ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

                                                                                                Сергей Мазур

Историческое мышление и деятельность: к проблеме конструирования схем истории

Проблема исторического мышления у Канта, Гегеля и их последователей

План

Введение.

1. Рационально-спекулятивные схемы в истории. Роль мышления в их деконструкции.

           § 1. Феномен «ложной» истории и парадоксы натуралистического способа построения исторической картины мира.

           § 2. Догматическое мышление и псевдосхемы истории.
           § 2.1. Возражение самому себе. Возражение I.

        § 3. «История Флоренции» Николло Макьявелли – попытка реконструкции замысла.
           § 3.1. Особенности исторической типологии Никколо Макьявелли в его книге «История Флоренции».
Предварительные сведения.
           § 3.2. Особенности исторической типологии Макьявелли.
           § 3.2.1. Гранды.
           § 3.2.2. Нобили.
           § 3.2. 3. Народ, пополаны, плебеи (низы), толпа.
           § 3.2.4. Герои.
           § 4. Исторические типы и способы выделения целей.
           § 5. От Макьявелли к Канту, Гегелю и неокантианцам.
           § 5.1. Возражение самому себе. Возражение II.
           § 5.2. Возражение самому себе. Возражение III.

ВВЕДЕНИЕ

            Две мои статьи – «Инновационная модель предмета истории для выпускных классов» и «Схемы в истории» были  посвящены темам схематизации школьного курса истории для выпусных классов и определению тех образовательных позиций, в которых разные способы схематизации могли быть востребованы и оправданы в школьной практике.  В целом две последние статьи и ряд других неопубликованных текстов отражали прагматическую сторону дела: схемы и учебник истории для выпускных классов, схемы и преподавание истории, схемы и программа по истории для выпускных классов, схемы и способы коммуникации на уроке.  
В отличие от предыдущих исследований, данная работа является теоретической разработкой. Ее необходимость вызвана целым рядом проблем, с которыми пришлось столкнуться при обдумывании практических вопросов школьной истории. Например, в теме «Схема и учебник» нами сделаны выводы о несостоятельности учебника истории (имеется в виду не отдельный учебник, а учебник как проект обучения), тех схем, по которым он построен. Одновременно с такими выводами возникла задача конструирования «правильных» схем истории. Однако в рамках методики преподавания школьных курсов такие задачи не решаются. Поэтому проблему конструирования схем в истории приходится решать в другой плоскости – методологии и философии истории.
            Конструирование схем в истории представляется проблемой из-за того, что историки обычно не обосновывают («не рассчитывают») используемые ими конструкции. История (если под историей в данном случае мы подразумеваем комплекс классических текстов) неотделима от рационально-спекулятивного мышления, фокусирующего в собственных продуктах, т.е. в содержании текстов, совокупность неотрефлексированных представлений. Как результат – идеологическое наполнение историко-культурного «резервуара».
            Целью данной разработки является критика рационально-спекулятивных подходов в истории; выделение принципов конструирования схем понимания (или умных схем) в истории; соответственно, постановка новых задач для истории, основывающейся на умных схемах (связь истории с мыследеятельностью ). В таком ракурсе конструирование схем в истории становится одним из типов философствования об истории.
        Существует несколько типов философии истории. В данной работе мы рассмотрим три типа философии истории .

            Один из этих типов философствования воплотил в своей «Истории Флоренции» Никколо Макьявелли. Предмет его философствования – природа человека. Логика философствования у Макьявелли – это логика соотнесения неизменяемой природы человека с изменяющимися природными обстоятельствами. Это ренессансный тип мышления об истории.
            Возможно, сегодняшним историкам подход Макьявелли покажется устаревшим, недостойным упоминания в XXI веке. Однако, нам представляется актуальным сам принцип: схемы истории должны конструироваться на основании антропологического принципа. Вне знания антропологического типа человека отдельной эпохи, страны, топоса  схемы истории, на самом деле, будут псевдосхемами, отражением рационально-спекулятивного мышления. На наш взгляд, Макьявелли создал прототип философии истории. Его антропология, сознательное конструирование умных схем, телеология, постановка философской по своей сути проблемы о соотношении двух факторов: неизменной природы человека и изменяющихся обстоятельств – в целом создают произведение-текст, философский по своим основаниям.
            Другой тип философствования условно обозначим кантовско-гегельянским (историософским).  Очевидно отличие кантовско-гегельянской философии истории от философии истории Макьявелли. Во-первых, исчезает антропологический аспект истории. Из исторической картины мира Гегеля исключен человек. Например, Индия может стать «пустым» местом для действия Мирвого духа, Персидская держава – напротив, топосом, в котором впервые Дух начал свое вхождение в историю; Греция, Рим, Германия – точками реализации деятельности Мирового духа. Но за движением в историческом прошлом Идеи, Гегелю нет необходимости внимательно разглядывать природу человека, искать связь между изменяющейся (или неизменяющейся) человеком и его формами деятельности. Во-вторых, в кантовско-гегельянской философии истории появляются новообразования – идеи. Идеи – новая трансцендентальная реальность, которую не знала эпоха Ренессанса. Также идеи являются схемами, конструирующими историю как Всемирную, как стадиальную, как историю свободы, реализующуюся в особом институте общества – государстве. В-третьих, трансцендентальная философия истории изобретает категориальный аппарат, ныне используемый историками. Трудно представить современную историю без категории цели или причины. В любом школьном учебнике задачник начинается с вопроса о причинах исторического события. Однако школьникам, называющим причины, к примеру, Первой или Второй мировой войны, невдомек, что кантовско-гегельянская философия истории – цели (и причины) выводила трансцендентальным способом. Обострение противоречий империалистических стран как причина Первой мировой войны – не трансцендентальная причина. Такие представления о такого рода причинах стали вызревать в недрах спекулятивно-догматического мышления об истории. Именно на переходе эпох (с одной стороны, неспособность прочитать Канта, с другой стороны, ускоряющий перемены XX век) закрепился тот тип спекулятивно-догматического мышления об истории, который с успехом использовали идеологи в тоталитарных (и не только в тоталитарных) государствах. Уже К. Ясперс и М. Вебер не понимали (наше предположение) философии Канта и Гегеля. Поэтому стала возможной новая наука об истории, строящаяся на эмпирической причинности, а не трансцендентальной.
         Для кантовско-гегельянской философии истории характерна логика саморазвертывания идеи. Это идеалистический тип мышления об истории. Развитием кантовско-гегельянского типа философствования об истории стала неокантианская философия. Для нее философия истории (в варианте Г. Риккерта) предстается как критика истории. Кантовско-гегельянская сторона в их философствовании истории заимствует позициии трансцендентальных идеалистов. Идея «Всемирной истории»; идея «суда мира» как ценности исторического процесса; идея ценностей, развертывающихся в категориях прогресса, свободы воссоздает идеалистический тип мышления об истории. Критицизм как другая сторона философии неокантианцев привел к созданию методологии, а также критики историзма.
         Каждый тип философии истории ставил перед философами истории новые задачи. Например, у неокантианцев:  задача отделения теоретического отношения к истории от практического отношения к истории, разделения понятий (гуманитарных от естественнонаучных и т.д.) Взаимосвязь между типом философствования и типом схем, применяемых в истории, особенно ярко видна при сравнении философии истории Макьявелли, Канта, Гегеля и неокантианцев.

       В нашем понимании конструирование умных, понимательных, мыслительных схем в истории – есть новый тип философии истории, который определяется новыми задачами, отличными от  задач предыдущих типов философий истории.

