанном на весьма образованную публику и даже на интеллектуальную элиту, ощутимо ироническое отношение к языку (явление, весьма свойственное постмодернизму, духом которого во многом пропитан журнал).
Одной из задач остроумных и тонких заметок о современных тенденциях в латышском языке философа и публициста Илмарса Шлапинса, публикуемых в «Ригас лайкс», является желание сломать продуктивное в период советского прошлого, но уже устаревшее стереотипное представление о том, что латышский язык – последний бастион латышской идентичности и единственная форма существования латышского народа. Другой периодической колонкой в латышской публицистике, ориентированной на гораздо более широкие массы, обсуждающей проблемы латышского языка, является рубрика «Зеленое дерево» («Zalajs koks») в «Латвияс Авизе» («Latvijas Avize»); здесь культивируется иное, более устремленное к норме отношение. В еще большей степени ирония по отношению к латышскому языку проявляется в творческом проекте Alvoda (автор Катрина Нейбурга), в искусственно созданном компьютерном языке, имитирующем латышский. Тексты на нем, написанные поэтами и писателями – Лианой Лангой, Янисом Рокпелнисом и другими, похожи отчасти на английский нонсен, отчасти на произведения Велимира Хлебникова. Как отмечают критики этого проекта, перед нами попытка культурного отчуждения латышей от своего языка, попытка заново познакомиться с ним, воспринять глубинную структуру, ритм, интонации, убрав семантическую значимость и таким образом неизбежную узнаваемость слов и фраз.
«Этот язык Нейбурги и робота – калька с латышского мира, и как бы то ни было «латышскость»... Этот проект направлен на одно: чтобы латыш мог услышать свой язык как иностранный, нам надо перестать его понимать. И окажется, что это невозможно...» замечает философ и публицист Улдис Тиронс. Латышский язык изменяется. В поле общего тезауруса латышского языка идет активное восприятие и использование иноязычной лексики, что вполне точно отражает экспансию глобальной массовой повседневной культуры, а также огромное влияние западной языковой практики в таких сферах, как экономика и юриспруденция. Далеко не всегда мы видим стремление к летонизации многих уже ставших обычными явлений и предметов. Вполне понятно, что не было найдено аналогов названию многих блюд системы Макдональдс (в обществе не было создано латышского слова для «хот-дога», и здесь очевидным исключением выступают литовский перевод – miesaini, desaini). Светлана Рыжакова отмечает, что для современной Латвии достаточно типична ситуация, когда сначала заимствуется и довольно широко распространяется слово, а потом в среде профессионалов начинается поиск его летонизированного наименования. Иногда это приводит к успеху; так, по крайней мере, конкуренцию общеупотребимому слову «spams» (спам, автоматически рассылаемая электронная реклама) составило латышское mestule, образованное, кажется, писателем Петерисом Банковскисом, на основе глагола mest («выбрасывать») и существительного vestule («письмо»).
Завершает свою статью Светлана Рыжакова развернутым суждением о том, что в настоящее время, как и раньше, проблема языка в Латвии – это во многом проблема политики.