        I. Рационально-спекулятивные схемы в истории
Роль мышления в их деконструкции

       § 1. Феномен «ложной» истории и парадоксы натуралистического способа построения исторической картины мира

            Одним из аспектов истории, начиная от Геродота и завершая современностью, является такое изображение исторических процессов, событий и явлений, которое не соответствует действительности. 
        Феномен «ложной» истории, конечно, можно представить лишь как частный случай фальсификации – преднамеренного искажения прошлого определенными группами общества или даже научными школами. Однако масштабность критики историков и истории, обсуждение кризиса исторической науки   позволяет взглянуть на отмеченную выше закономерность (тем, что есть на самом деле и тем, как существующее отображается историками) как на общую проблему. Здесь достаточно упомянуть полемику, связанную с постмодернистской критикой возможностей исторического познания. Одним из аспектов  этой критики стало положение об отсутствии границы в истории между вымыслом и реальностью, т.к. история  есть не что иное как «операция создания вымыслов» . Отдельные историки или научные школы, как, например, считал А. Панарин, создают историю методом сценариев. Историческая картина мира при таком взгляде на прошлое – «вероятностная, желательная» конструкция историков, а не реальное положение вещей в мире.
        Современный историк,  профессор Калифорнийского университета (Лос-Анджелес) и Болонского университета Карло Гинзбург тему достоверности, научности непосредственно увязывает с инструментарием историка средствами познания прошлого . Для Карло Гинзбурга опора на исторические факты не является надежной для понимания действительности, т.к. «Отобрать в качестве объектов для познания только факты, повторяющиеся и в силу этого поддающиеся сериализации, — значит заплатить по шкале познания слишком высокую цену. Во-первых: в хронологическом плане <...> история античности исключает подобный подход; история Средних веков часто делает его трудноосуществимым. <...> Во-вторых: в плане тематическом: такие сферы, как история идей и политическая история, по определению, недоступны для исследований этого типа» .
        По всей видимости, «старыми» средствами самой исторической дисциплины невозможно преодолеть пропасть между представлениями о действительности и самой действительностью. Спор о достоверности истории с ее притязанием на познание действительности получил развитие в том числе и в неокантианской философии. Поэтому поиск иных подходов вполне может оказаться полезным в плане постановки новых вопросов, имеющих значение не только для историков, но и в более широком контексте. Постмодернисткий дискурс, возможно, удовлетворяет утонченный вкус определенного круга научных деятелей. Однако замыкание дискурса на однотипных темах уже означает разрыв с действительностью. Разрыв также проявлятся в том, что носителями исторического дискурса, кроме цеха историков, являются (или могут являться) субъекты деятельности, формирующие историю. Историю создают субъекты (трансцендентальной) деятельности, а не историки. Историки с их набором исследовательских тем, способами работы, оценками прошлого – производное от административно-финансовой системы бурно меняющегося XX и XXI века. Историки как интеллектуальный слой общества формируется определенным социальным контекстом. История сама по себе – вне контекста. Историки  отражают прошлое, история формирует будущее. Подлинным историком становится Деятель, способный с помощью умных схем моделировать настоящее, проектировать будущее и объяснять прошлое.
        Разрыв с действительностью (у историков) подтверждается расхождением набора академических тем с точками проблематизации у тех социальных слоев, которые составляют гражданское общество. Тема «классовой борьбы» – сердцевина советской истории, вряд ли волновала поколение, не знавшее гражданской войны, как и постмодернистская тема «другого», кажется, мало волнует современных европейцев.
        Не отрицая значимость изучения прошлого, мы считаем, что наряду с традиционными стратегиями исторического познания должны формироваться новые, предполагающие наличие новых позиций. В этом смысле более широкий контекст означает изменение профессиональной позиции, формирующейся не только посредством инструментария историка, но и за счет «новых средств» – схематизации.
        Именно за счет умных, понимательных схем истории даже такие факультативные темы для современной истории, как «историческое мышление и деятельность», «субъекты исторической деятельности и проектирование будущего»  со временем  могут превратиться из объекта исследования, например, мышление в прошлом (менталитет), в важнейшую категорию, определяющую нормы деятельности для современных историков.
        Тема несоответствия описания истории реальным историческим процессам многократно обсуждалась в научном сообществе. Уместно будет упомянуть: основатель методологического движения в России Г.П. Щедровицкий на семинарах ММК обосновывал точку зрения о том, что историческая и натуралистическая картины мира безвозвратно устарели . Их место должна занять картина мира, конструируемая деятельностью человека (а не являющаяся плодом умозрительных спекуляций). По Г.П. Щедровицкому, натуралистический подход в науке вытекал из предпосылки, сформированной философской традицией XVIII и XIX столетий, суть которой – в представлении о существующем объекте и картине мира, отображающей этот объект . Парадоксы, возникающие при натуралистическом подходе, проявлялись при попытке построить онтологию субъектно-объектных оппозиций в методологии. В истории один из парадоксов проявился в невозможности отделения субъекта изучения от самого объекта. От конструкций, используемых субъектом, непосредственно зависел конечный результат исторического исследования. Субъект исторического исследования не имеет средств для отстранения от собственных взглядов, ценностей, методологических установок при рассмотрении интересующего в данный момент объекта изучения. Поэтому в методологии истории можно встретить гипотезу о том, что исторический факт не отражает правильного знания . Конституирущим элементом факта в истории, по мнению Л. Голдстайна, является не объективное содержание, а концептуальная схема конструирования исторических знаний . А.Я. Гуревич не считает факт калькой с того события, «которое произошло на самом деле». Факт в истории – это абстракция, сохраняющая отдельные черты зафиксированного в ней объекта . Изменение методологической установки влечет одновременно и изменение исторического факта . Такая ситуация в самой истории, в среде историков оправдывает обращение к методологии и методологии истории, в частности.
        В силу выше названных причин понятен наш интерес к методологическим штудиям Г.П.Щедровицкого и Московского методологического кружка, вплоть до отдельных замечаний, касающихся понимания истории. Тема «Схема и схематизации» разрабатывается в различных обсуждениях, публикациях методологического движения в России. Так как тема «Схемы в истории» является частной по отношению к общей теме «Схема и схематизация», научно-философские исследования в классической философии (Канта, Гегеля, неокантианцев) имеют для нас принципильное значение. Ревизии историко-философских подходов – один из способов осмысления дилемм современной истории.
        Как известно, Г.П.Щедровицкому история была не нужна в качестве инструмента своего метода. На структурно-системном семинаре 1965 г., посвященном проблемам логики научного исследования и анализа структуры науки, было сделано несколько философских высказываний, касающихся трех картин мира – натуралистической, исторической и деятельностной. И хотя на самом семинаре не было проведено разграничения между натуралистической и историческими картинами мира, именно эти две картины мира определены как научно несостоятельные. Несостоятельность натуралистической картины мира, по мнению Г.П.Щедровицкого, заставила Гегеля отказаться от онтологии  объектного типа и ввести в собственную философию онтологию «идеального», т.е. онтологию духа и сознания . Неокантианцы – критические идеалисты, также отстранились от онтологии объектного типа . Они в методологии истории использовали категорию ценности, т.к. считали, что особенность истории выражается в особой деятельности историков по созданию объекта исследования с его последующим изучением . К сожалению, мне не удалось  встретить в текстах пояснения: в чем Г.П.Щедровицкий видел разницу между натуралистической и исторической картиной мира . Можно лишь предположить: термин «историческая картина мира» был принципиально неприемлемым для Г.П.Щедровицкого . Главным для Г.П.Щедровицкого – была сама деятельность. А развертывание изучаемых объектов в картины мира (то, чем обычно занимаются историки) является, по существу,  вторичным и производным продуктом деятельности познания.

§ 2. Догматическое мышление и псевдосхемы истории

А

       Методологическое рассмотрение истории предполагает смену вопросов: с вопроса «Что пишет история и как написанное соответствует действительности?» на вопрос «Как пишется, как конструируется история?»
        Смена акцентов меняет круг проблем, затрагиваемых философией истории. Отстраняясь от содержания историй, историософских конструкций, оценок тех или иных исторических деятелей, оценок событий, правоты или ошибочности принимаемых решений, поисков альтернатив в прошлом, главным, решающим вопросом, на первый взгляд, для философии истории становится прояснение исторической картины мира. Как бы так вглядеться (куда?), чтобы увидеть мир таким, каков он есть.

§ 2.1. Возражение самому себе. Возражение I

       Невозможно представить историю в виде бессвязного набора повествований о прошлом. А история (корпус исторических текстов) – есть связность изображаемых картин, оценок, действий и т.д. Чуть ли не кантовский поворот: от отрицания (или сомнения) в безусловной верности позитивного знания к вопросу о том, как знание конструируется. Увидеть историю – значит выделить конструкцию, на которой «держится» твое знание. И не только... Увидеть историю, следовательно,  понять связь между знанием, формами знания и конструкциями, благодаря которым оно воспроизводится. Здесь уместной становится игра. Поиграть с конструкцией (выяснить специфику материалов конструкции, количество в ней уровней, тип связности элементов...), т.е. провести эксперимент, получить новое знание (как результат эксперимента) и сравнить с предыдущим. Поэтому второй взгляд на историю, методологический (первый, как помните, понимание истории связывал с прояснением исторической картины мира), во главу угла ставит эксперимент. В этом «топосе» появляется необходимость «разобраться» со схемами в истории. Потому что место, в котором не происходит всей этой работы (конструирования, схематизации, эксперимента, рефлексии...), занимает догматизм (о котором писал в «Феноменологии духа» Гегель). В этом случае законы и правила, по которым пишется история, неизменно диктует рацонально-спекулятивное мышление со всеми псевдосхемами, псевдокартинами, псевдоонтологией исторической жизни.
        Конечно, странный поворот, очень странный. Вместо привычного описания картин прошлого, которые многие идентифицируют с главной функцией истории, появляется нечто, относящееся к логике, гносеологии, теории познания, философии, методологии... И это объявляется главной задачей философии истории! Можно, впрочем, напомнить оппонентам: описание – «наиболее примитивная форма познания», по крайней мере, недостаточная для осмысления грандиозного полотна Всемирной истории.
        Действительно, дорога, ведущая к ответу «как конструируется история» очень неудобная. На пути сишком много «философских ям». Ведь не ясно сначала, является ли конструкция истории  только схемой; не ясен (нам, прежде всего) ответ на вопрос, а что же такое схема?  Философской энциклопедический словарь ссылается лишь на кантовскую схему, которая каким-то образом организует мышление. В кантовской философии схема – метод, делающий наглядным абстрактное понятие при помощи замещающих его наглядных представлений. А что есть схема не в кантовской философии? Что есть схема сама по себе? Что есть схема в истории? Кто имеет право, где и на каких основаниях пользоваться схемами?..

Б.

Схемы доставляют образы истории . От того, какие схемы использует историк, зависит содержание истории. Поэтому ключ к ответу на вопрос, как пишется, конструируется история, возможно, лежит в классификации, обобщении схем в истории. Отправным моментом в гипотезе о том, что история строится на основе рационально-спекулятивного мышления, служит рассуждение Гегеля о характере историографии в его «Лекциях по философии истории». Замечание Гегеля об историках, «которые допускают «априорные вымыслы в истории», распространяется в качестве философского высказывания на всю историю, включая послегегелевский период.
        Продуктом рационально-спекулятивного мышления является произвольность исторических конструкций. Схемы в истории обычно не вводятся специальным образом со всеми необходимыми процедурами обоснования, как, например, были введены трансцедентальные схемы в «Критике чистого разума» Канта.  Историк пишет историю, как о само собой разумеющемся положении вещей. Гегель в «Феноменологии духа» рационально-спекулятивное мышление сделал предметом специальной критики . Типы схематизации в истории – результат догматического способа мышления. Догматизм производит мнения о том, «...будто истинное состоит в положении, которое есть прочный результат, или также в положении, которое знают непосредственно» . То, что свое историческое знание историки представляют «прочным результататом», чем-то не подлежащим сомнению – черта, характеризующая не только древнюю, но и современную историю. Для Гегеля «несомневающееся» в себе самом мышление – есть догматическое мышление.
        Конечно, ограниченный объем данный работы не позволяет нам проследить воспроизводство истории посредством рационально-спекулятивных схем на всем корпусе исторических текстов, введенных в академическую культуру. Однако в первой части нашей работы важно обозначить тенденцию в движении истории в ее историографических формах.
        Произвольность подобного рода конструкций  стала предметом особенного разбирательства Гегеля в «Феноменологии духа» и «Лекциях по философии истории» . В «Феноменологии духа» Гегель объясняет схематизм как черту догматического мышления. Именно  носители догматического мышления некритически «приклеивают» всеобщие схемы ко всем жизненным ситуациям . Не существо дела, а формальное связывание воедино разнородных элементов определяет характер насильственного применения схемы в этом случае.
        Критика Гегелем догматического мышления, конституируемого некритическим стилем мышления и использованием формальных конструкций для объяснения действительности, вполне применима и к современной истории. Именно догматический стиль мышления историков поставил во второй половине XX века целый ряд новых, до сих пор неразрешенных (как в теоретической, так и прагматической сфере) дилемм, например, дилемму смыкания истории и идеологии, истории и образования (в концепции учебника истории, в концепции преподавания истории).
        «История  есть идеология». Этот тезис можно развернуть в следующем положении: «Идеологичность истории проявляется в догматическом способе мышления, воспроизводящим псевдосхемы для объяснения прошлого».
        Немецкий социолог К. Мангейм, философствующий в традициях неокантианства и неогегельянства, в своем наиболее известном произведении «Идеология и утопия» выделил три типа «идеологического сознания». К первому типу К. Мангейм отнес «...тот случай, когда представляющий и мыслящий субъект не способен увидеть несоответствие своих представлений действительности по той причине, что вся аксиоматика его исторически и социально детерменированного мышления делает обнаружение этого несоответствия принципиально невозможным». Ко второму и третьему типу «идеологического сознания» К. Мангейм отнес ситуации преднамеренных действий, направленных на «разведение» идей, представлений о действительности от тех реальных процессов, которые в этой действительности происходят .
        Идеологичность истории, к примеру, можно проследить в текстах древнеримских историков.
        Так, у Тита Ливия в книге «Война с Ганнибалом» история строится по схеме: все, что приносит пользу Риму, – прекрасно и справедливо. Все, что Риму во вред, – безобразно и несправедливо . В ситуации, когда сагунтяне, союзники Рима, сожгли свое имущество в огне, лишь бы оно не досталось карфагенянам, Тит Ливий одобряет (по крайней мере, не осуждает) поведение пунийцев. В другой ситуации, когда испанцы г. Астапы поступают таким же образом, Тит Ливий называет их ненависть к Риму «ничем не объяснимой, бессмысленной и лютой» . Перемены в Сициилии, связанные с изменой Риму сиракузского тирана Гиеронима, Тит Ливий осуждает, а убийство тирана – одобряет и т.д.
Другой римский историк и писатель Гай Светоний Транквилл в историко-биографическом сочинении «Жизнь двенадцати цезарей» выдумывает факты, чтобы подогнать их под принятую им схему описания биографий римских императоров . М.Л. Гаспаров  в статье «Светоний и его книга» объяснил причины псевдоисторичности Светония. «Светоний лишен понимания истории: образы императоров он представляет в отрыве от исторического фона и, детально разбирая мелочи их частной жизни, лишь мимоходом упоминает о действительно важных исторических событиях... Современность для Светония уже пришла к решению всех вопросов, волновавших прошлое, истина достигнута, былые ошибки остались за порогом и никогда больше не повторятся: это были частности, случайные эпизоды, никаким обобщениям не подлежащие... Отбор фактов у Светония замечателен тем, что взгляд автора все время сосредоточен на личности императора... Все, что происходит  на огромных пространствах империи, проникает в рассказ Светония лишь глухими отголосками. События в провинциях для него не существуют: ни галльское восстание Флора и Сакровира в 21 г., ни германское восстание Цивилиса в 70г. вовсе не названы в биографиях..., а знаменитое постановление о разделении власти между сенатом и Веспасианом даже не упомянуто... Хронологическую связность он уничтожает почти насильственно... Расположение фактов в биографиях Светония еще более интересно. Оценка всегда предполагает сравнение: чтобы оценить деятельность императора, нужно сопоставить ее с деятельностью других императоров и с требованиями, предъявляемыми к идеальному правителю. Группировка фактов должна допускать такое сравнение, следовательно, она должна быть не хронологической, отдельной для каждого императора, а логической, общей для всех... Каждый факт (у Светония) находит свое место, расположение становится отчетливым и ясным, как в систематическом каталоге или как в музейной витрине... армия разрозненных фактов получает новую строгую организацию... «Не в последовательности времени, а в последовательности предметов» (neque per tempora, sed per species) – таков основной принцип светониевского описания... Фактичность – главное качество сочинения Светония... Светоний не делал открытий, он только иллюстрировал фактами общие места, уже принятые на веру как им самим, так и его читателями... Его взгляды не взгляды партии, а взгляды толпы, как удачно выразился один из исследователей Светония» .
        Любопытно, именно Светоний сделался образцом для последующих поколений римских историков. 
        Во «Всеобщей истории» Полибия интересной попыткой создания своего рода канона исторического произведения, включающего требования всеобщности истории, синхронности ее изложения, связности, прагматичности, резко прослеживается иделогическая цель произведения – оправдание римского завоевания в глазах эллинов .
Первая в истории западной мысли концепция исторического круговорота Джамбаттиста Вико историками философии рассматривается как устаревшая. Схему исторического развития от века богов к веку героев и веку людей в своих построениях не использует ни один здравомыслящий историк . Отстраненность временная, культурная в том числе, от конструкции Джамбаттиста Вико даже без специальной аналитической работы можно увидеть мифологичность исторической концепции итальянского мыслителя XVIII века.
        Методологический подход к истории направлен на критическое рассмотрение таких конструкций в истории, которые, по словам Гегеля, есть лишь «внешнее и пустое применение» схем. Формализм (в «Феноменологии духа» у Гегеля – Sсhemen, что значит призрак) вписывается в общую тенденцию объективации ментальных установок, пишущих об истории своего времени.  Продукты объективации выступают в виде формул или схем, выполняющих функцию различения материала, а также претендующих на всеобщность. Гегель в «Феноменологии духа» утверждал: псевдосхемы могут быть применены историками когда угодно и к чему угодно, закрывая своими определениями «само существо дела» . 
        Представление «о вечных» или абсолютных схемах в истории, применяемых к любым ситуациям, любым эпохам, воспроизводят ту метафизику, критиками которой выступал и Кант, и Гегель и их последователи. Схемы, как это было показано в первой части работы, требуют «инструкций по использованию». Являясь по своей природе плодом теоретической деятельности, схемы могут быть «правильными» или «ошибочными». По словам Г.П. Щедровицкого, правильные, истинные схемы те, которые развиваются .
        Исторические конструкции требуют постоянной актуализации, «высвечивания» тех базовых элементов, связность которых они обеспечивают. Даже некритическое наблюдение за философией истории приводит к выводу о том, что процессы «застывания», «окостенения» исторических взглядов очень ярко выражаются в глобальных исторических концепциях и тех наборах схем, которые ее поддерживают. Концепции прогресса в истории и связанные с ними классификации (периодизации), к примеру, А.Р.Ж. Тюрго в «Рассуждениях о всеобщей истории» или Ж. Кондорсе в «Эскизе исторической картины прогресса человеческого разума», кажутся современному читателю устаревшими и необоснованными. Наивному представлению Кондорсе о неисчерпаемом прогрессе противостоит не менее наивное представление Ж.Ж. Руссо о нравственном падении цивилизации . Многочисленные стадиальные концепции всемирной истории, сменяющие друг друга, наиболее догматичны в отношении обоснованности собственных схем истории.
        Деконструкция рационально-спекулятивных схем в истории – одна из задач философии истории . К способам деконструкции относятся:
        1. Выделение схемы в том или ином историческом тексте.
        2. Сравнение схем, применяемых историками для объяснения одних и тех же ситуаций.
        3. Интерпретация конкретных исторических ситуаций с помощью разных схем истории.
        4. Демифологизации и деидеологизации истории посредством выявления псевдосхем истории.
        Другой задачей в философии истории является конструирование новых умных схем, схем понимания истории.

§ 3. «История Флоренции» Николло Макьявелли – попытка реконструкции замысла

       Выбор «Истории Флоренции» Макьявелли определился, во-первых: благодаря новому типу философствования на материале истории. Тип философствования принципиально отличается от кантовского и гегелевского философствования об истории (хотя генетически связан с ним). Отличие «бросается в глаза» не только  насыщенностью у Макьявелли историческими образами в «Истории Флоренции». В кантовско-гегелевском варианте философии истории человек не востребован как материал для мышления над «действительной правдой вещей».
        Действительность схватывается крупными типами, идеями, движением абсолютного духа. «История Флоренции» Макьявелли изобилует людскими портретами, которые необходимы ему для выяснения природы человека. Идеальное и действительное, норма и казус – Макьявелли удерживается посредством схем, сыгравших чрезвычайно важную роль в его философии истории. Схема – квинтэссенция мышления, указывающая на историческую сущность человека. Предельно упростив Макьявелли, смысл его истории можно свести к нескольким положениям:

        Маккьявели можно назвать «отцом схематизации в истории» . Итальянский литературовед Д. Барбери-Скуаротти, досконально изучивший «Государя», пришел к выводу – Макьявелли всегда моделирует и схематизирует историю . Вне схем нет философии истории Макьявелли. Отказ от метафизических по своей природе концепций вроде провиденциальной истории, делает текст Макьявелли исключительно удобной площадкой для экспериментирования.
        В «Истории Флоренции» Макьявелли предстает как философ истории. Его философствование уникально, т.к. схематизация выгодно отличает труд Макьявелли от постмодернистcкой истории. В отличие от современной истории, связанной с проблемами фальсифицикации, идеологизации, «История Флоренции» – объективное историческое полотно . «Alla verita effetuale della cosa, сhe alla imaginazione di essa» – «Мне показалось более уместным  исходить из действительной правды вещей, а не воображаемой ».  Это высказывание из XV главы книги «Государя» показывает генетическую связь между мышлением Ренессансным и новоевропейским , которое проявляется в методическом и систематическом исследовании, чем-то аналогичным провозвестникам «строго метода» – Галилею и Декарту.
История у Макьявелли – это вовсе не закономерный процесс, не движение общества из точки «А» в точку «Б».  История возникает на пересечении «способа действий» и «порядка вещей». «Il modo del procedere» или способ действий, как подчеркивает Л.М. Баткин, – величина постоянная, неизменная, совпадающая с особенностями индивида, с его врожденными свойствами – «если бы природа человека менялась со временем и по обстоятельствам, не было бы перемен фортун». «Действительная правда вещей» проявляет себя в перемене фортуны.
        Порядок вещей Макьявелли – величина переменная .
Понять философию Макьявелли – это увидеть способ схематизации, посредством которого изменяющееся в истории предстает как закономерное и постоянное.

3.1. Особенности исторической типологии Никколо Макьявелли в его книге «История Флоренции »

Предварительные сведения

    8 ноября 1520 г. Флорентийский университет, возглавляемый кардиналом Джулио Медичи, поручил Макьявелли написать историю Флоренции. В 1525 г. автор «Истории Флоренции» прибыл в Рим и преподнес первые ее восемь книг папе Клименту VII. В посвящении «Святейшему и Блаженнейшему отцу, господину нашему Клименту VII» Макьявелли раскрывает цели своего произведения: «изложить деяния флорентийского народа» для познания обстоятельств, порождающих внутреннюю вражду во Флоренции. Опыт, исторический, в том числе, должен, по Макьявелли, учить гражданскому единству.
         Отталкиваясь от сочинений флорентийских историков мессера Леонардо Аретино и мессера Поджо, которых упоминает Макьявелли в «Истории Флоренции» (также следует дополнить: Макьявелли использовал для написания истории хроники Виллани, Стефани, Каппони, «Декад» Бьондо, «Истории Флоренции» Кавальканти, «Флорентийской истории» Поджо Браччолини, «Истории» Леонардо Бруни Аретино,  и наряду с нарративными и литературными источниками  – устную традицию и собственные впечатления), Макьявелли выстраивает другой способ описания и изложения истории Флоренции. Если историки – мессер Леонардо Аретино и мессер Поджо, выделяли, прежде всего, войны Флоренции, однако оставляли в стороне гражданские разногласия внутри города, то для Макьявелли тема рассогласованности гражданской жизни Флоренции стала ключевой для реализации главной цели – консолидации и единства Флоренции.
     Особенность истории города Флоренции Макьявелли видит в том, что в соседних итальянских государствах (городах) обычно была одна причина несогласия среди граждан, а во Флоренции их множество . Величие Флоренции, по Макьявелли, в способности к росту государства поверх существующих жизненных противоречий. Анализ исторических событий – повод к политической полемике о проблемах современности. Макьявелли сосредоточил свое внимание на поворотных периодах истории города. На примере политической истории Флоренции и Италии основан его тезис об автономии политики, отделенности ее от различных социальных форм, устоявшихся представлений о морали и нравственности.
     «История Флоренции» Макьявелли отличается от других произведений своего времени методом изложения событий. В «Истории…» метафизический компонент, присущий для историй других авторов, заменен изложением событий исходя из фактов единства или разобщенности государства. Книга, написанная по заказу представителя правящей семьи Медичи «…покорнейшим слугою Никколо Макьявелли» не стала панегириком власти. Похвалы Маккьявелли –  формальные торжественно-похвальные речи, свойственные некрологической литературе и составленные по адресу частных лиц, а не правителей. Метод критики Медичи как правителей изложен им в его письме к Донато Джанотти: «Я свободен от всяких авторитетов (sono libero da tutti i rispetti); я скажу о том, как Козимо успешно овладел государством, но не буду говорить о том, какими средствами он достиг таких высот. А кто хочет узнать об этом, пусть внимательно посмотрит на то, что я вкладываю в уста его противников, так как то, что я не хочу сказать от себя (da me), я заставляю сказать его противников (lo faro dire ai suoi avversari)» .
     Объект для размышления Макьявелли – новый тип государства, способный к разрешению противоречий, к единству.

§ 3.2 Особенности исторической типологии Макьявелли

    История, по Макьявелли, лишена метафизической сущности. У нее нет приписываемого свыше предназначения, нет развития, нет цели. «Историю Флоренции» Макьявелли излагает как череду событий, сменяющих друг друга. Попытка  представить флорентийского мыслителя некоторыми современными историками сторонником идеи исторического круговорота , каких-либо отчужденно-вещных перводигателей истории или решающей роли античных авторов (Полибия), определившего его мировоззрение – несостоятельна. Предмет философии истории – жизненные обстоятельства и природа человека: их точки пересечения и точки расхождения. Даже истолковывая естественную логику в смене форм правления у Аристотеля или Полибия, Макьявелли в основу изменений кладет прежде всего человеческие мотивы и действия . В XV главе «Государя» высказывание: «Мне показалось более уместным исходить из действительной правды вещей, а не воображаемой» подтверждает правильность предположения о том, что Макьявелли подходил к рассмотрению «правды вещей» как к новой конструкции, новой для своего времени исторической топологии.
     Две «сквозные» темы в «Истории Флоренции»:  тема истории и государства, являются ключевыми для понимания философии флорентийского мыслителя.
     История Макьявелли резко отличается от разного рода современных обыденных представлений об этом предмете. История Макьявелли не представляет прошлое как ценность, не видит прошлое воплощением естественно-исторического процесса с его закономерностями, причинно-следственным рядом, связями: культурными, экономическими, социальными, политическими.
     История, ее объем определяются  в «Истории Флоренции» категориями случайности (Макьявелли применяет слово «фортуна»), изменчивости, неопределенности. Достижение человеческих целей зависит не только от правильно выбранного способа действий (il modo del procedure), но и от умения соответствовать времени, порядку вещей (l`ordine delle cose). Любое событие, описываемое Макьявелли, возводится к правилу, определяющему конкретный «пример», казус.
     Вот несколько примеров.
    «Войну начинаешь часто по своей воле, но когда и чем она кончится, зависит уже не от тебя».
     Высказывание Макьявелли – общее правило, определившее частный случай, связанный с правлением папы Григория XI. Папские легаты, «...чья жадность и гордыня угнетали многие города» решили воспользоваться неурожайным годом во Флоренции, чтобы завладеть Тосканой. Однако война закончилась не так, как хотели легаты. Войско оказалось неверным и продажным, «ибо флорентийцы уплатили его солдатам сто тридцать тысяч флоринов за то, чтобы они отказались от похода против Флоренции .
    «Самый опасный закон для государства тот, который заглядывает слишком далеко в прошлое».
     Общее правило об опасном законе, который слишком далеко заглядывает в прошлое, связывает случай борьбы гвельфов и гибеллинов с чрезвычайном обострением политической борьбы во Флоренции. Попытка Угуччоне, главы семейства Риччи, восстановить во Флоренции уже забытый закон против гибеллинов для отстранения противников от всех должностей привел к обратному. Закон, «...восстановленный благодаря честолюбивым замыслам дома Риччи, не только ничего не отнял у Пьеро дельи Альбицци, но усилил уважение к нему, став, однако, источником величайших бедствий .
    «Единственная прочная власть та, которую люди признают по своей воле».
     Правило Макьявелли проиллюстрировал историей с герцогом, которого флорентийцы первоначально славили «за душевное благородство», а через десять месяцев его правления в городе  изгнали, лишив верховной власти, «...которую он захватил по зловоредным советам своих сторонников» .
     Случайность, изменчивость, неопределенность – лейтмотив всей истории Макьявелли. Переворот с непредсказуемыми последствиями – часто повторяющийся сюжет во Флорентийской истории. «Когда затеваешь в городе смуту, нельзя рассчитывать на то, что ее сразу утихомиришь или легко направишь в нужное тебе русло» . Правило Макьявелли определяет «казус» с мессером Лапо, задумавшим государственный переворот в апреле 1378 года. Обстоятельства вроде бы благоприятствовали задуманному плану переворота, однако события изменили ситуацию: некто Бенедетто Альберти, высунувшись из окна дворца, так громко стал призывать народ к оружию, что площадь перед дворцом в один миг наполнилась вооруженными людьми; лавки в городе закрылись, граждане стали укреплять двери своих домов. Гонфалоньер справедливости Сальвестро издал закон для установления в государстве мира, однако в государстве вместо мира произошли собрания цехов, а на следующий день – народное восстание. Народ, мечтавший отомстить партии гвельфов, разгромил и поджог дом замышлявшего переворот мессера Лапо де Кастильонкио. Сам же мессер Лапо, переодевшись монахом, вынужден был бежать из Флоренции.
     Умение соответствовать времени, порядку вещей – другая сторона восприятия истории Никколо Макьявелли. Общее правило: «...единственная прочная власть та, которую люди признают по своей воле» было сформулировано для казуса с Карлом, герцогом Калабрийским. Во время очередной смуты гранды решили «погубить государство», сделав государем Флоренции герцога Карла. Герцог, к которому первоначально граждане показали свое расположение, делал все то, что делали и его предшественники для захвата власти в государстве. Тирания или «несоответствие со временем» герцога привела к всеобщей ненависти к правителю и его изгнанию.
     Противоположность герцогу – «герой истории» Козимо Медичи. Если гражданские раздоры «смели» власть герцога, то, напротив, смуты во Флоренции XV века лишь усиливали власть Козимо Медичи. «Порядок вещей» Козимо Медичи видел глубже, чем его соотечественники. Казус 1466 г., когда враждебные партии были уже разгромлены и остались лишь друзья Козимо Медичи, стремившиеся ограничить его власть, поставил Козимо перед выбором: захватить власть силой или предоставить событиям идти своим чередом. Готовых рецептов правильных действий история не предоставляет. «Порядок вещей» совпадал со вторым путем. То, чего добивались друзья Козимо Медичи – назначения магистратов по жребию, – они получили. Однако власть потеряли в результате этого решения не Козимо Медичи, а его друзья. Их дома опустели. «К ним уже не было ни уважения, ни почтения, хуже того: их порою оскорбляли и высмеивали, а на улицах и площадях и о них, и о государстве болтали без всякой сдержанности все что угодно. Так они вскоре уразумели, что власть утратил не Козимо, а они сами» .
     Так как объект размышлений – новый тип государства, свободный от противоречий, то историческое полотно, начиная с древнеримского государства, заканчивая современной Макьявелли Флоренции и других государств Италии, служит материалом для классификации, выделения типов государств, способов правлений. Историческая типология Макьявелли – средство познания действительности для формирования представления об идеальном государстве .
     Важное место в исторической типологии Макьявелли занимают оппозиции, например: римские папы – римский народ, римские папы – германские императоры, гвельфы – гибеллины, нобили – пополаны, пополаны – плебеи, граждане – низы; партии: белые – черные; семейства Флоренции: Бондельмонти и Уберти, Донати и Черки, Альбицци и Риччи; оппозиции италийских городов, например, Флоренция и Рим и т.д.
     Действительность, по Макьявелли, устроена как бы оппозиционным образом. За преобладание в Европе на определенном этапе борются римский папа с германским императором. В Италии во времена Лоренцо Медичи два противоборствующих союза государств: с одной стороны, римский папа и король Неаполитанский, с другой стороны, Флоренция, герцог Миланский и Венеция. Во Флоренции противостоят друг другу отдельные семейства, сторонники римского папы – сторонникам германского императора, грандам – граждане Флоренции, одним партиям – другие партии. Дуальность исторического и социального мира – природное состояние. Эта раздвоенность присуща старому типу государства, не способного к разрешению противоречий. Глубока и естественна вражда, порожденная «…стремлением одних властвовать и нежеланием других подчиняться, есть основная причина неурядиц, происходящих в государстве », – характеризовал отношения во Флоренции Макьявелли между нобилями и пополанами. Деятельность человека порождает все новые и новые партии, воспроизводящие старый тип государства. Так, император Фридрих, остановившийся в г. Пизе и решивший уточнить расстановку политических сил вопросом: кто за него и кто против него, стал катализатором процессов поляризации в Италии, породивших партии гвельфов и гибеллинов .
     В оппозиции общее – частное, партии занимают ее «правую» сторону. Такое сектантство есть одна из причин воспроизводства противоречий в государстве. Поэтому Макьявелли не связывает будущее Флоренции ни с одной из враждующих партий, борющихся за свои частные интересы, а не за общее государства.
     Каждый исторический тип, по Макьявелли, является носителем социальных свойств. Но не как у древнегреческого писателя Феофраста в «Характерах», где каждое свойство присуще как бы изначально тому или иному типу человека. Типы у Макьявелли, с одной стороны, источник знаний о тех или иных социальных слоях во Флоренции, их возможности, цели, места в обществе, а с другой стороны, социальные свойства не являются неизменными. Их изменения зависят от способности воспроизводства себя посредством обычаев, праздников, т.е. тех элементов, которые обычно относят к культуре.
     Наиболее яркие типы, выведенные Макьявелли в «Истории Флоренции»:

     Гранды в «Истории Флоренции» не заняли достойного места, т.к. они – носители частных интересов. Их вырождение как социального слоя проявляется в неспособности к управлению государством. «В качестве частных граждан они не признавали никакого равенства, занимая должности, желали действовать самовластно, и каждый день, так или иначе, проявляли свою наглость и высокомерие. Такое их поведение возмущало народ, который жаловался, что, свергнув одного тирана, породили целую тысячу ».

     Для Макьявелли в оппозиции граждане – низы, граждане занимают более достойное место из-за того, что они, в отличие от низов, носители гражданских доблестей. Доблесть – это способность к деятельности ради общего, целого.
     Нобили – носители одной из таких доблестей – воинской. Однако в «Истории Флоренции», как и гранды, они утрачивают свои способности. Из-за своеволия нобили – также носители частных интересов, «… не хотят повиноваться ни законам, ни людям». Из-за склонности только к частному они теряют свою культуру. С потерей власти во Флоренции нобили поменяли свои обычаи (одежду, изменили фамильные гербы), во всем пытаясь уподобиться народу.

     Народ – активный участник событий во Флоренции, субъект истории. Как и нобили, народ своеволен и своекорыстен.
У Макьявелли народ – носитель перемен в государстве. Отсутствие доблестей (в том числе и воинской доблести) – одна из причин склонности народа к новшествам в обычаях, одежде, а также стремления к переменам в управлении государством. «Им от природы свойственно радоваться всякому злу ». Ничем не занятый, большей частью является орудием в руках смутьянов . Разного рода празднества, специально устраиваемые государством, служат целью занять чем-нибудь скучающий народ.
     Пополаны, как и нобили, не хотят подчиняться  ни людям, ни законам. Часто во время смут пополаны теряют черты своего типа, превращаясь в кровожадную толпу. «История Флоренции» полнится такого рода наблюдениями: как обычно, народ собрался на перепалку, или толпа во время смуты растерзала мессера Гульельмо и его невинного сына, которому не исполнилось и 18 лет. «А чтобы насытить мщением свои чувства, они, насладившиеся их криками, зрелищем их ран, впивавшиеся в их плоть, захотели и на вкус попробовать ее,  чтобы мщение утолило не только внешние чувства, но и нутро ».
     Дерзновенность низов Макьявелли наиболее ярко выводит в революции цехов. «Пока все это совершалось, возникла новая смута, оказавшаяся для республики еще более пагубной. Пожары и грабежи последних дней производились большей частью людьми из самых низов города ».
     Плебеи воспроизводят деструктивные действия. Тип низов обобщает наиболее характерные проявления линии поведения в разных ситуациях: войны, мира, смуты. Кажется, все то, что зачисляется в сам тип низов, должно оцениваться исключительно с отрицательной точки зрения. Однако первичным для Макьявелли остаются факты, а не типы. Как бы ни была чудовищна по своей форме и средствам революция цехов во Флоренции, но именно человек из низов, чесальщик шерсти, в самой жалкой одежде – Микеле ди Ландо, узурпировавший знамя гонфалоньера справедливости, становится носителем тенденции единства, восстановления государства. Во время не унимавшейся плебейской смуты Микеле ди Ландо одержал победу «… исключительно благодаря доблести гонфалоньера, который мужеством, благоразумием и честностью превосходил тогда всех граждан и заслуживает числиться среди немногих облагодетельствовавших родину. Ибо если бы в сердце его жили коварство и честолюбие, республика утратила бы свободу и попала под власть тирании, худшей, чем самовластие герцога Афинского. Но по великой честности не имел он в душе ни единого помысла, противного общему благу ».

     Микеле ди Ландо – это тип героя, наиболее ярко раскрытый Макьявелли в личностях Козимо, Пьеро и Лоренцо Медичи. Именно посредством героев реализуется новый тип государства, снимающий противоречия как внутри государства, так и за его пределами.
     Характерно для мысли Макьявелли: идеальное государство может обойтись и без героев, но для существования нового типа государства необходимо правильное устройство, которое устанавливают такие люди, как Козимо или Лоренцо Медичи. Тип героя воплощает в себе противоположные грандам, нобилям, пополанам, плебеям черты. Дело здесь не только в том, что все (гранды, нобили, пополаны, плебеи) своевольны, а герои следуют установленным законам. Герои «видят» дальше, чем другие (отсюда их мудрость). Если перечисленные выше типы исходят в своих действиях из сиюминутных целей, например, стараясь прежде всего избежать непосредственной опасности, герои опасность видят в вещах, отвлеченных от повседневности. Их линия поведения принципиально иная, чем у обычных людей. Если люди стараются выставлять роскошь на показ, то для героев возможная зависть к богатству со стороны граждан – непосредственная опасность целостности государства. Если правители стараются «породнится с государями», то герои выбирают себе в жены женщин из граждан, так как их потомство должно укреплять государство, а не вносить в него новые смуты.
     Сравнивая две «Истории Флоренции»: Никколо Макьявелли и Франческо Гвиччардини , важно подчеркнуть – разные цели, поставленные Макьявелли и Гвиччардини, и разные способы схематизации привели авторов к разным результатам.
     На первый взгляд, две истории Флоренции близки друг к другу  ренессансной манерой написания текстов, стремлением к объективности оценок двух авторов. Однако если цель Макьявелли – понять причину обстоятельств, ведущих к единству – разобщенности во Флоренции, то цель Гвиччардини – выявить особенности конституции Флорентийской республики и оценить ее значение для истории города-республики .
     Одним из результатов, определивших разный подбор материала исторического прошлого для описания Флоренции, разную оценку исторических личностей, стал принципиально иной мировоззренческий вывод двух флорентийских мыслителей. Выводы Гвиччардини были в пользу республиканской  формы правления как наиболее пригодной формы правления для Флоренции. В своем тексте «Об управлении Флоренции» Гвиччардини, сравнив Лоренцо Медичи Великолепного с Саванаролой, сделал выбор в пользу республики, так как при ней сохраняется равенство граждан. Уже в «Истории Флоренции» Франческо Гвиччардини совершенно иначе, чем Макьявелли, изображает Лоренцо Медичи. Хотя он признает важность и значительность смерти Лоренцо , все-таки изображает в своей истории правителя Флоренции скорее тираном, а не героем (как у Макьявелли).  Таланты Лоренцо в изображении Гвиччардини – умение ловко держатся с правителями других государств и остроумно произносить публичные речи, значительно уступают его недостаткам. Безрассудная война, которую вел Лоренцо с Вольтеррой из-за спора о квасцах, опалила кровавой междоусобицей всю Италию. Сомнительны коммерческие способности Лоренцо, чуть ли не приведшие его к банкротству . Время от времени он пользовался общественными средствами для обеспечения собственных нужд, что навлекло на него большой позор и обвинения во Флоренции. Щедрость Лоренцо, привлекавшая к нему художников, архитекторов, ученых, вызвана только чувством гордости. Любовь к чувственным наслаждениям стала причиной его ранней смерти. Оказавшись во власти женщины (некрасивой и в летах), Лоренцо совершал поступки, «...непростительные даже юнцу». Был он человеком суровым, мстительным и жестоким. Невыносимый характер тирана, ничем не обоснованная подозрительность порождалась сознанием необходимости держать свободный город в повиновении при видимости свободы магистратов. Лоренцо «...вовсе ничего не построил» в городе и его единственной заботой стало сохранение режима, сформированного еще Козимо Медичи. Неприятная наружность, некрасивое лицо, хриплый и малоприятный голос – все это дополняет портрет Лоренцо, написанный Гвиччардини.
В отличие от описания Гвиччардини, Макьявелли видит в Лоренцо Медичи героя.
     Схема Макьявелли, вытекающая из его способа философствования, предъявляет совершенно другие требования к герою. Частные недостатки уходят как бы на второй план. В центре внимания Макьявелли меняющиеся обстоятельства, которыми овладевает Лоренцо. Величайшим достоинством Лоренцо  Макьявелли считал его умение обращать самые неприятные обстоятельства к его выгоде и пользе Флоренции. Так, неудачный заговор семейства Пацци, осуществленный в соборе Санта Репарата  против Джульяно и Лоренцо Медичи, привел к гибели Джульяно и к возвышению Лоренцо Медичи. Природа вещей такова, считает Макьявелли, что неудачный заговор приводит к возвышению и большему могуществу правителя . Война против Флоренции, вызванная кознями римского престола, первоначально развивавшаяся крайне неудачно для Флоренции, после мира с Неаполем в 1479 году обернулась блестящей победой и еще более упрочила положение Лоренцо Медичи.
         Смерть героя,  Лоренцо Медичи, привела к гибели Италии, так как, «... едва лишь Лоренцо испустил дух, снова стали давать всходы те семена, которые... (ведь теперь некому было их задавить) были, и доныне продолжают быть столь гибельными для Италии» .

§ 4. Исторические типы и способы выделения целей

    Исторические типы Макьявелли использует как средства анализа ситуации в государстве .
     Используя оппозицию Флоренция – Рим, Макьявлелли анализирует ситуацию в родном городе. Общее для Флоренции и Рима – нестабильность государства из-за противоречий между нобилями и пополанами. Различные последствия непримиримой вражды между двумя слоями населения города для Флоренции и Рима (последствия вражды в Риме – споры, во Флоренции уличные драки; в Риме вражда завершалась изданием нового закона, а во Флоренции – изгнанием граждан и т.д.) объясняется разными целями, которые преследовали граждане двух городов: «Это различие в следствиях следует объяснять различием в целях, которые ставили оба народа. Ибо народ римский стремился пользоваться той же полнотой власти с нобилитетом, флорентийский же народ хотел править государством один, без участия нобилей ». Неверная целевая составляющая действий флорентийского народа привела государство к упадку, в Риме же разумные цели способствовали процветанию государства.
     Гибель Римской империи Макьявелли использует как прототип для истории Флоренции.
     Анализируя причины падения Римской империи, Макьявелли выделяет два фактора: первый – «низость правителей, немалое вероломство подчиненных, немалые сила и упорство внешних захватчиков». Не один народ, а множество, объединившись, разрушили Римскую империю. Делая вывод, который, наверное, могли бы разделить флорентийские историки мессер Леонардо Аретино и мессер Поджо, Макьявелли выделяет новый фактор, связанный с переменой управления в государстве Древнего Рима, гражданскими войнами и переменой культуры.  Цели, правильное их выведение – решающая составляющая успешного существования государства.
     Цель государства в мире – сохранять единство, «снимать» гражданские противоречия. Цель всегда устроена более сложным образом, чем кажется обывателям. Если обычная точка зрения такова: главная цель в войне – победа над противником, то для Макьявелли цель войны в том, чтобы обогатиться и сделать врага беднее. Всякий раз, когда победа ослабляла государство, это означало, что перейден предел цели в государственной деятельности. Война укрепляет то государство, которое разбивает врага наголову. Победы же современной эпохи, заключает Макьявелли, ведут к опустошению казны и к обеднению народа. Последствия таких победоносных войн разрушительны не только по своим последствиям («такая победа делает правителей более алчными и менее осторожными в обложении граждан »), но, прежде всего, из-за своих целей, так как правильно поставленная цель должна укреплять государство как в войне, так и в мирное время.

§ 5. От Макьявелли к Канту, Гегелю и неокантианцам

А.

            Переход от Макьявелли к Канту, Гегелю и неокантианцам – это попытка рассмотрения двух типов философии истории: ренессансной и философии истории, складывающейся в рамках немецкой классической философии.
     Понятно, два типа философии истории принципиально отличаются друг от друга. Становление немецкой классической философии происходило в эпоху расцвета научных программ. Это была иная парадигма, внутри которой перед философией истории поставлены были совершенно новые задачи, связанные с обоснованием истории, с созданием методологии . Если в Ренессансе написание истории, прежде всего, блестящий писательский труд, то XIX век и начало XX века предъявляет к истории, в лице неокантианцев, требование быть наукой. Писательский труд уже недостаточен, т.к. автор не видит (или не выделяет) конструкцию, согласно которой он описывает историческую реальность. Конструкция выступает в качестве парадигмы, проецируемой на события прошлого.

            § 5.1. Возражение самому себе. Возражение II.

            В зависимости от смысла сказанного – неявной или некоей, или наивной, потому как непонятно, то ли у прежних писателей-историков не было конструкций (выше ведь утверждается, что все-таки были, под которые Светоний, например, даже откровенно врал), тут еще и вопрос корректности – можно ли говорить об их парадигмах, если, как тут утверждается, они сами на это внимания не обращали? Не будет ли это простым приписыванием? И почему стало недостаточно писательства? Что-то произошло, вероятно? Чем отличаются историософские построения пользы для Рима от конструкции классовой борьбы, например? От естественного договора? С чего это вдруг именно в Ренессансе появляются всякие утопии? Вероятно, просто в Новое время естественные методы некритично (потому что без философии и тео- и телеологии этих естественных методов у известно кого), наивно переносятся на то, чего раньше вообще не было! Только в Ренессансе начинают интересоваться древностями и даже подделывают их, чтобы были «подревнее», специально их «находили». Материя, движение, число в физике: мысленный эксперимент, объект-представленность в res extensa, инструменты-приборы, алгебра (вот вам и схемы с наглядностью-иллюзией (iurisdictia imaginatorum), за которой... см. научные программы XVII века; а из чего возникает «социальная физика» Конта? И кто такой, например, Герберт Спенсер? Они ведь еще до Дильтея и неокантианцев были... Параллельно существуют немецкие классики, у которых никакого нового естествознания не было, а была натурфилософия, у того же Гегеля, скажем (и чего у Канта просто быть не могло! ...вроде бы). С другой стороны, выяснить отношение между гуманитариями и «технарями» невозможно без обращения к философской методологии, например, к философии науки. Существует ли философия гуманитарных наук? Существует, только вместе с самой этой наукой, а вот что это за философия, например, философия истории  – выясняется в создании текста и в их комментариях, в которых, разумеется, нет никакого прошлого и никаких проекций, а если таки есть – то как явная грубейшая ошибка в методе, когда даже у позитивистов именно метод создает объект и «заобъектное»; психоанализ, например, в этом отношении – превосходный пример историзма и исторического мышления, в том числе и индивидуального этико-исторического опыта.

                                                                Б.

        Неокантианский вопрос: может ли история быть самостоятельной наукой, стал возможен как результат научных споров XIX века, придавших логике, гносеологии, теории познания, философии положение необходимого средства для формирования и осмысления априорных оснований науки.
         Всего этого философского аппарата не было и не могло быть в эпоху Ренессанса. И все-таки такая ситуация нисколько не принижает значения Н. Макьявелли в философии истории. Недаром неокантианцы сравнивали работу Макьявелли с копернианским переворотом в науке. Макьявелли стал отцом схематизации в истории. В отличие от своих предшественников, он специальным образом строил конструкции для интерпретации исторической действительности флорентийского государства. Правда, неокантианцы не воспользовались, на наш взгляд, самой главной стороной достижения Макьявелли.  Они, с одной стороны, оказались втянуты в спор о разделении естественнонаучных и исторических наук (из этого спора рождалась проблематика неокантианской философии истории, к примеру, проблема «индивидуального» в истории). А с другой стороны, их зависимость от кантианско-гегельянской философии не позволила им полноценно осуществить акт мышления – выделить ту конструкцию, которая составила основу их методологии истории. Они как бы пропустили «новообразования», появившиеся в эпоху расцвета немецкой классической философии. Имеются в виду идеи , которых не было ни у Макьявелли, ни в предшествующем историоописании. Идеи, по сути, стали новыми схемами, правилами, регулирующими мышление. Идеи – форма мышления, об истории, в том числе. Однако, отделенные от мышления идеи (у тех же неокантианцев), превращались в псевдосхемы, критикуемые еще Гегелем в «Феноменологии духа».
         Притягательность Макьявелли объясняется не только удачной схематизацией истории. Если для Канта идея «не показывает нам, какими свойствами обладает предмет, а указывает, как мы должны, руководствуясь ими, выявлять свойства и связи опыта вообще» , то есть идеи у Канта служили (если упрощенно) правилами, регулирующими мышление, то для Макьявелли  такими правилами выступали специально сконструированные им умные, понимательные схемы. Если Кант «перебросил мостик» между теоретическим разумом к практическому, сформировав этикой требование в категорическом империативе к субъекту деятельности (условно говоря), то у Гегеля в его философии субъект деятельности остался за скобками.
     По этой причине, на наш взгляд, Гегель тем же неокантианцам казался устаревшим философом, не пригодным для осмысления истории XX века.

§ 5.2. Возражение самому себе. Возражение III.

            Вообще нельзя сравнивать Ренессанс и Новое время как икону и прямую перспективу, как натурфилософию и новую физику – сходство тут только внешнее, а философские глубины требуют специального рассмотрения или ловкого  упоминания.
         Вопрос – что можно вообще сравнивать?
Сравнение Ренессанса и Нового времени, предположим, невозможно только на основании отстояния эпох друг от друга? При таком подходе придется отказаться и от сравнения людей, живущих в одной эпохе, одной культуре, одной стране, даже одной семье. Разве подлежат сравнению, к примеру, Мабли и Вольтер или Мабли и Д. Юм, хотя вроде бы все жили в век Просвещения? Не проще ли сравнивать Мабли со Светонием, тем более если один и другой автор отличились догматическо-спекулятивными построениями в собственных историях.
Historia est magistra vitai… Не потому ли Мабли ненавидел философов и Вольтера вместе взятых, что мешала ему философия со всеми удобствами устроиться в позе ментора, для наставлений французского инфанта и французского народа в правильной жизни? Разве сочинения Мабли «О том, как писать историю?» или «Заметки по истории Франции» не стали орудием пропаганды собственной модели государства, в котором права принадлежат народу, а монархом становится философ-правитель? Разве Мабли не использовал в своих сочинениях (совсем как Светоний) ставшую общепринятой идеологию Просвещения со взглядами на историю как инструмент, позволяющий найти и обосновать приемлемые с позиций теории естественного права общественные установления, в стремлении к которым человечество будет следовать навстречу счастью?..
         Сравнение, выделение причинности, нахождение связи там, где ее даже могло и не быть – вот горизонт действия истории. Таким образом, история в одной из своих функций связывает события, явления, прошлое и настоящее. Идеи как раз и выступают в Новое время одним из таких типов связности в истории.
         Разрыв между Новым временем и Ренессансом обусловлен как раз тем, что в Новое время в дискуссиях различных философий европейского рационализма появляются «новообразования», касающиеся проблем достоверности знания, проблем восприятия и др. Именно в недрах этих дискуссий появляются новые категории (идеи), возводившие в одних случаях знания только к умственным построениям, в других случаях к ощущениям .
         В тот момент, когда в социальных науках стала востребована методология, теория познания внесла в историю как одну из социальных дисциплин свои средства, в том числе и идеи.  Определение границ применимости идей в истории является одной из существенных задач гуманитарных наук.

II . Проблема «индивидуального» в истории

                                         «История, собственно говоря, имеет дело с                                            индивидуумами, которые рассматриваются в                                 определенных условиях места и времени. Ибо,
                                 хотя естественная история на первый взгляд                                 занимается видами, это происходит лишь
         благодаря существующему во многих отношениях
                                 сходству между всеми предметами, входящими в один вид, так что еслиизвестен один, то известны и все» .
Фрэнсис Бэкон.

А.

        После критики спекулятивно-догматического мышления очень привлекательным выглядело бы заявление о том, что история (точнее философия истории) является мышлением и только мышлением об истории. Перефразируя А.М. Пятигорского, исторические представления, как бы абсурдны они ни были, есть не они сами, а как мышление о... и всего лишь отражают невидимую мыслительную и действующую подоплеку такого рода представлений. Вот есть ли такая подоплека? У Гегеля куда с большим основанием, нежели у Г.П. Щедровицкого, то же и у Августина Блаженного и даже, наверное, у Вико. А вот у современных авторов учебников истории, похоже, нет, тогда как у Чаадаева и славянофилов хоть и не авантажная, но была. Вот если история есть только как мышление о... наша задача – увидеть эти конструкции как мышление,.. или как плохое мышление, или как вовсе не мышление.
         Однако (в этом еще Г. Шпет видел великую пользу) ценность изучения научного наследия в том, что в истории науки собственно историю видят (те же кантианцы) не только как мышление, но и как деятельность. Если это так, то кроме задач мыслительного конструирования должны быть и иные задачи, уже характерные для деятельности.
         Впрочем, и Кант не остается внутри только философских проблем чистого мышления. В заключительной части «Критики чистого разума» сформулированы три вопроса: первый – гносеологический – «Что я могу знать?», второй – практический или этический – «Что я должен делать?», третий провиденциальный – «На что я могу надеяться?». Несмотря на то, что у Канта разверзается пропасть между теоретико-познавательными и жизнедеятельными мирами, важным, решающим является наличие категории деятельности в философии Канта. Деятельность, по Канту, развертывается не только в мышлении, но и в топосах самоопределяющейся воли (в этике) ...
         Конечно, очень сложно отделить мышление от деятельности. Не определив, что есть деятельность и что есть мышление, в итоге получаешь синкретический продукт. Так вот и неокантианцы, нерефлексирующие и неопределяющие главные понятия своей философии истории сооружали тем самым эдакий гремучий, ни к чему не пригодный замес.  Дав истории эпитет эмпирической, неокантианцы оставили открытым вопрос: что такое эмпирический и каким образом история может быть таковой? Если эмпиризм они понимали в бэконовском смысле этого слова, то к какому опыту они отнесли бы историю – к светоносному или плодоносному? Разумеется, знание, получаемое эмпирическим способом, отличается от исторического знания... В нашем понимании история обретает свой шанс только в мышлении и деятельности. Все же определение мышления и деятельности требует специальной работы. Поэтому обращение к истории научных, философских исследований имеет для нас непреходящее значение.
         Ведь исходным положением теории познания Канта был тезис о познании как деятельности синтезирования. Познание у Канта – есть активность, деятельность, которая сама конструирует свой предмет. Деятельность, согласно Гегелю, есть «средний термин заключения, одним из крайних терминов которого является общее, идея, пребывающая в глубине духа, а другим — внешность вообще, предметная материя». Деятельность — тот «средний термин», благодаря которому «совершается переход общего и внутреннего к объективности». Марбургская школа неокантианцев одной из главных своих задач видела в обосновании научного знания, исходя из принципа деятельности. При этом сама деятельность рассматривалась как субъект, а наука рассматривалась как продукт этой деятельности. Главным принципом неокантианской философии становится деятельность анонимного субъекта.
         Все-таки именно деятельность и мышление становятся в XX веке важнейшими категориями (мимо которых невозможно пройти, тем более в XXI веке). Как результат, появление новой задачи в философии истории неокантианцев, связанной с проблемой индивидуального в историческом процессе. В нашем понимании, адекватной задачей для новой философии истории (в этом наше отличие от неокантианцев) должна стать задача деятельности исторического субъекта.

(Продолжение статьи)